Лавина

— Какое это имеет значение? — сказал Шнайдер.

— Если госпожа Бёмер собиралась лететь, с ней должны были быть ее вещи. По крайней мере косметичку она бы взяла.

— Об этом я ничего не знаю. С перепугу не расспрашивал о деталях. Мы все узнаем в Дюссельдорфе.

В эту минуту зазвонил телефон. Разговор шел почти односторонний. Шнайдер только слушал, повторяя каждые несколько секунд: «Да, понимаю».

Я пытался прочесть что-нибудь по его лицу, но он повернулся ко мне спиной. Минут через пять он осторожно, будто что-то хрупкое, положил трубку на рычаг аппарата, какое-то время молча и неподвижно сидел на краю письменного стола, а потом сказал:

— Вскрытие, как сообщил мне сейчас советник уголовной полиции, который занимается этим делом, совершенно точно показало, что госпожа Бёмер умерла от сердечной недостаточности. Но смерть, что весьма загадочно, наступила, возможно, не в гараже, а девятью часами раньше. Гранд-даму обнаружили через девять часов после ее смерти, в машине не было ни одного чемодана, только сумочка с паспортом, авиабилетом в Париж и записная книжка с номерами телефонов… Пошли, господин Вольф, пора ехать. Господин Адам, вы лично проследите, чтобы берлинский грузовик был сегодня же отправлен.

По дороге я много раз собирался рассказать Шнайдеру о нашей поездке в Дюссельдорф, но так и не решился, ведь о моих близких отношениях с Матильдой он ничего не знал. Но я решил когда-нибудь во всем ему признаться.

В кабинете на пятом этаже управления полиции, куда нас провел полицейский служащий, уже сидели Ларс и Саша. Оба они встали при нашем появлении, изобразив нечто вроде поклона, и снова уселись на свои места. Вскоре вошел молодой, спортивного вида прокурор. Он подал всем руку, сел за письменный стол, пересказал то, что мы уже знали, и добавил, что полицейская практика не знает случаев, чтобы умершая в течение девяти часов не была обнаружена в столь многолюдном месте, как гараж. Когда подоспела полиция, мотор машины был еще теплым.

Саша и Ларс сообщили, что их мать собиралась во Францию. Но раньше она никогда не оставляла свою машину в гараже. Она ездила на такси или пользовалась служебной машиной, которая отвозила ее в аэропорт. Вчера днем мать сказала, что перед отлетом навестит одну свою подругу в Изерлоне. Оба они вернулись домой часов в одиннадцать вечера, выпили по коктейлю, а потом разошлись по своим комнатам и только после звонка из дюссельдорфской полиции узнали об исчезновении матери, иными словами — о ее смерти. Ларс тут же позвонил ее подруге в Изерлон, но мать туда вечером не заезжала. В дортмундской квартире, в спальне у матери, они нашли уложенный чемодан.

Саша спросил еще прокурора, когда тело матери будет выдано для погребения. Несколько лет назад она купила себе место на кладбище в Авиньоне, рядом с могилой ее дяди, от которого получила в наследство и другое тамошнее владение.

Прокурор ответил, что выдаче ничто не препятствует. Но сыновьям, как единственным родственникам покойной, придется еще выполнить массу формальностей. Он вновь подчеркнул, что, хотя госпожа Бёмер и умерла своей смертью, остается неустановленным, каким образом она оказалась в гараже. Это требует выяснения.

На обратном пути я спросил Шнайдера:

— Вы хорошо знакомы с господином Вагенфуром? Я имею в виду человека, который произнес у могилы бога-отца торжественную речь?

— Конечно, я знаю Вагенфура, — ответил тот. — Но речь была не торжественной, а высокопарной — сотрясение воздуха. Вагенфур — влиятельная фигура в Союзе предпринимателей. К сожалению, он хороший человек, к сожалению, он наш самый опасный конкурент, и, к сожалению, он был очень близким другом бога-отца, если я правильно информирован. А почему вы спрашиваете?

— Просто так.

Шнайдер вдруг тихо заговорил сам с собой, будто забыв о моем присутствии:

— Нашли ее в два часа ночи, но не там, где она умерла. По словам врача, к моменту обнаружения она была мертва уже девять часов. Значит, кто-то отвез покойницу в аэропорт, посадил там за руль автомобиля и скрылся на второй машине, которой управлял другой. Одному такое не под силу, разве что у него была в аэропорту своя машина. И хотя смерть была естественной, кому-то было нежелательно, чтобы гранд-даму обнаружили там, где она умерла. Так где же она умерла? Кто-то знал, что она собиралась лететь во Францию, ее авиабилет был в сумочке. Все хорошо продумано, только исполнитель или исполнители допустили несколько ошибок: у гранд-дамы не было с собой чемодана, а медики смогли почти абсолютно точно установить, когда наступила смерть. Ясно, что она хотела еще раз заехать домой.

Спустя некоторое время он продолжил:

— А мы теперь в отчаянном положении. Смерть гранд-дамы — это крах. Об этом раструбят все газеты, снова разворошат старое и не преминут напомнить, что в расследовании убийства Хайнриха Бёмера полиция не продвинулась ни на шаг. Я ищу то, что стоит за этими смертями. Ясно одно: кое-кому из политиков, почитающих коррупцию и взяточничество за добродетель и проповедующих другим мораль о бережливости, не выгодна популярность нашей модели. Благодаря стойкости гранд-дамы это начинание смогло осуществиться, но именно сейчас, после вступления в силу договора, она умирает естественной и одновременно мистической смертью. Если эта смерть естественна, то наши опасения, что за ней кроется чей-то умысел, ложны. Бог-отец должен был исчезнуть, его смерть была кому-то нужна, но гранд-дама?

— Вопрос в том, где она умерла и кто отвез ее в гараж? В любом случае ее смерть на руку нашим врагам, — сказал я. — Не забывайте, господин Шнайдер, что в договорах записано: после смерти одного из наследников договор о половинной доле должен быть составлен заново по истечении двухгодичного срока. Близнецы хотели продать завод, теперь через пару лет они получат возможность продать свои пятьдесят процентов.

— Как вы думаете, что у меня не выходит из головы с сегодняшнего утра? У нас теперь будет передышка на два года. Может, близнецы будут столь великодушны и сперва предложат свою долю нам? Но кто ее оплатит? У нас не было бы денег даже на выкуп основного капитала в два миллиона марок.

— Если бы можно было назвать по именам тех, кто ставит нам палки в колеса, близнецы могли бы изменить свое намерение насчет продажи. Ведь им и пальцем не надо шевелить, им и так потечет немалая прибыль.

— Это распрекрасная мечта, господин Вольф. Прибыль мы должны еще заработать. Теперь самое главное — успокоить людей. Я созову завтра в семнадцать часов общее собрание и официально объявлю о смерти гранд-дамы. А правление соберется у меня в пятнадцать часов, чтобы заранее все обговорить… Как же можно так ошибаться! Я помню гранд-даму как особу экзальтированную, не от мира сего, и вдруг такая решительность, такая энергия, и все это даже наперекор собственным сыновьям!

— Может быть, она делала это из любви к своему мужу, а не к нам.

— Что ею двигало, господин Вольф, лучше не знать. Это могло бы испортить мне всю обедню.

Возле завода Шнайдер предложил снова на минутку зайти к нему в кабинет. Мне это было только на руку. Секретарша при виде нас прямо глаза раскрыла, но Шнайдер не обратил внимания на ее немой вопрос.

Шнайдер сел за письменный стол, а я закрыл за собой дверь и вдруг стал рассказывать ему то, что давно откладывал.

— Думаю, должен наконец вам сказать… — начал я. — Гранд-дама умерла своей смертью, но ведь и Хайнрих Бёмер не был убит, как мы думали и как все еще думает полиция. Он погиб в результате несчастного случая. Общее лишь то, что покойники были обнаружены не там, где они расстались с жизнью.

Шнайдер слушал с возрастающим удивлением. Потом, прищурившись, тихо спросил:

— А от кого вы все это знаете? Вы были у гадалки?

— Нет, у вашей дочери.

— У Матильды? — не поверил он, медленно поднялся и уставился на крышку письменного стола, потом так же медленно опустился на стул. — Откуда вы знаете мою дочь? С каких это пор?