Проклятый

— Добрый день, — заговорил Дан Воукс. — Кажется, я немного на вас заработал, — он показал на пакет, который я держал под мышкой.

— Ничего особого, — ответил я. — Только старая картина с видом побережья, где я живу. Я купил ее ровно за пятьдесят долларов.

— Ну, раз вы удовлетворены… — улыбнулся Дан Воукс.

— Вот именно, — вмешался Айэн, — может, тебя заинтересует, что в музее в Ньюберипорте продают часть старой маринистической коллекции. Интересные экспонаты, некоторые даже магического характера. Например, знаешь ли ты, что раньше все корабли из Салема возили на палубе небольшие латунные клеточки, в которые ставились миски с овсянкой? Это были ловушки для демонов и дьяволов.

— Мне и сейчас что-то подобное пригодилось бы в отделе расчетов, — заметил Дан Воукс.

— Мне нужно возвращаться в Грейнитхед, — заявил я уже собираясь уходить, когда кто-то схватил меня сзади за плечо и дернул так резко, что я покачнулся и чуть было не потерял равновесие. Я очутился лицом к лицу с бородатым молодым человеком в сером твидовом пиджаке, задыхающимся и волнующимся, с растрепанными волосами.

— В чем дело, ко всем чертям? — заревел я ему.

— Извините, — сказал он, задыхаясь. — Я на самом деле очень извиняюсь. Я не хотел вас перепугать. Вы Джон Трентон? Джон Трентон из Грейнитхед?

— Да, это я. А кто вы, черт возьми?

— Крайне извиняюсь, — повторил молодой человек. — Я на самом деле не хотел вас нервировать. Но я боялся, что вы от меня уйдете.

— Послушай, парень, мотай отсюда, — вмешался Дан Воукс, подходя ближе. — Тебе везет, что я еще не вызвал фараонов.

— Мистер Трентон, я должен с вами поговорить наедине, — заявил молодой человек. — Это очень важно.

— Так мотаешь или вызвать фараонов? — бросил Дан Воукс. — Этот джентльмен мой хороший знакомый, и я предупреждаю, чтобы ты оставил его в покое.

— Хорошо, мистер Воукс, — сказал я. — Я поговорю с ним. — Если он будет невежлив, я начну кричать.

Айэн Херберт рассмеялся.

— До свидания, Джон. Заходи как-нибудь в магазин.

— Это значит в салон, — пошутил я.

Молодой человек в твидовом пиджаке нетерпеливо ждал, пока я не попрощаюсь с теми. Потом я поправил картину подмышкой и направился в сторону паркинга на Рили Плаза. Молодой человек шел рядом, время от времени подбегая, чтобы не потерять ритма шага.

— Это очень хлопотное положение, — заявил он.

— Почему хлопотное? — удивился я. — Я этого не заметил.

— Я должен сначала представиться, — сказал молодой человек. — Меня зовут Эдвард Уордвелл. Я работаю в Музее Пибоди, в отделе архивов.

— Ну что ж, приятно познакомиться.

Эдвард Уордвелл нетерпеливо дернул пальцами за бороду. Он принадлежал к тем молодым американцам, которые выглядят как чучела времен шестидесятых годов прошлого века: пионеры или проповедники. На нем были поношенные джинсы, а его волосы наверняка в течение месяца не видели расчески. Похожих на него молодых людей можно встретить почти на каждой фотографии времен начала расселения в таких местах как Манси, Блэк Ривер Фоллс или Джанкшн Сити.

Неожиданно он снова схватил меня за руку так, что мы остановились, и склонился так близко, что я почувствовал запах анисовых конфет в его дыхании.

— Все хлопоты в том, мистер Трентон, что мне строго приказали купить для архива картину, которую вы как раз купили.

— Эту картину? Речь идет о виде побережья Грейнитхед?

Он поддакнул.

— Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне сказали, что картина не будет выставлена на продажу раньше трех часов. Поэтому я подумал, что у меня еще много времени. Но я как-то забылся. Моя знакомая как раз открыла салон моды на площади Ист Индиа, я пошел ей помочь, ну, так все и вышло. Я опоздал.

Я пошел дальше.

— Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?

— Вот именно. Это исключительно интересная картина.

— Ну, тогда я очень рад, — заявил я. — Я купил ее только потому, что она представляет вид моего дома. Всего за пятьдесят долларов.

— Вы купили ее за пятьдесят долларов?

— Вы же слышали.

— Знаете ли вы, что она стоит много больше? Это значит, что пятьдесят долларов — это обычная кража.

— В таком случае я рад еще больше. Я купец, как вы знаете. Я веду торговлю, чтобы заработать на свою жизнь. Если я могу купить за 50 долларов что-то и продать потом это что-то за 250 долларов, то это и есть мой хлеб.

— Мистер Трентон, — сказал Эдвард Уордвелл, когда мы сворачивали с площади Холок на улицу Гедни. — Эта картина имеет исключительную ценность. Она на самом деле необычна.

— Это великолепно.

— Мистер Трентон, я дам вам за эту картину 275 долларов. Сразу, из рук в руки, наличными.

Я остановился и вытаращился на него.

— 275 долларов наличными? За эту картину?

— Я закруглю сумму до 300 долларов.

— Почему эта картина так чертовски важна? — спросил я. — Ведь этого всего лишь довольно средняя акварель с видом побережья Грейнитхед? Ведь даже неизвестно, кто ее нарисовал.

Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки, как будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить инфантильному тупому сыну.

— Мистер Трентон, — заявил он. — Эта картина ценна, поскольку представляет вид залива Салем, которого ни один художник не воплотил в те времена. Она дополнит пробелы в топографии этих мест, поможет нам установить, где стояли определенные здания, где росли деревья, как точно проходили дороги. Знаю, что как произведение искусства картина плоха, но я успел заметить, что она необычайно точно передает подробности пейзажа. А именно это — самое важное для Музея.

Я на минуту задумался, а потом сказал:

— Я не продам его. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.

Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард Уордвелл попробовал меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.

— Мистер Трентон! — закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. — Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!

— Может, я не захотел понять, — буркнул я в ответ.

Эдвард Уордвелл догнал меня, задыхаясь, и шел рядом, поглядывая время от времени на пакет с картиной с такой миной, как будто хотел его у меня вырвать.

— Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками, то меня выгонят с работы.

— Пусть выгоняют. Очень вам сочувствую, но не надо было опаздывать на аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину. Теперь же картина моя и пока я не имею желания продавать ее. Особенно, извините, на улице, и в такую погоду, как сейчас.

Эдвард Уордвелл провел пальцами по непричесанным волосам, вследствие чего его прическа еще больше стала похожа на торчащий во все стороны индейский плюмаж.

— Извините, — сказал он. Я не хотел быть назойливым. Просто эта картина очень важна для музея. Понимаете, очень важна по архивным причинам.

Мне стало почти жаль его. Но Джейн постоянно вколачивала мне в голову, что в торговле антиками существует единственный принцип, который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не продавай ничего из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.

— Послушайте, — заявил я. — Музей Пибоди мог бы время от времени одалживать эту картину. Я мог бы как-то договориться об этом с директором.

— Ну, я сам не знаю, — буркнул Эдвард Уордвелл. — Мы хотели иметь картину для себя. Можно ли на нее хотя бы посмотреть?

— Что?

— Можно ли хотя бы посмотреть на нее?

Я пожал плечами.

— Как захотите. Идемте в мою машину. Я запарковал ее рядом, на Рили Плаза.

Мы прошли через улицу Маргин и прошли и прошли через паркинг к моему восьмилетнему песочному Тормадо. Мы сели и я включил верхнее освещение, чтобы лучше видеть. Эдвард Уордвелл закрыл дверцу, потом сел поудобнее, как будто его ожидало путешествие миль в двести. Я почти ожидал, что он наденет пояс безопасности. Когда я развернул бумагу, то он снова склонился ко мне, и я снова почувствовал этот аптечный запах. Видимо, его ладони вспотели от переживания, поскольку он протер их о штанины своих джинсов.