Дневник

26 октября. Составить сборник новелл, чтобы каждая последующая была короче предыдущей, и назвать его «Воронка».

27 октября. Какой нужно иметь талант, чтобы писать в газетах!

3 ноября. Эти кусочки льда, которые наши отцы именовали «сладострастной живописью».

— Но все-таки, все-таки…

— Да, да, все-таки.

4 ноября. Гонкур жалуется на нынешние времена.

— Сейчас надо делать по крайней мере по шедевру в год, чтобы публика тебя не забыла. Вот я и решил переиздать отрывки из своего «Дневника», но не те, что касаются меня лично, хотя это было бы очень интересно. Приходите ко мне в воскресенье. Я буду весьма рад!

Мы прощаемся, и, так как нам обоим надо идти в одном направлении, мы идем каждый по своей стороне тротуара, и, боясь, что мы все-таки еще раз встретимся, я жду, чтобы пропустить мэтра вперед, а ходит он не быстро. В наши дни старые и молодые разделены мрамором.

7 ноября. Ее скорбь уже вызывала во мне жалость, но она вдруг вскинула руки и закричала:

— Я проклята!

И снова я стал холоден.

* Мозг должен быть чистым, как воздух в холодный зимний день.

8 ноября. Судьба, нельзя ли без резкостей? Бери меня добром. Меня можно исправить даже самыми мягкими мерами. Я способен понимать твои полуупреки с полуслова. Не надо злиться, брось. Прибереги свои лучшие удары для тех, у кого голова покрепче моей.

11 ноября. Тайад бросал свои увядшие шуточки о семье Доде, о Сарсе, о русских и, ничем не рискуя, щеголял своей храбростью; волосатый Руанар кричал: «Гнусные буржуа»; бледный Карэр, наш молодой интересный трибун, восклицал: «О ты, опьяненный народ!» — и, двигая рукой, как плавником, призывал вселенную к спокойствию. И все говорили: «Вот это, по крайней мере, искусство!»

Слово «свобода» возбуждает всех этих рабов, и они кричат: «Да здравствует анархия! Да здравствует социализм!», «Да здравствуют избранные!» (Какие это избранные? Должно быть, мы, избранные зрители.) Но среди них нет ни одного, кто, выйдя на улицу, мог бы пройти мимо полицейского без вежливой дрожи.

12 ноября. Тристан Бернар встретил похоронные дроги:

— Эй, свободен?

22 ноября. Дуэль двух рассеянных.

Так как не виделись они давно и уже забыли, по какому поводу возникла мысль о дуэли, они кидаются друг к другу, осведомляются о здоровье, жмут друг другу руки и, бросив секундантов, медленно скрываются в лесу, не переставая болтать.

* Я не рассуждаю: я только смотрю, пускай сами предметы касаются моих глаз.

4 декабря. — По мнению Гурмона, — сказал мне Швоб, — вам следовало бы все, что вы печатаете в «Ревю Бланш», озаглавить «Блошиные скальпы».

7 декабря. Человек черствый совершает героический поступок. Он покупает виноград и мандарины, чтобы отнести больной. По дороге к ней он рассуждает про себя: «Как же она обрадуется! Ведь плоды, исходящие от меня, — это золотые плоды!» Он поднимается по лестнице, ему открывает любовник. Любовник рыдает, слезы льются у него ручьем. Он молчит. Черствый человек угадывает все. Не произнося ни слова, он удаляется и уносит пакет с фруктами. (Предчувствие. Подруга Швоба скончалась в ночь на седьмое, и депеша мне от Швоба и мои фрукты, посланные больной, встретились в пути.)

* Когда он начинает говорить, мне вспоминается лошадь, бьющая оземь копытом, — с места она не двигается, зато удали хоть отбавляй.

* Вы гораздо талантливее меня, но зато я гораздо лучше, чем вы, чувствую, что следует и чего не следует делать.

* Сколько раз я замечал, что стоит кому-нибудь сказать: «Я ведь, в сущности, только делец», — как его немедленно облапошит тот, кто заявляет: «Я-то в делах ровно ничего не смыслю».

18 декабря. …Птичка исчезает в зарослях, как ярко раскрашенная конфета в мохнатых устах бородача.

19 декабря. Одноактная пьеса. На склоне лет он делает ей признание. Как-то очень давно молодая женщина, хотевшая иметь ребенка, бросилась ему на шею. Он обладал ею: «На твоей же постели, мамочка». Никогда он ей об этом не рассказывал. Он дал жене славу, богатство, счастье, но облачко, пришедшее неизвестно откуда, упорно держалось на горизонте. Наконец он решил признаться во всем жене.

— Ты на меня сердишься?

— Нет, не сержусь, — говорит она, — потому что я тоже…

И она рассказывает мужу выдуманное любовное приключение. Теперь наступает его очередь мучиться.

— Я солгала, — говорит она. — Это неправда. Мне просто хотелось, чтобы ты понял, как ты мне сделал больно. Я просто решила немножко тебе отомстить, и побыстрее. Теперь все кончено. Давай посмеемся.

Но они глубокие старики; вместо смеха у них получается жалкое подобие улыбки.

* Лежа на спине, мы намечаем себе два облачка и стараемся угадать, чье придет первым.

22 декабря. Вовсе я не желаю знать множество вещей: я хочу знать только те, что люблю.

* Туча, с которой скатываются струйки, как с морды пьющего воду быка…

* — А вот эти коротенькие строчки тоже идут в счет?

— Какие?

— Ну, вот эта, например: правда?

— Да, тоже.

Крестьянин взял перо, чернильницу, похожую на банку из-под ваксы, и написал с трудом в уголке газеты детским почерком слово «правда».

— Значит, — сказал он, выпрямляясь, — напиши я только вот это слово, и я уже заработал бы пять су?

— Да, — ответил я.

Он ничего не сказал и поглядел на меня в упор. На его лице было удивление, зависть и гнев.

26 декабря. Христос теперь уже только модный литературный сюжет.

1894

3 января. Отмахиваясь от надоедливых ос:

— Да идите лучше собирать мед.

* Изобразить безобидный анархизм в мелочах. Идя на обед в светское общество, анархист отказывается надевать белый галстук, не желает говорить комплиментов девице, мило пропевшей за пианино романс, и т. д. и т. п. Прежде чем попрать существующие законы, он для начала попирает существующие обычаи. Прижать анархизм к стенке, доведя его до абсурда.

* — Вы, Ренар, — говорит Анри Сеар, — напоминаете мне господина, который больше всего озабочен тем, как бы ему не подсунули монету в десять су вместо двенадцати.

9 января. Вроде того человека, который, когда ему в ухо забрался жучок и производил там неимоверный шум, спрашивал всех подряд: «Слышите? Слышите?» — и очень удивлялся тому, что они ровно ничего не слышат.

10 января. Он отсылал обратно полученные им визитные карточки с собственноручной надписью: «Прочтено и одобрено».

11 января. Дождь стекает по водосточным трубам с таким звуком, будто кто-то жует резину.

* Взгляды, как тепловые молнии.

* Он был человек педантичный: завтракая, он жевал правой стороной, а обедая — левой.

* Лошадь заиграла и понесла, а паровоз, испугавшись, сошел с рельсов.

* — Папа, — спрашивает Фантек, — как это часы могут ходить ночью, ведь ночью не видно?

* Почему вы так упорно стремитесь переехать в Париж? Вы будете вполне на месте в любом провинциальном борделе.

12 января. Удивительно, как это людям хочется, чтобы ими интересовались!..

* О, если бы можно было поехать в свадебное путешествие одному!

15 января. Д’Эспарбес, получив академические пальмы[47], раздумывал на днях с каким-то испугом ясновидца, о чем могли разговаривать в Веймаре Гете и Наполеон.

Сначала они поздоровались, а затем:

— Рад с вами познакомиться.

— И я в равной мере.

— О вас часто приходится слышать.

— В армии, как и везде, есть храбрые люди. А вы чем порадуете нас?

— Да так, готовлю тут одну штучку… в стихах, а может быть в прозе.

И можно поручиться, что после этого они сказали друг другу:

— Буду счастлив повидать вас еще как-нибудь.

18 января. Поэт? Нет. В жизни не касался лиры.

Будь он поэтом, ему потребовалась бы не простая башня из слоновой кости, а Эйфелева.

47

Академические пальмы — знак отличия, который давала деятелям культуры Французская Академия.