Лавина

— Я увидел ее впервые на кладбище, на похоронах Бёмера. А несколько дней спустя мы совершенно случайно встретились в одном ресторане в центре. Вот тогда-то мы и познакомились, и с тех пор я знаю историю вашей дочери. Для меня большой неожиданностью было ее откровение, что Бёмер сам рекомендовал меня ей, если с ним что-либо случится.

Я выложил Шнайдеру все с самого начала, но о своих чувствах к Матильде промолчал. Рассказал о ее трюке с портретом и как мы таким манером нашли человека, который, вероятно, повесил Бёмера в колокольне, сообщил о нашей поездке в Дюссельдорф, на фирму доверительных услуг. Исповедь моя была долгой, но под конец я почувствовал облегчение.

— Вот и все, теперь вы в курсе дела. Мы не можем преподнести вам на блюдечке виновников смерти Бёмера, не можем сказать, кто отвез гранд-даму в гараж, не можем назвать убийц, поскольку их нет. Но я перечислил вам имена людей, которые, несомненно, принадлежат к числу виновников во всем случившемся.

— Вы водили меня за нос, — тихо сказал Шнайдер.

— Я только выполнял просьбу вашей дочери.

— Что важнее, завод или моя дочь?

— В данном случае — ваша дочь, так как она оказалась беспомощной.

— Ну и чудак вы. Но запомните на будущее: прежде всего завод, потом опять завод, потом еще раз завод.

— Я не разделяю вашего мнения. Но теперь давайте поговорим не о вашей дочери, а о том, что мы узнали в Дюссельдорфе. Невероятно: в центре большого города находится контора, владелец которой выполняет конфиденциальные поручения, возможно, даже перевозит покойников в другие места по разным причинам, которых мы не знаем, еще не знаем. Это пока мое предположение, но иначе я не могу объяснить все происшедшее. Мы только знаем, что за спиной Зиберта стоит фирма «Уорлд электрик», а за ней — человек по фамилии Вагенфур.

— Я все еще не могу поверить, что вы несколько месяцев знакомы с моей дочерью и не сказали мне об этом ни слова. Я считаю это чудовищным… А что еще вы от меня утаили?

— Ничего.

Шнайдер встал, прошелся по кабинету, потом остановился передо мной. Взял меня за лацкан и сказал:

— Вы правы. Нам надо каким-то образом навести справки об этом Зиберте. Но как?

— Пойти в полицию?

— Нет. Там нам никто не поверит, а уж без веских доказательств тем более. А кроме того, моя дочь оказалась бы замешанной в скандальную историю, а этого мы не можем себе позволить.

Он подошел к окну и стал смотреть на заводской двор.

— Ваша жена знает, что вы уже несколько месяцев знакомы с моей дочерью?

— Нет, но она знает об отношениях вашей дочери с Хайнрихом Бёмером. Она сама мне об этом рассказывала.

— Как вы думаете, серьезные намерения были у моей дочери, когда она взяла в руки оружие?

— Не сомневаюсь.

— Она, очевидно, потеряла рассудок, или бог-отец ее околдовал… Что касается Вагенфура: человек в его положении не станет марать руки, иначе его песенка спета. То, что он хочет заполучить конкурирующую фирму, — это нормально, такое в нашей стране в порядке вещей. Такой человек, как Вагенфур, открыто бы в этом признался, да еще с гордостью растрезвонил повсюду.

— Если бы все было так, то зачем ему обращаться за услугами в фирму, представитель которой звонил нам по ночам и предлагал шестизначную сумму, посылал своих людей на автомобильную стоянку, чтобы взбудоражить рабочих? Я думаю, Вагенфур будет разжигать страсти до тех пор, пока мы не капитулируем. Ему нужно, чтобы с моделью было покончено.

— Может быть, — сказал Шнайдер, — но меня угнетает другое. В ближайшие дни мне не избежать разговора с близнецами. И еще — в этом случае я буду беспощаден, — если вы снова встретитесь с моей дочерью, передайте ей, чтобы впредь она не вмешивалась ни во что, даже отдаленно связанное с заводом. А то я могу очень разозлиться.

Я ехал к центру города подавленный и вместе с тем испытывал облегчение оттого, что во всем признался Шнайдеру.

Я заехал по дороге к Матильде, хотя знал, что Криста с нетерпением ждет моего звонка. Дверь открылась не сразу, мне пришлось несколько раз нажимать на кнопку, пока не послышалось жужжание замка. Матильда стояла в дверях — глаза красные, шея обмотана толстым шарфом. Она недовольно спросила:

— Чего тебе надо? Я плохо себя чувствую.

Усталым жестом она предложила мне войти, а сама опять завернулась в толстый синий плед, лежавший на диване.

— Ну что? — спросила она без особого интереса.

— Я не хотел, чтобы ты узнала об этом из газет; гранд-дама умерла. Сердечный приступ.

Матильда медленно приподнялась.

— Бедняжка, — сказала она. — Рассказывай.

Я рассказал о звонке ее отца, о нашей поездке в Дюссельдорф и о встрече с близнецами. Она внимательно слушала и, когда я закончил, произнесла лишь два слова: «доверительные услуги».

— Что?

— Вольф, если гранд-дама умерла не там, где ее нашли, значит, ее кто-то перевез. Ведь покойники не водят машины. Значит, она умерла в таком месте, где ее не следовало обнаружить. Наверняка это было так, иначе транспортировка в аэропорт не имела бы смысла.

После некоторой паузы она добавила:

— Я знаю гранд-даму только по фотографиям и по рассказам Хайнриха. Сожалею о ее смерти, но по отношению к ней совесть моя чиста. Я не уводила ее мужа — когда мы с Хайнрихом познакомились, они уже были далеки друг от друга.

— Да, вот еще что, пришлось признаться твоему отцу, что мы знакомы уже несколько месяцев. Я не мог скрыть от него встречу с Зибертом в Дюссельдорфе.

— И как он на это отреагировал?

— Во всяком случае, до потолка от радости не подпрыгнул, проглотил эту новость на редкость невозмутимо.

— А теперь, пожалуйста, уходи, — сказала она, — я себя действительно плохо чувствую.

— Сам вижу. Напоследок еще вот что: твой отец просил передать, чтобы ты не вмешивалась ни во что, связанное с заводом.

— Принимаю к сведению.

Дома я ожидал упреков, но Криста лишь нетерпеливо потребовала:

— Рассказывай…

Опять пришлось повторять все сначала, и я призвал на помощь все свое терпение.

Общее собрание опять было созвано на складе готовой продукции, только на этот раз стульев не было. Многие стояли, но большинство сидели на ящиках, деревянных каркасах и подоконниках.

Входя в складское помещение, Хётгер, которого три недели назад выбрали председателем производственного совета, сказал мне:

— Бог-отец лично заботился о всякой ерунде, а вот построить достойный актовый зал не додумался. Он руководствовался принципом: выслушивать приказы лучше всего стоя.

Шнайдер с волнением сообщил собравшимся о смерти гранд-дамы. В такой переломный момент, как сейчас, эта потеря особенно болезненна, ее смерть не уменьшила, а увеличила наши трудности.

— Но не давайте, ради бога, себя запугать, — продолжал он. — Предприятие наше процветает, положение с заказами хорошее, рабочие места обеспечены. Тем не менее я подчеркиваю, что есть силы, которые заинтересованы в крахе нашей модели. Эти люди действуют по давно известному методу: не может быть того, чего быть не должно. Чтобы достойно противостоять конкурентам, требуется ваша безусловная помощь. То, как работает правление, важно, но дело зависит от нас всех. Каждый должен всегда помнить, что завод на пятьдесят процентов принадлежит ему. Еще раз повторяю: сообщайте мне или коллеге Хётгеру обо всем, что предлагают вам посторонние, даже если кто-нибудь захочет вам продать на автостоянке автомобильную политуру. Пока не будем знать наших врагов, не сможем дать им нужный отпор. А в остальном наш девиз остается прежним: производительность, качество, точность, дисциплина и солидарность. «Единение придает силы» — это не громкие слова, а прописная истина, которую должен знать каждый. Спасибо.

После выступления Шнайдер весь обмяк, он сходил с трибуны и смотрел вперед невидящим взглядом.

Хётгер открыл прения. Спустя некоторое время кто-то из зала робко попросил слова.