Страница 10 из 10
Потом Натка буквально извела себя, поедом съела за эти слова. Потому что все действительно закончилось. Два месяца борьбы, а итог – лужа крови, суета медперсонала, капельница, наркоз и сочувствующие глаза склонившегося над Наткой врача.
Андрей, конечно, тоже переживал. Но как-то недолго, неглубоко, непонятно для Натки. Через пару недель и вовсе сказал: «Ну было и было. Перешагнули и живем дальше. Некогда слезы лить». Ему действительно было некогда, а Натке хотелось искать и находить время для очередной порции рыданий. При дочери, конечно, держалась. Незачем ее волновать. Но без Ниночки позволяла себе расслабиться, сдавалась в плен грустным мыслям и с наслаждением плакала. Ей было хорошо. А мама возмущалась. Звонила и строго спрашивала:
– Опять?
– Снова, – с вызовом отвечала Натка.
– Наталка, ты не должна! У тебя прекрасная дочь. Подумай о ней!
– Вот, наверное, из-за того, что я так много о ней думала, все так и произошло. Мне надо было оставаться здесь, а не в больнице валяться.
– Что ты придумываешь?
– Ничего не придумываю. Ты же знаешь, я с ума сходила: накормлена ли, напоена, одета?
– По-моему, у нее есть отец. И бабушка, кстати, тоже.
– Да. Только у бабушки теперь появилась еще одна игрушка. И, кажется, любимая!
– Натка, – мама меняла менторский тон на снисходительный, – ну ты что, ревнуешь?
– Да, – заливалась слезами Натка.
– Дурочка ты моя, – ласково говорила мама, и мир снова обретал свои краски.
Но ненадолго.
– Мам, посидишь с Нинушей? Андрей все уши прожужжал про какую-то замечательную выставку макетов. Хотим с ним поехать посмотреть что к чему.
– А когда?
– Послезавтра.
– Нет, Наточка, послезавтра никак. Ведем с Аленкой малышку к врачам. Первое обследование. Ты же помнишь, как это важно. Может, съездите в другой день?
– Может быть.
… – Мам, у Нинульки в саду карантин, а у Андрея какой-то суперважный бранч, где надо появиться с супругой. Выручишь?
– И как ты себе это представляешь?
– Ну… я… в смысле, с Ниной посидишь?
– А потом?
– Потом? Ну, мы думали: домой поедешь. Но если ты очень хочешь остаться, то, конечно, места всем хватит.
– Я не об этом. Я спрашиваю, как я после Нины смогу общаться с Марусей? А вдруг она заразится?
И так во всем: у Маруси температурка, у Маруси лезут зубки, Маруся поела, похныкала, покакала. Молодец, Маруся! Маруся здесь, Маруся там, Маруся везде. А для Ниночки и Натки места вдруг не оказалось.
– Понимаешь, Наталка… – Мама упорно продолжала называть ее этим именем, хотя больше никто себе такого не позволял.
Натка понимала. Маруся была нечаянной радостью, выстраданной, заслуженной. А еще она была Аленкиной. И этим все сказано. К первенству Алены в мамином сердце Натка давно привыкла. Нет, она его не приняла, но поняла. Аленка родилась не совсем здоровой. Порок сердца делал ее кожу необыкновенно прозрачной, глаза удивительно большими, а недостатки характера простительными. Хотя особых недостатков и не наблюдалось. Так, по мелочи. Здесь покапризничает, там нагрубит. С кем не бывает? А к пятнадцати годам и вовсе всю вредность переросла: ласковой стала, вежливой, обходительной. Разве можно такую девочку не любить? Мама и любила. И Натка любила сестру. Очень. А еще жалела. Ведь инвалид почти: не бегай, не прыгай, не переутомляйся. А еще не рожай! Врачи говорили: «Может плохо кончиться». Мама с Наткой им верили и не ждали от Аленки внуков и племянников. Сама бы жила хорошо, да и ладно.
А Аленка детьми просто бредила. Когда Ниночка родилась, через день приезжала нянчить. Вертела кроху, прижимала к бледным щекам и говорила:
– И у меня такая же будет. Вот увидишь.
Натка кусала губы и отворачивалась, чтобы сестра не приметила навернувшихся слез. Хочется ей верить – пускай. А Аленка продолжала безмятежно:
– Встречу такого же, как твой Андрюшка, и обязательно рожу.
Натка улыбалась из последних сил:
– Если такого, как мой, тогда можно.
А Аленка, будто разрешение получила, и впрямь встретила приличного человека, вышла замуж и всерьез озаботилась продолжением рода. Врачи, однако, радовать ее не спешили. Одни откровенно пугали, другие крутили пальцем у виска, третьи предлагали различные варианты, но предупреждали, что ни за что не ручаются, четвертые советовали усыновить ребенка. Последних Натка горячо поддерживала, но Аленка – добрая и покладистая – неожиданно заупрямилась:
– Сама бери. У тебя уже есть Ниночка-кровиночка, можешь и о приемных детках подумать, а мне пока рано. Сначала родными обзаведусь.
– Ален, так ведь не должно быть разницы.
– Ну, кому не должно, а у меня вот не получается. Знаешь, если б разницы не было, все бы усыновляли. Так ведь нет. Сами рожают. А я хуже, что ли?
– Конечно, нет. Ты даже лучше, только…
– А раз лучше, то и никаких только!
Аленка продолжала обивать пороги медицинских кабинетов. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Она нашла своего врача. Врача, который, тщательно взвесив все «за» и «против», решил рискнуть, предупредив Аленку о возможных отнюдь не радостных, а даже трагических последствиях. Не стать могло ребенка, или самой Аленки, или, что не исключено, обоих. Аленка заявила, что жизнь без ребенка – не жизнь, и забеременела буквально через несколько недель. Конечно, все месяцы ожидания с ней носились как с писаной торбой и врачи, и друзья, и родственники. А уж про Натку с мамой разговор вообще отдельный. О ребенке они думали мало. Только бы обошлось, только бы Аленушка не пострадала. Не пострадала. Доносила до срока, удачно прокесарили. В общем, случилось все так, как даже и не мечталось.
Натка обнаружила свою беременность на следующий день после рождения племянницы. А в день Аленкиной выписки загремела на сохранение. Марусю так и не увидела. Сначала не могла физически, а потом – после больницы – морально. Мысленно представляла себе маленькие пальчики, беззубый ротик, мутные глазки и до того расстраивалась, что не то что поехать, позвонить не могла. Однажды все же собралась с духом, услышала голос сестры, устыдилась своего поведения и одновременно задохнулась от счастья: Аленка живая, счастливая, и Маруська у нее есть, а у нее – Натки – Ниночка. Что еще надо? Начала сбивчиво:
– Ален, я… Ты прости меня, что я так.
– О чем ты? Я все понимаю. Ты только не переживай, хорошо? Мама говорит: ты сама не своя.
– Да. Как-то расклеилась.
– Нат, тебе не надо раскисать. Ты же молодая, здоровая. Ты еще родишь себе кого-нибудь.
– Кого? – Эта мысль тогда почему-то показалась Натке кощунственной.
– Девочку или мальчика, – ответила Аленка, не заметив перемены в голосе сестры, – нового ребеночка.
– Нового? – Натка сглотнула застрявший в горле ком. – Новых детей не бывает.
Через несколько лет и цистерну страданий у нее родился Валерка, но отношения с Аленкой перестали быть такими же теплыми, как раньше. Сестры практически не созванивались, пересекались на днях рождения родственников, перебрасывались общими фразами и не пытались вести задушевных разговоров. У каждой была своя жизнь, в которой не находилось ни места, ни времени для раздумий о возможном восстановлении прежней близости. Да и как склеить то, что сломалось? Одного желания мало. Хотя, возможно, и его оказалось бы достаточно, будь оно обоюдным. Но Натка мириться не хотела. Ей почему-то нравилось культивировать в себе обиду и чувствовать себя несчастной. И даже тогда, когда судьба предоставила реальный шанс все исправить, она легкомысленно им не воспользовалась.
– Аленка в больнице! – Мамин звонок застал Натку где-то между коробкой с книгами и отказывающимся закрываться чемоданом.
– Что случилось?!
– Выкидыш. Срок шесть недель.
– Она с ума сошла?! Ей же нельзя!
– Можно – нельзя… Сейчас это не имеет никакого значения. Она плачет, переживает. Ну ты же понимаешь… – Мама тактично замялась.
– Понимаю, – спокойно ответила Натка и добавила с холодком: – Пройдет.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.