Лавина

— Какие неприятности? Из-за меня?

— У нас уже три месяца служит одна семнадцатилетняя, по «льготному» закону об охране труда подростков ей приходится иногда работать до одиннадцати вечера. И тогда она не знает, как добраться домой, ведь живет она во Фролинде, на самом западе. Мопеда у нее нет, пока еще не может себе позволить, приятеля, который заезжал бы за ней, тоже нет. А в такое время успеть на трамвай, да пересесть в автобус, да от остановки идти еще минут десять, вот уже и далеко за полночь. Когда она мне рассказала об этом на кухне, я хотела сразу же пойти с ней к шефу, но она стала умолять: «Ради бога, не надо, госпожа Вольф, не хочу терять место. Я уже однажды вылетела, когда сослалась на закон об охране труда подростков…» Тогда я сама пошла к шефу, и знаешь, что он мне сказал? «Не вмешивайтесь, госпожа Вольф, это исключительно моя компетенция. Давно, дескать, пора кое-что изменить в нашей стране и дать понять этим молодым людям, за кем последнее слово. Предоставьте учеников мне. Жива еще старая поговорка: без муки нет и науки…» И это говорил, скажу тебе, тот самый человек, который раньше приветствовал новых учеников бокалом шампанского. А сегодня, если на девушку по пути домой нападут и изнасилуют, он равнодушно скажет: сама виновата, зачем виляет по ночам своим задом… Ты сегодня ел горячее? Почему не достанешь себе чего-нибудь из морозилки? Там лежат готовые блюда.

— Не беспокойся из-за этого, — ответил я. — Завод, между прочим, не продадут, модель Бёмера будет осуществлена.

— Ах, — воскликнула Криста и удивленно взглянула на меня. — И от кого ты это узнал?

— От гранд-дамы самолично. Сегодня после обеда я был на совещании на заводе. Приглашение я получил три дня назад, но забыл тебе сказать. Создано правление, куда вошел и я, хотя не знаю пока, чем буду там заниматься. Скоро созовут общее собрание заводчан, чтобы «благословить» модель.

Криста медленно подошла ко мне, остановившись в полуметре. И с каким-то испугом спросила охрипшим голосом:

— Ты был на этом совещании? И скрыл от меня? Забыл мне сказать? И я должна тебе поверить? Эдмунд, я тебя предупреждаю: ты впутываешься в какую-то историю, а потом будешь горько сожалеть об этом… Но таким образом я хоть раз узнаю что-то от тебя, а не от близнецов.

Криста отвернулась и пошла к лестнице.

Когда она поднималась в спальню, зазвонил телефон.

— Какая-нибудь неприятность, по звонку слышу, — крикнула она. — В такое время звонят только идиоты или пьянчуги.

Я слышал, как она закрывала за собой дверь в ванную; а когда дверь защелкнулась, поднял трубку и назвался.

Чей-то голос медленно и четко произнес: «Откажитесь, пока не поздно. Не принимайте предложения Хайнриха Бёмера. Если устранитесь, сможете вести спокойную жизнь. Мы не мелочны, шестизначная сумма вам гарантирована. Но помните: из вашего дома хорошо видна церковная колокольня».

Звонивший повесил трубку.

На свой страх и риск, поскольку Криста могла опять спуститься в гостиную и обрушиться на меня с упреками, я принес из подвала бутылку красного вина. Когда я открывал ее на кухне, то услышал, как Криста вышла из ванной, прошлепала по коридору и закрыла за собой дверь в спальню.

На диване в гостиной я пил маленькими глотками вино и пытался разгадать, кто звонил. Этот голос я уже однажды слышал, но где, при каких обстоятельствах? Я представлял себе разные лица, разные голоса, и, когда, казалось, почти угадал, кому принадлежал голос, снова зазвонил телефон. Было уже далеко за полночь.

— Вам сейчас звонили? — спросил Шнайдер.

— Да, почти час назад.

— Звонивший предлагал вам шестизначную сумму?

— Да, шестизначную.

— Это не ночные проделки. Мне он сделал такое же предложение. Все зашевелилось раньше, чем я думал. Теперь им надо торопиться, поэтому и вылезли из своих щелей. Никто из них не принимал в расчет гранд-даму, и теперь они хотят поймать нас на приманку, переманивают, как в футболе. Завод хотят продать, модель Бёмера сдать в архив, а мы им мешаем. Вы не могли бы зайти завтра вечером ко мне домой? В семь?

— Да, конечно.

— Ну тогда до завтра.

Я оставался в гостиной, пока не осушил всю бутылку. Я захмелел, ноги мои отяжелели, потолок в комнате закружился. И все-таки я попытался еще раз вспомнить, кто же это мог звонить. Я знал, что однажды уже встречался с этим человеком, однажды уже слышал этот голос.

Слегка пошатываясь, я поднялся по лестнице в спальню. Криста крепко спала, ее лицо дышало умиротворением.

Шнайдер открыл мне дверь, вид у него был, как и у его квартиры, неопрятный и мрачный, к тому же от него разило шнапсом. Не поздоровавшись, он пропустил меня и показал на коричневое кресло из искусственной кожи с засаленной спинкой.

— Если вас утвердят директором, вам здесь жить нельзя, — сказал я. — Это уронит престиж фирмы.

— Вы правы, — ответил он. — Я обитаю в жуткой дыре. Незнакомые могут подумать, что я свинья. У меня нет ни малейшей склонности к домашней работе, но из-за этого привести в дом женщину — нет. Лучше я останусь один, хотя меня и тошнит от грязи. Не смотрите на меня так изумленно, я только что вернулся с работы. Позавчера здесь была моя жена, она сидела на вашем месте и ревмя ревела, потому что ее полицейский, с которым она тогда сбежала, попал в тюрьму и не имеет даже права на условное освобождение. Она требовала, чтобы я чинно и благородно принял ее обратно, будто когда-то прогонял. Сначала я сохранял полное спокойствие, дал ей выговориться и нареветься, хотя и видел, что плачет она не искренне. Когда она теряет рассудок, если когда-нибудь вообще имела его, слезы у нее текут ручьем. Заметив, что это на меня не подействовало, она попыталась раздеться, и тогда я пришел в ярость. Вообще-то я человек, не склонный к насилию, но тут просто выставил ее за дверь и бросил ей вдогонку свитер, ведь надо же и для соседей время от времени устраивать представление. Уверен, что они были мне благодарны за этот спектакль. Никто из них не пожаловался и не выразил мне недовольства… И все-таки мне надо уехать отсюда — может быть, на служебную квартиру.

— Если вы имеете в виду виллу Бёмера, так ее уже сдали.

— Упаси бог, я бы тут же пал в глазах коллектива. Но о вилле я собирался с вами поговорить. Мне бы хотелось, чтобы вы туда проникли и кое-что утащили или хотя бы обнаружили.

— Вы, видно, с ума сошли! Просто проникнуть? Как заходят в магазин: выбирают и уносят с собой?

— Примерно так. Вы меня поняли.

— Тогда почему же вы сами не пойдете и не поищете там сокровища?

— Я не очень люблю, когда меня застают на месте преступления и арестовывают, а в нынешней ситуации и подавно. Для завода моя персона более важна, чем ваша, и вам легче отговориться, если вас схватят. Вы профессиональный фотограф, заинтересовались особняком… Но шутки в сторону: я уверен, что на вилле есть что обнаружить, может, даже следы, ведущие к разгадке гибели Бёмера. С тех пор как ее сдали Циреру, эта вилла кажется мне крысиным гнездом.

— И что я, по вашему мнению, мог бы там обнаружить?

— Я подозреваю, почти уверен, что Цирер получает информацию от людей, причастных к самому узкому кругу заводоуправления. Вопрос в том, кто его информирует и кому передает он эту информацию дальше. Сам он ничего собой не представляет, в этом я уверен, он скорее посредник, работающий на хозяина. Задание представляется мне таким: Цирер должен, несмотря на все препятствия, найти путь продать завод и, стало быть, при всех обстоятельствах помешать осуществлению плана Бёмера. Кто об этом знает? Кто знает о твердом намерении гранд-дамы претворить в жизнь последнюю волю мужа? Нотариусы Вольрабе и Гроссер, доктор Паульс, Гебхардт, близнецы, вы и я — и, вероятно, еще кто-нибудь. Поэтому все так туманно. Конечно, ваша жена все знает, от близнецов или от вас. Вы-то не болтун?

— Вы меня обижаете.

— Переживете. Но пока мы не узнаем, от кого получает задание Цирер и кто стоит за ним, до тех пор план Бёмера под угрозой, а мы с вами попали в список на отстрел. Вчерашний телефонный звонок подтвердил это вполне ясно. Вы поняли? Вы теперь замешаны в эту историю, уже не отсидитесь в сторонке.