Страница 26 из 108
Желающих поступить в жандармы набиралось достаточно, однако с качеством было куда хуже. Реально туда шли исключительно офицеры — обычно не от хорошей жизни. Да, платили в Отдельном корпусе примерно вдвое больше, нежели в армии. Но отношение к жандармам было самое отрицательное — не только в «обществе», но и в офицерской среде. Так, армейскому, а уж тем более гвардейскому офицеру было «западло» подать жандарму руку. А как же! Офицеры полагали, что они честно сражаются, а жандармы играют в какие-то грязные игры. Чистоплюи-с.
В советское время бывало, что человек всю жизнь работал в КГБ, а друзья и знакомые об этом и не догадывались. В Российской империи такие вещи не проходили. Так что в жандармы шли, когда деваться было уже некуда. И получалось то, что получалось. Вот что писал Л. Ратаев, работавший начальником Московского охранного отделения:
«Во главе этих управлений стояли заслуженные полковники и генералы, воспитанные в старинных традициях корпуса жандармов, люди в большинстве своем почтенные, но совершенно незнакомые с современными требованиями политического сыска.
Секретной агентуры и вольнонаемного сыска не существовало нигде, наблюдение же в крайнем случае осуществлялось переодетыми жандармскими унтер — офицерами, которые, одеваясь в штатское платье, иногда забывали снять шпоры (факт)».
Как правило, жандармские офицеры были очень слабо осведомлены о тех, с кем борются. Они плохо разбирались в революционных течениях, в идеологии и тактике различных групп, и уж тем более совершенно не понимали психологии своих противников. Для человека, воспитанного в кадетском корпусе и военном училище, революционер был — что марсианин.
С секретными агентами обстояло еще хуже. Вот свидетельство генерала А. Спиридовича (впоследствии — начальника охранной службы Николая II) о положении в Тифлисе (Тбилиси).
«Агентурные силы управления составляют два постоянных сотрудника, освещающих круги железнодорожных рабочих, и полуинтеллигент, вращающийся в городской среде. Кроме того, есть еще рабочий и женщина — интеллигентка, работающие по мере надобности отдельно. В качественном отношении агентура не может быть названа хорошей. И действительно, помимо недостатков в доставляемых сведениях, на основании которых дан подобный отзыв, пришлось узнать следующие характерные факты, едва ли известные заведующему: один сотрудник, работая на управление, дает в то же время сведения железнодорожным жандармам. Другой ведет себя крайне неосторожно, одевается слишком хорошо для рабочего и считает возможным раскланиваться на гулянии в саду с жандармским офицером».
Заметим, речь идет о городе, в котором революционеров было полно, и они являлись очень горячими парнями. Там как раз начинал свою карьеру Иосиф Джугашвили.
Большие перемены
Всё изменилось с появлением на должности начальника Московского охранного отделения полковника Сергея Васильевича Зубатова. Этот человек совершенно выламывался из жандармского фона. Он был стопроцентно штатским — то есть не прослужил в армии ни одного дня. Это единственный случай, когда на столь высокую жандармскую должность был назначен штафирка.
Родился он 25 марта 1864 года в офицерской семье. В молодости был близок к революционным кружкам — правда, к тем, кто ограничивался спорами и разговорами, но все-таки… Впоследствии Зубатов разочаровался в революционных идеях и стал убежденным монархистом. Об искренности его новых убеждений свидетельствует то, что после падения монархии Зубатов пустил себе пулю в лоб, в то время как прочие монархисты наперебой присягали Временному правительству.
Некоторое время Зубатов работал секретным агентом, но в 1887 году возникла опасность разоблачения, и его перевели на легальную работу. К 1896 году он дослужился до начальника Московского охранного отделения, которое в то время занимало исключительное положение среди розыскных органов России. Деятельность его распространилась далеко за пределы Москвы и ее губернии.
Зубатов, кроме очевидных способностей к сыску, обладал еще и пониманием психологии революционеров, среди которых, разумеется, далеко не все являлись патологическими злодеями. Более того: он знал ниточки, за которые можно подергать, дабы убедить человека перейти на сторону правительства.
Итак, полковник начал преобразования. Именно он выступил с инициативой создания знаменитой картотеки, в которой были собраны все, кто попадал в поле зрения жандармов, а также данные об агентуре. Также, опять по инициативе Зубатова, в отделении начали целенаправленно подбирать библиотеку революционных изданий. От своих московских сотрудников новый начальник требовал досконального знания всех революционных «измов».
Еще одним достижением Зубатова являлся «летучий отряд филеров», ставший грозой революционеров. Это были отнюдь не «гороховые пальто», тупые топтуны, над которыми все смеялись, а очень серьезные ребята.
Начальником «летучего отряда» был Е. Медников. Спиридович о нем писал:
«Природный ум, хитрость, сметка, трудоспособность и настойчивость выдвинули его. Он принял филерство, как наряд на работу и прошел его своим горбом, и скоро сделался подрядчиком, инструктором и контролером. Он создал в этом деле свою школу, медниковскую "евстраткину школу", которая в своем большинстве была из солдат. Он знал и понимал их хорошо, умел и разговаривать, ладить и управляться с ними. Двенадцать часов ночи. Огромная низкая комната с большим дубовым столом посредине полна филеров. Молодые, пожилые и старые, с обветренными лицами, они стоят кругом по стенам в обычной позе — расставив ноги и заложив руки назад. Каждый по очереди докладывает Медникову данные наблюдения и подает затем записку, где сказанное отмечено по часам и минутам, с пометкой израсходованных по службе денег.
— А что же Волк? — спрашивает Медников одного из филеров.
— Волк, Евстратий Павлович, — отвечает тот, — очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда-либо, также проверку делает и опять-таки и на поворотах, и за углами тоже иногда. Тертый.
Заклепка, — докладывает другой, — как заяц, бегает, ничего не видит, никакой конспирации, совсем глупый.
Медников внимательно выслушивает доклады про всех этих Заклепок, Волков, Умных, Быстрых и Галок, — так по кличкам назывались все проходившие по наблюдению. Он делает заключения, то одобрительно кивает головой, то высказывает недовольство.
Но вот он подошел к филеру, любящему, по — видимому, выпить. Вид у того сконфуженный; молчит, точно чувствует, что провинился.
— Ну что же, докладывай! — говорит иронически Медников. Путаясь и заикаясь, начинает филер объяснять, как он наблюдал с другим филером Аксеновым за "Куликом", как Кулик зашел на "Козихинский пер., дом № 3, да так и не вышел оттуда, не дождались его".
— Так-таки и не вышел? — продолжает иронизировать Медников.
— Не вышел, Евстратий Павлович.
— А долго ты ждал его?
Долго, Евстратий Павлович.
— А до каких пор?
— До одиннадцати, Евстратий Павлович.
Тут Медников уже не выдерживает больше. Он уже знает от старшего, что филеры ушли с поста в пивную около 7 часов, не дождавшись выхода наблюдаемого, почему он и не был проведен дальше. А у "Кулика" должно было состояться вечером интересное свидание с "приезжим" в Москву революционером, которого надо было установить. Теперь этот неизвестный "приезжий" упущен.
Побагровев, Медников сгребает рукой физиономию филера и начинает спокойно давать зуботычины. Тот только мычит и, высвободившись, наконец, головой, всхлипывает:
— Евстратий Павлович, простите, виноват.
— Виноват, мерзавец, так и говори, что виноват, говори прямо, а не ври! Молод ты, чтоб мне врать. Понял, молод ты! — с расстановкой отчеканил Медников. — Дурррак! — и ткнув еще раз, больше для виду, Медников, уже овладевший собой, говорит спокойно: — По пятерке штрафу обоим!
А на следующий раз — вон; прямо вон, не ври! На нашей службе врать нельзя. Не доделал — винись, кайся, а не ври!
Эта расправа по — свойски; своя, Евстраткина система. То, что происходило в филерской, знали только филеры да Медников.
Там и награды, и наказания, и прибавки жалованья, и штрафы, там и расходные, т. е. уплата того, что израсходовано по службе, что трудно учесть и что всецело зависит от Медникова.
Просмотрев расход, Медников произносил обычно: "Ладно, хорошо". Найдя же в счете преувеличения, говорил спокойно: "Скидай полтинник; больно дорого платишь извозчику, скидай". И филер "скидал", зная, что, во — первых, Евстратий Павлович прав, а, во — вторых, все равно всякие споры бесполезны».