Скитальцы

Мальчишка состроил страшные глаза:

— Ларт, я буду скромен, как невеста. Я даже покраснеть могу. Ну, хочешь, я покраснею?!

Легиар поднимал глаза к небу, будто призывая его в свидетели. А человек в прибое всё бродил, наклонялся, подбирал круглые камушки, некоторые отбрасывал в сторону, некоторые прятал в карман, другие запускал в море. И только когда идущие приблизились вплотную, оставил своё занятие и обратил на них тяжёлый, как ледяная глыба, взгляд.

Легиар вытянул левую руку в сторону — знак перемирия. Эст помедлил и сделал то же самое. Марран безмятежно улыбнулся.

— Здравствуй, Аль, — сказал Легиар небрежно. — Ты, конечно, знаешь, что это за мальчик. Теперь я хочу тебе его официально представить — Руал Ильмарранен.

Руал хотел кокетливо присесть, но сдержался — под взглядом Эста действительно было неуютно. Он ограничился скромным кивком.

— Здравствуй, Ларт, — сказал наконец Эст. Голос его был сорван и звучал, как скрежет. — Значит, это и есть Марран.

Опрокинулась на берег очередная волна, обогнула сапоги Эста и ботфорты Легиара, а на башмаках Маррана отыгралась, промочив их доверху. Эст хмыкнул, Ларт, переглянувшись с ним, щёлкнул пальцами — прибой разом улёгся, море стало спокойным и гладким, как остывший суп в глубокой тарелке.

— Я вижу, ты вежливый мальчик, — сказал Эст презрительно. Марран снова кивнул. Эст отвернулся, сгрёб с песка горсть камушков, по очереди пустил их прыгать по зеркально гладкой воде. Последний подпрыгнул двенадцать раз, Эст кивнул Ларту и повернулся, чтобы уйти.

Марран тем временем нагнулся, подобрал один камень, чёрный, плоский, и, несильно размахнувшись, пустил в море.

Эст оглянулся — камушек утонул после шестнадцати прыжков, длинных, красивых.

Что-то неразборчиво пробормотал Легиар. Эст помедлил, достал из кармана ещё пригоршню камней и плавным, уверенным движением бросил первый, подпрыгнувший на воде двадцать один раз. Считали вслух, считали все, даже Ларт, потемневший лицом. Эст позволил себе что-то вроде улыбки, снисходительной улыбки в сторону Маррана. Тот оглядел песок вокруг, поднял один камень, рассмотрел, уронил, поднял другой и уронил тоже. Наконец, выбрал небольшой, пёстрый, укатанный морем в тонкую лепёшку. Прищурил глаз, примерялся… Эст улыбался, теперь уже явно улыбался, и поглядывал на Легиара насмешливо. Марран бросил камень.

Тридцать девять.

Зависла пауза, Эст посмотрел на Маррана в упор, и тот удивился, как широко могут раскрываться эти узкие прищуренные глаза. Потом Эст щёлкнул пальцами — море ожило, прибой с новой силой принялся вылизывать песчаный пляж. Тяжёлая Эстова рука опустилась Руалу на плечо:

— Щенок, — проскрежетал он с неким подобием нежности. — Нахальный щенок.

Он проснулся от осторожного прикосновения.

Костёр догорал, мерцали последние красноватые вспышки, и под боком у Руала возилось что-то мягкое, тёплое, даже горячее, возилось и дышало, прижимаясь всё крепче. Руал осторожно дотронулся рукой — соседствующее существо оказалось круглым, гладким и голым, местами покрытым неуверенным пушком.

— Простудишься, — пробормотал Ильмарранен растерянно. — Холодно же…

Тилли не ответила, только чаще задышала и прижалась изо всех сил к Руаловому боку.

Ильмарранен лежал неподвижно, ощущая, как содрогаются два тёплых упругих клубка, уютно пристроившихся у него на груди, как щекочут лицо спутанные с осенней травой волосы, как нежно касается лба маленькая влажная ладошка:

— Ру, я о таком парне с люльки мечтала…

— Холодно… Оденься… — повторял Руал, пытаясь справиться с поднимающейся внутри сладостной волной.

— Не прогоняй меня… — её рука расстегнула Руалов ворот и погладила шею. — Ты добрый… Все они скоты, а ты человек… Ру, ну что же ты!

Его ладони легли на её обнажённую кожу. Будто короткая молния ударила — р-раз!

— Я люблю тебя, Ру… — бормотала Тилли всё скорее и скорее. — Я о таком парне… — её губы, неловкие, как у телёнка, ткнулись в губы Руала.

Горько пахло дымом догорающего костра. От порыва холодного ветра кожа девушки покрылась пупырышками; желая согреть, Ильмарранен обнял её крепко, по-настоящему. Его самого уже сотрясало изнутри; нахлынули тугие, горячие, пульсирующие видения.

Тилли всё бормотала и бормотала, и ластилась, и пальцы её сражались с застёжкой на его рубашке, а он глупо улыбался в темноте и жадно гладил её бока с выступающими рёбрами, неожиданно крутые бёдра и плоский мускулистый живот. Не было сил сопротивляться тому горячему и душному, что распирало его изнутри.

Торжествовала ночь, тёмная, осенняя, истошно кричали совы, шелестел ветер в пожухлой траве. Перемигивались угли прогоревшего костра.

Тилли справилась с пуговицами, маленькая влажная ладошка залезла под Руалову рубашку… и встретилась там со свёртком, скрывавшим золотую спинку и изумрудные глаза.

— Ой, — пробормотала она удивлённо, — это чего?

Ильмарранен вздрогнул, как от удара. Рванулся и сел, прижимая свёрток к груди. Оттолкнул девчонкины руки:

— Не лезь. Не надо. Спать.

Сердце гулко колотилось у него в горле, а Тилли сидела перед ним голая, дрожащая, будто громом поражённая. Из круглых вишнёвых глаз двумя ручейками лились слёзы горькой обиды.

За всё утро она ни разу не посмотрела в его сторону.

Они шли дорогой, Руал глядел на оскорблённо вскинутый лохматый затылок и досадовал на себя, на Тилли, на судьбу, вздыхал и удивлялся глупости мироустройства.

Дорога тем временем оживала, путников то и дело обгоняли скрипучие телеги — впряжённые в них лошади бросали на пешеходов исполненные достоинства взгляды. В том же направлении тянулись медлительные воловьи упряжки, ковыляли какие-то нищие в лохмотьях, цепочкой топали слепцы с поводырём, размашисто шагали мастеровые с инструментом на плечах. Ильмарранен с девчонкой оказались затёртыми если не в толпе, то в весьма пёстрой компании. И перед всей этой разношёрстной братией вставал на дороге город.

Сначала показались верхушки башен, потом сами башни и стена из красноватого кирпича, а над этой зубчатой стеной — самые высокие флюгера. Флюгера вертелись, ловя жестяными боками солнечные лучи, и от этого казалось, что над городом средь бела дня горит фейерверк.

Тилли, поражённая зрелищем, забыла о своей обиде и, смягчившись, заговорила с Руалом:

— Ты смотри, а!

Толпа вокруг воодушевлённо загудела.

Руал приложил ладонь к глазам: подъёмный мост был опущен, вокруг него расхаживали офицеры стражи в пёстрых костюмах, в то время как рядовые стражники, вооружённые пиками, досматривали входящих в ворота и брали пошлину за въезд.

Ильмарранен заплатил два гроша — за себя и за безденежную Тилли.

Деревенщина истово вращала головами, проходя через арку ворот, массивных, разукрашенных, поражающих мощью и великолепием. Вылившись на площадь перед воротами, крестьяне терялись, нерешительно топтались в замешательстве и сразу же становились жертвой уличных мальчишек, которые, улюлюкая и бросаясь комьями земли, одновременно пытались утянуть с телег всё, что плохо лежало.

Руал взял Тилли за локоть и втащил в одну из боковых улочек — изломанную улицу-щель.

Здесь было относительно тихо; между вплотную подступавших друг к другу стен бились эхом шаги Руала и шлёпанье Тилли. Девчонка, задрав голову, бормотала удивлённо:

— Ну как в колодце сидишь…

Небо над улочкой было такое же узкое и изломанное, и каменные стены, казалось, углом сходились над головой.

Из окошка под самой крышей выглянула голова в чепце, скрылась, водопадом плеснули помои, звонко разбились о мостовую, обдали брызгами Ильмарранена и девчонку. Тилли подняла голову и разразилась сочной, колоритной бранью. Наверху хлопнуло окно.

Улочка вскоре свернула, пошла вдруг круто вверх и вывела путников на маленькую круглую площадь, посреди которой стояло каменное изваяние на невысоком постаменте. На голове изваяния, покрытой каменным же капюшоном, топтался угрюмый голубь. Руал провёл пальцем по вытесанным на постаменте буквам: