Братья Ждер

В седьмом часу, когда на прогалинах еще сверкал осенний иней, братья скакали по опушке леса, объезжая загоны. Порой останавливались под черешнями с увядшими, красными, словно новая медь, листьями, прислушиваясь лишь к реву оленей на лесных полянах. Спускались к водопою, где с тонким ржанием дрались жеребчики, за которыми присматривали служители. Затем останавливались под навесами для четырехлеток, где обычно холостили жеребцов. Немало и других дел в таких больших табунах. Были горячие кони — следовало их успокоить, норовистые — их надо было усмирить. Ионуца особенно хвалили за его мастерское умение укрощать самых непокорных коней. До полудня братья, бывало, так устанут, что свалятся без сил в тени раскидистых деревьев. Наскоро перехватив обед, присланный из усадьбы, они вытягивались лицом кверху, закрывали глаза, ощущая на лицах золотистые нити солнца, пронизывавшие кроны деревьев. Но стоило Ионуцу задремать, как Симион громко чихал, чтобы разбудить его.

До сумерек Ионуц не знал покоя.

— Мысли — злейшие враги человека, — твердил старый конюший. — Лучшего лекарства для Маленького Ждера нет — пусть валится без ног на постель и спит непробудным сном.

И все же бесы, именуемые мыслями, находили путь к Ионуцу и мучили его именно в те часы, когда он казался совсем спокойным.

— Любую рану можно исцелить, — добавлял конюший Маноле. — Человек, даже молодой, более понятлив, чем конь. Можно даже сказать, что он и мудростью наделен. Конь встает на дыбы и бьет копытом, а человек останавливается и задумывается Вот почему у лекаря одни средства для коней и другие для людей.

В последнюю субботу сентября братья спустились на заходе солнца в усадьбу — отчитаться перед старым конюшим и получить новые распоряжения. Во дворе стоял чужой конь, и служители снимали с него седло. Симион узнал коня.

— Братец Дэмиан прислал весть, — пояснил он Ионуцу.

Меньшой устало зевнул. На крыльце он заметил Иосипа, львовского служителя, и немного оживился, увидев знакомое лицо. У него остались приятные воспоминания о беседе у крестьянского костра в ночь вознесения, когда он один возвращался в Тимиш.

Нарочный купца Дэмиана весело поклонился братьям, затем снова обернулся к конюшему Маноле. На пороге показалась боярыня Илисафта. Сперва она было собралась слушать одним ушком, но, узнав добрую весть, тут же удобно расположилась на диване, на своем любимом местечке.

А добрая весть заключалась в том, что ее сын, купец Дэмиан, три дня тому назад отправился в Сучавскую крепость на поклон к государю. И везет он ему красивейшие собольи меха, доставленные из русских земель, от самого Ледовитого океана. Нужны они господарю для женского наряда, из чего нетрудно догадаться, что в скором времени князь украсит свой двор новой княгиней.

— Мы тоже об этом наслышаны, — подтвердила конюшиха. — Из-за моря едет невеста, наследница царей, бежавших из Царьграда.

— Что до меня, то я ничего не слышал, — заметил, пожимая плечами, старый конюший. — Благослови господь новую княгиню, и пусть она носит на здоровье собольи меха нашего Дэмиана. А нам хотелось бы прежде всего узнать о здоровье сына.

— Он здоров, боярин, и крепок, как скала. Не было еще случая, чтобы здоровье ему изменило.

— Вот и ладно. Взять бы и другим с него пример. А что до этой греческой царевны, так пусть себе приезжает на здоровье. А если Дэмиан привезет боярыне Илисафте обещанный кусок шелка, так будет совсем хорошо.

— Непременно привезет, — поспешно заверил Иосип. — Поклонится мой господин князю и не мешкая последует сюда, к своим родителям. Не забыл он и о фландрском сукне. Низкий поклон вам от его милости. Желает он видеть вас в радости и добром здравии. А пока суд да дело поведать могу разные новости. Иными вестями полнится вся ляшская земля. Другие ведомы только нам.

Конюшиха Илисафта заметалась в своем уютном уголочке.

— Конюшего, как видно, новости не занимают. От него самого я узнала о греческой царевне, а теперь притворяется, будто и слыхом о ней не слыхал. Самому небось не терпится узнать поскорей обо всем на свете, а вот же, воротит нос, все ему нипочем. А я до новостей охоча. Чем же еще в этой пустыне потешиться? Другие изъездили весь свет, а мы тут сиднем сидим; другие знают все, а мы ничего не знаем. Как же не желать услышать новости хотя бы на три дня раньше других… Но уж не принес ли ты весть о том, что сын наш Дэмиан задумал жениться? Мне во сне привиделась свадьба.

— Будет к свадьба весной, — признался Иосип Нимирченский. — Об этом пока что одни разговоры. Приглянулась ему во Львове дочь литовского купца, да не сойдутся никак в приданом.

— Раз не сошлись, значит, ничего такого и нет, — пробормотал конюший.

— А ты потерпи, не торопись, — успокоила его боярыня Илисафта. — Одни мы, женщины, знаем, какого труда требует такое дело.

— Не столько труда, сколько слов…

— Да будет известно твоей милости, что без слов ничего не делается на этом свете.

— Доказательство налицо, боярыня Илисафта: Иосип ждет, поглядывая по сторонам, и слова вымолвить не может.

— Так он и рад бы говорить, да честные конюшие не дают.

Старый Маноле смягчился и, смеясь, умолк. Симион, только что прискакавший сверху, стоял, прислонившись к столбу. Маленький Ждер, намучившись за день от всяких трудов, зевал до слез.

Наконец Иосип смог продолжить свой рассказ.

— В дни ногайского набега мой господин находился в местечко Броды, где он закупал пушной товар у королевских лесничих. Такие там были рысьи шкуры, что и не найти им равных. Мой хозяин назначил цену каждой в отдельности. Только отобрал он одиннадцатую, гляжу — скачут королевские вершники и что есть силы кричат о беде. Господин мой рассмеялся: «Какие еще ногайцы? Хе-хе-хе, тут до рубежа далеко». И стал считать шкуры. Расплатился он с лесничими, я собрал товар, и пошли мы на квартиру. А там новые вести: обезумевшие от страха беглецы. И узнали мы вскоре, что орда прорвалась в Подолию, но побоялась вторгнуться и на Волынь. Поскакали мы во Львов. По пути я все оглядывался: далеко на востоке чернела туча. Там горели селения. Добрались мы благополучно до Львова, и стали тут прибывать вести одна грознее другой; мурашки по телу бегали, волосы вставали дыбом от эдаких известий. Только из Молдовы шли утешительные слухи. Узнали мы, что подольские беглецы потянулись туда под руку Штефана-водэ. Выехал я как-то по делу моего господина в село подо Львовом и встретил там знакомца, побывавшего недавно у вас, в Тимише. Если сказать вам, что глаз затянут у него пластырем, так вы, ваши милости, сразу вспомните его, А если еще добавить, что зовут его Ильей Алапином, то вы, наверное, удивитесь: какие у меня могут быть дела с эдаким купцом? У меня с ним никаких дел не было, а он, хитрая лиса, все заводил речь об уговоре атамана Гоголи с опальным боярином Миху и все дознавался, кто мог послать весть в Молдову о замышляемом похищении коня. Я ему ответил, что ведать не ведаю и знать не знаю.

«Может статься, ты и не знаешь, куманек, — заметил мне проклятый кривой дед, — а я вот знаю. И вот я думал, гадал и так и эдак, кто бы мог поехать изо Львова в Молдову, что за купцы ездят туда от нас. И еще, с какими балагурами и добрыми выпивохами проводили время наши люди — мои и атамана Гоголи — в харчевнях Львовского посада. И с какими здешними молдаванами дружат слуги пана Миху».

«Невдомек мне, о чем ты говоришь».

«Жаль, что ты такой тугодум, — рассмеялся дед Илья. Так знай же, что мы ходили в Тишин, хотели выкрасть белого коня да вернулись ни с чем. А узнав про любовные шашни княжича, снарядили охотников изловить лисенка, да и тут промахнулись. Одна польза: встретился нам удалой молодец и достойный муж — конюший Симион, и крепко мы с ним подружились. А потом познакомились мы и с маленьким конюшим — в том кровь так и кипит. Понравился нам сей юноша — и мне, и Григорию Гоголе».

Старый конюший прервал служителя:

— Хватит сказки сказывать, Иосип!

— Да какие же это сказки, честной конюший? Сейчас узнаешь, отчего я так подробно все описываю. «Послушай еще одну новость, — говорит мне тогда дед Илья. — Посоветовались мы с Гоголей и порешили засунуть боярина Миху в мешок, взвалить его на коня и привезти к Штефану-водэ. Лукавый боярин нарушил слово, не дав нам обещанных злотых. Так что передай это нашим приятелям в Тимише. А чтобы они увидели, что мы говорим дело и не изменяем дружбе, передай им еще одну весть».