Братья Ждер

Далеко за полдень из врат монастыря выехали трое всадников и служитель конюшего Симиона. На гребне горы, у спуска к Рышке, среди елей, они услышали слабый звон била, затем сквозь сеющуюся изморось до них донесся перезвон колоколов. Все трое были в кунтушах из грубого сукна и в башлыках. Благочестивый Никодим со своей бородой и клобуком имел особенно грозный вид.

За неимением осла пришлось ему оседлать одного из монастырских коней, бродивших на лесной опушке. В хозяйстве обители нашлось высокое седло с деревянными стременами. Монах был в просторном одеянии, защищавшем его от осенней непогоды, и конюший велел ему ехать впереди — отгонять зверей и оборотней на горных тропах. А покажись разбойники на пути подобного всадника, достигавшего клобуком чуть ли не вершины елей, так и они бы кинулись кто куда по оврагам, спасаясь от лесного чудища.

— Я-то собирался в Сучаве переменить свое смиренное обличие, — сказал брату отец Никодим. — Но из твоих слов выходит, что лучше мне оставаться в этом самом виде — государевы ратники, поди, смилостивятся и вооружат меня копьем, чтобы не ехать мне с пустыми руками. Больше ничего и не нужно. Видно, так уж суждено: поеду — вам на утешение, а другим на страх.

— Уж лучше другим на страх, — высказал свое мнение старшина охотников.

И действительно, в десятом часу ночи в густом мраке под дождем внезапно раздался полный страха возглас:

— Кто там? Стой! Что за чудище?

То кричал караульный, отбежавший в испуге на обочину дороги. В этом месте путь раздваивался: одна дорога шла в город, другая поворачивала к Сучавской крепости.

Монах мягко ответил на вопль караульного:

— Идут добрые люди, честной ратник. Благослови тебя всевышний.

Страж повернул обратно. Копье его склонилось.

— Кто вы такие?

— Мы из Тимиша. Едем в Сучаву. У нас дело к господарю.

— Коли вы из Тимиша, то, верно, ищете конюшего Маноле Черного.

— Именно так, честной ратник.

— В таком разе остановитесь. Сверните вправо к крепости. Вышло повеление от господаря пропустить вас в ворота в любое время, как только прибудете. Конюший Маноле Черный дожидается вас в крепости, в покоях капитана Хэрмана. Туда пожаловали и другие путники, прибывшие этой ночью.

Всадники повернули к крепости, радуясь первой удаче. Издали сквозь мглу слышно было, как перекликаются дозорные на стенах и на башнях. За поворотом они увидели смоляные факелы, горевшие под черными сводами ворот.

— Едут люди из Тимиша и святой Нямецкой обители! — крикнул могучим голосом благочестивый Никодим. Снова просыпалась в нем забытая радость всадника, чувствующего свою силу. — Государево дело! — прибавил он.

Конюший Симион держался позади, почитая себя меньшим по чину. Саблю ж свою он передал брату, чтобы тот показал ее стражам.

— Нынче же ночью надобно будет вернуться к посту и молитвам, — шепнул инок, не без удовольствия взяв в руки саблю. — Да, да, грешу я против господа моего.

Однако оружие он взял и оставил при себе.

Капитан привратной стражи прошел по подъемному мосту, рассмотрел их и впустил в крепость.

Как только всадники спешились, их окружили слуги. Сняв с них верхнее одеяние, служитель повел их в обширную палату, ярко освещенную свечами. В конце длинного стола сидел, склонившись над только что написанной в канцелярии грамотой, сухопарый мужчина с жидкой бороденкой и более короткими, чем у молдаван, подстриженными волосами. На нем была одежда из темного сукна. У пояса справа висел, чуть сдвинутый назад, короткий веницейский кинжал с серебряной рукоятью. Рядом с этим человеком сидели на скамейке и разглядывали пергамент старый конюший Маноле Черный и его сын — казначей Кристя.

Увидев новых княжьих гостей, приезжий в темном одеянии отодвинул в сторону грамоту, кинулся к монаху и облобызал его руку. Затем он сразу же очутился в объятиях Симиона. Переходя из объятий в объятия, купец Дэмиан еле приметно прихрамывал на левую ногу. Лицо его, изборожденное преждевременными морщинами, светилось тихой улыбкой. Молча постояв между своими братьями, он перешел к старшине, подыскивавшему себе место рядом с конюшим Маноле. Старики молча взглянули друг на друга: оба полагали, что слова в этот час совершенно излишни.

Купец Дэмиан прижался лбом к плечу старого Кэлимана. Затем, прихрамывая, вернулся на свое место за столом и придвинул к себе грамоту.

Симион и Никоарэ тоже уселись, готовые принять участие в военном совете.

— Погоди немного, Дэмиан, — проговорил со своей обычной угрюмостью старый конюший. — Хочу поведать прежде нашему сыну Симиону и другому сыну — отцу Никодиму, а также честному старшине Кэлиману, что государь принял нас тотчас же по прибытии нашем в крепость и милостиво выслушал. «Сожалею, конюший, — сказал мне государь, — что беда подстерегает молодого воина, на которого я возлагал крепкую надежду».

Преклонил я колени перед господарем и просил дозволения ехать искать своего ребенка.

«Встань, честной конюший Маноле, — проговорил князь, — и садись против нас как друг и старший брат. Некогда ты делил со мной опасности. Теперь полагается ответить мне тем же. Ты получишь грамоту, которую можешь предъявить любым нашим служителям. Если отрок перешел рубеж и тебе нужны воины, получишь воинов. А когда настигнешь его, приведи ко мне, я его тоже побраню. — После этот господарь улыбнулся и похлопал меня по плечу. — И знай, конюший Маноле, что мне по душе поступок мальчонки».

Старшина Кэлиман пробормотал у самого уха старого конюшего:

— По душе, как же!.. Сын-то не его…

Старый Маноле Черный нахмурился и посмотрел вокруг.

— А теперь, — молвил он, — пусть сын наш Дэмиан читает.

Присутствовавшие зашевелились, усаживаясь поудобнее.

Купец прочел и с некоторой запинкой перевел содержание грамоты:

«Мы, Штефан-воевода, милостью божьей, господарь всей земли молдавской, извещаем сей грамотой всех наших служилых людей, и больших и малых, что надлежит им оказать всяческую помощь конями, оружием, служителями верному нашему конюшему Маноле Черному, каковой следует в Нижнюю Молдову по нашим государевым делам. И не поступить вам иначе, для чего скрепляем сию грамоту нашей печатью.

Писано в Сучавской крепости с приложением висячей печати. Вручено конюшему Маноле нами, Томой-логофэтом, в первый день октября».

У купца Дэмиана был удивительно приятный, певучий голос, ласкавший слух.

Иеромонах глядел на него с улыбкой. Ему было известно, что в то время все львовские купцы учились искусству красноречия, дабы дешевле покупать и дороже продавать товар.

Итак, всем понравилась грамота Штефана-водэ.

— Думаю, что я более всех повинен перед моим родителем за случившуюся беду, — продолжал купец, глядя поочередно на собравшихся. — Не зная толком о страдании нашего меньшого брата, я послал в Тимиш с вестями слугу своего. Какая это была ошибка, я понял лишь по возвращении Иосипа. А ныне увидел я, как отец спешил припасть к стопам государя. И просил я у родителя прощения, и он меня простил. Однако полагаю, что за ошибку свою надо платить справедливо отмеренным золотом. У меня достаточно денег для покупки всего нужного, включая свежих коней, чтобы достичь поскорее Килии, а там, если потребуется, нанять, помимо государевых ратников, и других воинов. Я думаю, брат наш не совершит там ничего дурного и не погубит своей головы. Что ему остается делать? Ходить с места на место и искать похищенную девушку. А гаремы на запоре и евнухи немы — так что ему ничего не удастся узнать. Пока он будет бродить и расспрашивать, мы его и найдем. Если понадобится выкупить его — поторгуемся о выкупе и вызволим парня. А если нельзя будет его выкупить, тогда отобьем силой. Вся наша жизнь — торговля. А когда умрем, то господь тоже будет взвешивать наши деяния, как добрый купец.

— Прошу батюшку, — закончил, смеясь, Дэмиан, — принять меня бескорыстным товарищем в это дело. Могу повезти государеву грамоту, кланяясь иным сановникам и поглядывая свысока на других. А потребуется, так найду среди подданных Мехмета посредников для заключения сделки. Купец должен все знать, уметь завязывать и развязывать, покупать и продавать, и стараться я буду не золота ради, а чтобы сделать наилучший дар своей родительнице.