Проклятый

Наконец я кончил разворачивать бумагу и опер картину о руль. Эдвард Уордвелл придвинулся так близко, что у меня даже заболела рука. Я мог заглянуть ему прямо внутрь волосатой спиральности левого уха.

— Ну и? — наконец спросил я. — Что вы скажете?

— Восхитительно, — ответил он. — Вы видите пристань Ваймана, здесь, со стороны Грейнитхед? Вы видите, как она мала? Обычная, на скорую руку скрепленная конструкция из балок. Не то, что пристань Дерби со стороны Салема. Там были склады, конторы и порт для кораблей из Вест Индий.

— Вижу, — ответил я равнодушно, стараясь сбить его с толка. Но он придвинулся еще ближе и всматривался в каждую малейшую подробность.

— А это Аллея Квакеров, она вот так ведет от деревушки, а в этом месте теперь Кладбище Над Водой, хотя оно называлось Блуждающее кладбище, только неизвестно почему. Знаете, что Грейнитхед до 1703 года назывался Восстание Из мертвых? Наверно потому, что поселенцы из Старого Света начинали здесь новую жизнь.

— Я слышал об этом от пары человек, — озабоченно сказал я. — А теперь, если позволите…

Эдвард Уордвелл выпрямился.

— Вы точно не примите 300 долларов? Лишь столько мне дали на это в музее. Три сотни наличными в руки, и никаких вопросов. Вы не получите лучшей цены.

— Вы так считаете? Я думаю, что все же получу.

— Кто вам столько еще даст? Кто заплатит хотя бы триста долларов за картину неизвестного происхождения, представляющую пляж в Грейнитхед?

— Никто. Но если Музей Пибоди решил дать за это триста долларов, то в случае нужды он может и повысить цену и дать четыреста долларов или даже пятьсот. Сами видите.

— Вижу? Что я вижу?

— Не знаю, — честно ответил я, вновь заворачивая картину в бумагу. — Может, плохую погоду, может, интерес к цене на гусиный жир.

Эдвард Уордвелл навернул себе на палец колечко от волос из бороды.

— Угу, — буркнул он. — Понимаю. Вижу точно, куда вы клоните. Что ж, в порядке. Скажем так, что в порядке. И злиться нечего. Но вот что я вам скажу. Я вам позвоню завтра или послезавтра, хорошо? Вы согласны? И мы поговорим еще раз. Знаете, об этих трех сотнях. Подумайте об этом. Может, вы измените мнение.

Я положил картину на заднее сидение, а потом протянул руку Эдварду Уордвеллу.

— Мистер Уордвелл, — сказал я. — Я могу вам обещать одно. Я не продам никому картину, пока не проведу исследования, и точного. А когда я решу ее продать, то Музей может превысить любую сумму, которую мне предложат. Достаточно ли честно поставлен вопрос?

— Вы не забудете об этой картине?

— Конечно, я не забуду ее. Почему вы решили думать, что будет иначе?

Эдвард Уордвелл пожал плечами, вздохнул и покачал головой.

— Без причины. Просто я не хотел бы, чтобы картина пропала или была уничтожена. Вы знаете, откуда она взялась? Кто ее продал?

— Не имею понятия.

— Ну так вот, я предполагаю, хотя и не полностью уверен, что эта картина происходит из коллекции Эвелита. Вы слышали об Эвелитах? Очень старая семья, большинство из нее теперь живет неподалеку от Тьюксбери, графство Дрейкат. Но всегда какие-то Эвелиты жили в Салеме, начиная с XVI века. Очень таинственная семья, отрезанная от мира, совсем как в книжках Лавкрафта. Вы слышали о Лавкрафте? Я слышал, что у старого Эвелита есть библиотека исторических книг о Салеме, рядом с которой все музейные приобретения ничтожны. У него есть также различные гравюры и картины. Эта картина наверняка принадлежала ему. Время от времени он выставляет их на продажу, не знаю, почему, но всегда анонимно, и всегда трудно подтвердить их подлинность, поскольку он не хотел об этом спорить и даже не хочет признавать, что они происходят из его коллекции.

Я снова посмотрел на картину.

— Интересно, — признался я. — Приятно знать, что в Америке еще осталось несколько настоящих оригиналов.

Эдвард Уордвелл задумался на минуту, прижав руки ко рту. Потом он опять спросил:

— Вы на самом деле не измените мнения?

— Нет, — ответил я. — Я не продам этой картины, пока не узнаю о ней чего-то больше.

Например, почему Музей Пибоди так срочно и настойчиво нуждается в ней.

— Но я ведь вам уже сказал. Уникальная топографическая стоимость. Это единственная причина.

— Я почти верю вам. Но вы позволите, чтобы я сам это проверил? Может, я должен поговорить с вашим директором?

Эдвард Уордвелл долго смотрел на меня, сжав зубы, а потом сказал отчаявшимся голосом:

— Хорошо. Я не могу вам этого запретить. У меня будет только надежда, что я не потеряю работу из-за того, что опоздал на аукцион.

Он открыл дверцу и вышел из машины.

Рад, что познакомился с вами, — заявил он и застыл, как будто в глубине души ожидал, что я уступлю и отдам ему картину. Потом он неожиданно добавил:

— Я знал достаточно хорошо вашу жену, прежде чем… ну, знаете, перед этим случаем.

— Вы знали Джейн?

— Конечно, — подтвердил он, и, прежде чем я успел расспросить его побольше, ушел в сторону Маргин, ежась от холода.

Я сидел в машине довольно долго и думал, что мне, к дьяволу, делать. Я еще раз развернул картину и еще раз присмотрелся к ней. Может, Эдвард Уордвелл говорил правду, может, это был единственный сохранившийся с того времени вид залива Салем с северо-востока. Однако я был уверен, что уже где-то видел подобный вид на гравюре или на ксилографии. Ведь трудно поверить, что один из наиболее часто рисуемых и изображаемых заливов на побережье Массачусетса был только один-единственный раз изображен в такой перспективе.

Это был удивительный день. У меня вообще не было желания возвращаться домой. Какой-то человек с лицом, прикрытым широкой тульей шляпы, наблюдал за мной с другой стороны улицы. Я включил двигатель и включил радио в автомобиле. Как раз передавали песенку:

5

Когда я выехал из Лафайет Роуд и свернул на север, в сторону Аллеи Квакеров, на северо-востоке над горизонтом уже собирались грозовые тучи, как будто стадо темных, покрытых шерстью бестий. Прежде чем я доехал домой, тучи уже закрыли небо. Первые капли дождя уже ударяли по капоту автомобиля.

Я пробежал по садовой дорожке, натянув плащ на голову, и выгреб ключи из кармана. Дождь шептал и шелестел в сухих стволах, опутывавших дворик. Первые, еще не слишком сильные порывы ветра начинали дергать кусты лавра у дороги.

Я как раз вкладывал ключ в замок, когда услышал женский шепот:

— Джон?

Я был парализован ледяным страхом и только еле успел повернуться. Сад был пуст. Я увидел только кусты, заросшую травянистую площадку и нарушаемую каплями дождя поверхность садового пруда.

— Джейн? — громко спросил я.

Однако никто не ответил, и обычный рассудок подсказал мне, что это не могла быть Джейн.

Однако дом выглядел как-то иначе. Мне казалось, что я чувствую чье-то присутствие. Я повернулся к саду и, моргая глазами под лупящими каплями дождя, пытался все же понять, в чем заключается разница.

Я влюбился в этот дом с первого взгляда. Меня восхитил его готический силуэт от 1860 года, слегка неухоженный вид, окна с ромбоидальными стеклами, оправленными в свинец, каменные парапеты, вьюнок, оплетающих двор. Дом построили на фундаменте более старого дома, и старый каменный камин, который теперь стоял в библиотеке, носил дату «1666». Но сегодня, слушая, как дождь лупит по позеленевшей черепице и оконная рама беспокойно поскрипывает на ветру, я начал жалеть, что не выбрал себе более уютного жилища, лишенного этой мрачной атмосферы кающихся призраков и воспоминаний.

— Джон? — раздался шепот; но может быть, это был только ветер. Черные тяжелые тучи висели теперь прямо над домом. Дождь усилился, желоба и водостоки хихикали как стадо демонов. Меня охватило морозящее кровь в жилах предчувствие, что мой дом посещается каким-то духом, который не имеет права появляться на земле.

Я обернулся на садовой тропе, а потом обошел дом кругом. Дождь промочил мне волосы и лупил по лицу, но прежде чем войти внутрь, я должен был увериться, что мой дом пуст, что в него не забрались хулиганы или взломщики. Я так себе это объяснял. Я продрался через заросший сорняком сад к окну салона и заглянул внутрь, прикрывая глаза ладонью, чтобы лучше видеть его внутренность.