Петля дорог

Бежит по кладбищу. Заходит в самый дальний его уголок. Среди множества заброшенных могил черной землей выделяется свежий холмик, Ирена спотыкается, под ногами камни, глина…

На блеклой фотографии не разобрать лица. И сколько она ни пытается прочесть имя, выгравированное на медной табличке — не может прочитать…

Она проснулась — уже привычно — на рассвете. Привычно — от страшной мысли. Привычно — в поту.

Что станет с ней, если ребенок… не будет зачат? Кто сказал, что так просто, по одному лишь повелению господина вампира, произойдет… то, чего многие пары добиваются годами? А бесплодие? А…

Она заплакала.

Что будет с ней?

Истинное значение слова «ферма» открылась только теперь. Ферма. Ирена станет одной из ЭТИХ, вечным донором адвоката-упыря, станет раз за разом подставлять свое горло… Если уж не удалось однажды подставить… другой орган…

За окном проявлялись, будто на фотобумаге, очертания гор.

ГЛАВА 6

— …И объясните мне, Ирена, почему, если донорство повсеместно считается благородным делом, наивысшим видом человеческой взаимопомощи… Объясните мне, почему в нашем случае то же самое, по сути, донорство должно расцениваться как нечто бесчеловечное, ужасное, циничное… Да, вы этого не говорили. Но достаточно взглянуть на выражение вашего лица, Ирена!

Ник вышагивал из угла в угол; Семироль безучастно сидел перед горящим камином и слушал магнитолу. Всем своим видом вампир-адвокат как бы говорил «меня здесь нет», хотя уж его-то присутствие Ирена ощущала каждой клеточкой кожи.

Из двух фасеточных ртов магнитолы еле слышно доносилась меланхолическая мелодия. Когда-то Ирена знала эту музыку и любила, и всякий раз, заслышав знакомые аккорды, подкручивала ручку громкости…

— Я неправ? — патетически вопрошал Ник. — Ну так скажите мне об этом, объясните, в чем именно я не прав! Ваш взгляд… красноречивее любой ругани. Но я не могу понять… ладно, я могу понять. Я понимаю. Но ведь, в конце концов, Ян-то не ограничивается тем, что пьет из людей кровь, он еще много хорошего делает — и собственно этим людям, и другим, затасканным по судам, отчаявшимся найти правду…

— Спиши слова, — пробормотал Семироль, не оборачиваясь. — Вставлю себе в речь. Пусть присяжные заплачут.

Мелодия сменилась сперва развязным голосом ведущего, потом не менее развязной песенкой — певичка радовалась жизни, призывая всех, кто не лопух, радоваться вместе с ней.

— Ирена… — Ник перестал выхаживать, склонился над сидящей в кресле собеседницей, заглянул в глаза. — Мы должны были сказать вам раньше. Да, это наш просчет. Но вы заметили — мы всячески стараемся уберечь вас от неприятных эмоций? От любых?

Семироль иронически хмыкнул.

— Я что-то не то сказал? — удивился Ник.

Семироль хмыкнул громче:

— Не ты… Эта баба, которая поет. Один из самых ярких, самых длинных и самых муторных бракоразводных процессов.

Ирене стало жаль певичку. Она давно научилась не вздрагивать при слове «развод», но полностью забыть это слово у нее не получится никогда.

Семироль обернулся. Глянул на Ирену через плечо; сама того не замечая, она коснулась собственной шеи. Того самого места, где билась под кожей сонная артерия.

Семироль усмехнулся. Ирена поняла, что выглядит глупо — но поделать уже ничего не могла.

— И в чью же пользу завершился процесс? — с интересом осведомился Ник.

Семироль переключил станцию. Голос разведенной певички сменился чувственным баритоном, поющим, по счастью, без слов.

— В мою пользу… Потому что мне заплатили тройную ставку. А так… и она, и муж проиграли. Вот, Ирена понимает, о чем я говорю… Вы ведь разошлись в свое время с Анджеем, Ирена?

Она притворилась равнодушной. Другое дело, что перед Семиролем притворяться бесполезно…

— Ян, — услышала она собственный голос, — вы предпочитаете гражданские дела или уголовные?

— Я специалист широкого диапазона, — серьезно отозвался Семироль.

— А вам случалось… уберечь от приговора настоящего преступника? Убийцу? Про которого вы знали, что он виновен?

— Да, — сказал Семироль после паузы. — Случалось.

Ник шумно вздохнул:

— Ян, я изо всех сил пытаюсь создать романтический образ благородного адвоката… Откровенность прекрасна, но ведь Ирена может неправильно понять…

— Ирена правильно поймет, — Семироль встал. — Я профессиональный лгун, но с Иреной стараюсь быть откровенным. Верите вы или нет, но я не привык видеть в людях только лишь ходячие резервуары красной жидкости… И оставьте в покое свою артерию. Вашей шее ничего не угрожает.

Зато угрожает кое-чему другому, хотела сказать Ирена.

Но покуда эта фраза пришла ей в голову, Семироль уже ушел — оставив догорающий камин, поющую магнитолу и укоризненно вздыхающего Ника.

…В то лето у нее все получалось.

Недоумевающе переглядывались экзаменаторы; студентка Хмель, прежде успевающая, теперь не знала толком ни одного билета — и это не мешало ей отвечать так легко и убедительно, что в зачетку падали одна за другой полновесные четверки. Завистливо вздыхали подруги; даже расхожая шуточка «А что вы думаете о смертной казни?» уже не задевала Ирену и не заставляла краснеть. Ее непредсказуемый мужчина, лучший из мужей, теперь принадлежал ей безраздельно.

То лето, уж если хорошенько вспомнить, было холодным, сереньким и слякотным. Спасаясь от мира и стремясь уединиться, новобрачные поставили палатку на берегу безлюдного озера; почему же в Ирениной памяти то лето навсегда осталось солнечным? Исступленно верещали кузнечики, покачивались белые метелки трав; что за экзотика была в головастиках на отмели, в меленьких карасях, которых Анджей таскал «на рекорд», по хронометру?

Однажды вечером на их палатку набрели местные любители приключений — охотники за влюбленными парочками. То был воплощенный кошмар туристов, предпочитающих селиться шумными лагерями, лишь бы не подвергаться опасности вот так, среди ночи, обнаружить у своего костра десяток ухмыляющихся харь… Каким внезапным и холодным был ее страх, и как Анджей, не переставая улыбаться, не меняя даже позы, вытащил из-под мышки маленький черный пистолет и сразу же, без предупреждения, пальнул в воздух, и как трещали ветки на пути разбегающихся парней… И как сразу же после этого он властно потащил ее в палатку, а она, все еще вздрагивая, умоляла подождать, переждать, перебраться подальше к людям…

И как она перестала бояться. Сразу и навсегда. И что за празднество они устроили на рассвете — с купанием в теплой, подернутой паром воде, с первобытным визгом и брызгами, и опять же с любовью — в песке, на отмели, то-то удивлялись головастики…

Много позже она сообразила, что, оказывается, каждый вечер у костра и каждую ночь в палатке Анджей держал под боком заряженный пистолет. Ловко скрывая эту бытовую подробность от юной счастливой жены.

А ведь если она не была счастлива тем летом — то что же такое счастье?..

— …Нравится, да? Вот так — нравится? Любишь? Иди сюда, моя хорошая… Вот так. Во-о-от…

Ирена осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Невысокая женщина в черной брезентовой куртке любезничала с большой упитанной коровой — чесала за ухом, оглаживала странно чистые коровьи бока, чуть не целовалась; потом, ногой пододвинув пустой подойник, села на скамеечку и, бормоча что-то неопределенно-ласковое, принялась доить. В глубине хлева двигала челюстями еще одна корова, поменьше, черная. Из клеток смотрели красными глазами кролики. В загородке возилась еще какая-то живность — для того чтобы разглядеть ее, Ирене требовалось подойти поближе, а она не решалась прервать священный процесс дойки.

— Да чего там, заходите, что ж в дверях-то стоять… И прикройте за собой, а то ветром тянет…

Женщина приветливо улыбалась. Ирена поняла, что ошиблась, определяя ее возраст — скотнице было не за тридцать, а чуть больше двадцати. Брезентовая куртка странно контрастировала с умело подведенными глазами и губами; горло женщины закрывал теплый шарф.