Братья Ждер

Симион Ждер колебался.

— Отпусти руку, — смело и решительно потребовал атаман.

Конюший кивнул служителям. Разбойник отвесил смиренный поклон, повернувшись лицом к луне…

— Клянусь, что говорю истинную правду, — горячо шепнул он. — Клянусь душой своей. Как только прикончу девяносто девять басурманов, пойду босыми стопами в Киевскую лавру во искупление грехов своих и буду жить смиренным иноком, ежечасно вымаливая прощение за свои злодейства. Клянусь перед лицом твоей милости страшным божьим судом, когда по скончании веков положены будут на весы деяния мои. Теперь веришь?

— Верю, — ответил конюший Симион Ждер.

— Тогда медлить нельзя.

— А все же придется. Надо собрать служителей да отправить вестника в стольный град.

— Слуг бери. Меня вели опять заковать, дабы жизнь моя в любое мгновенье была в твоих руках. Но не посылай в Сучаву вестников. Если мы не поспеем в Ионэшень вовремя, отчаянные отроки могут погибнуть. Хотя я и крепко наказал своим хлопцам щадить их жизнь, кто знает, что может случиться. Извещать князя не след: нам могут помешать отправиться этой ночью. А если не веришь мне и после моей клятвы и хочешь поступить по-своему, от меня не услышишь больше ни слова. Сяду вот тут и буду молчать… На Страшный суд каждый придет со своим товаром и владыка небесный взвесит его по справедливости.

Симион Ждер раздумывал недолго. Иного выхода не было. Приходилось делать так, как указывал атаман. Отобрав служителей, он послал сказать конюшему Маноле, чтобы тот сейчас же явился на завод, затем велел оседлать быстрых скакунов. Коротко объяснив старому Маноле причину спешного отъезда, он к полуночи спустился к Молдове-реке и перешел ее вброд. Пленные скакали между ним и Лазэром Питэрелом. Луна стояла высоко в небе, на юге небо прояснилось. Но впереди, прямо перед ними, на краю небосклона, чернели тучи и сверкали молнии.

Так они скакали без отдыха до самого рассвета.

Атаман Григорий Селезень говорил правду. Это подтвердилось, как только они достигли того места, где близ дороги был овраг. Конюший Симион тут же велел остановить коней и, обнажив саблю, занес ее над головой Гоголи.

Между оврагами у озера еще дымились снопы. При первых лучах рассвета видно было, как хлопцы из ватаги Гоголи, толпясь и гневно крича, то бросались вперед, то отступали, словно в какой-то странной игре. Одни лежали, смертельно раненные, другие перевязывали раны. Но ярость нападавших явно затихала, число их заметно поубавилось.

— Дед Илья, — крикнул в удивлении атаман Григорий, — гляди — и тут наших побили!

У обочины дороги лежал, свернувшись калачиком, раненный в голову Коман, слуга постельничего Жоры. Со стороны дымившихся снопов навстречу отряду побежали люди, думая, должно быть, что прибыла подмога. Однако, заметив, что на служителях молдавское одеяние, они повернули вспять, вскочили на коней и, припав к гривам, умчались по направлению к Ионэшень.

— Что тут произошло? — тревожно спросил конюший Симион Ждер, хмуря брови. Рука его, сжимавшая саблю, напряглась.

Над Гоголей нависло видение смерти, предсказанной ему гадалками.

— Потерпи, честной конюший, — торопливо попросил он. — Дай позову своих гайдамаков и остановлю их.

Заметив среди беглецов одного из своих верных людей, он что-то крикнул ему вслед. Беглец остановился, и, когда Гоголя позвал его еще раз, повернул коня и подъехал поближе.

— Афанасий! — крикнул ему атаман. — Затруби в рог и созови людей. Скажи им, что атаман здесь. Пусть они сложат оружие. Мне угрожает опасность пострашнее, нежели им.

Афанасий приставил к губам изогнутый рог и торопливо затрубил. Знаками он указывал тем, кто оглядывался, чтобы они отошли от оврага. Затем он закричал им, что атаману грозит опасность. Разбойники поняли, что надо отступить. Но, казалось, сзади их настигали злые духи этих мест.

— Атаман Григорий, — пояснил трубач, — не думали мы, что так намаемся с этими шальными парнишками. Особенно один из них — ну, прямо сатана. Княжич держится крепко и отважно, и мы не можем никак с ним справиться. А уж товарищ его — сущий черт, так и пышет огнем.

Симион Ждер глазам своим не верил, когда из оврага выскочило, освещенное солнцем, грозное взъерошенное существо с окровавленным виском, в изрезанной саблями одежде. Существо это истошно вопило, широко раскрыв рот, полагая, очевидно, что оно преследует обратившихся в бегство разбойников. Узнав батяню Симиона, Ионуц пристыженно опустил руки и застыл на месте. Позади него показались из кустов служители, державшие коней под уздцы.

— Ну и дела! — причитал дед Илья Одноглаз, горестно покачивая головой. — Не видать нам ковша со злотыми.

Гоголя сдержал вздох и ухмыльнулся.

— Ты был честен, атаман Селезень, — сказал Симион Ждер. — Полагается ответить тебе тем же. Гони людей своих к рубежу. Как только последний отъедет подальше, я прикажу снять с тебя колодку. Иди, куда хочешь.

— Конюший Симион, — печально ответил злодей, — ты, понятно, волен не верить мне, но, право же, ты ошибаешься. Посмотрим, получу ли я награду, ради которой приложил столько стараний? Коли не получу, так, может, еще услужу князю Штефану — доставлю в мешке опального боярина.

Как только разбойники скрылись из виду, Симион Ждер спешился и преклонил колено перед княжичем Алексэндрелом. Пришли на поклон и атаман с дедом Ильей. Затем Григорий Гоголя по прозванию «Селезень» попросил прощения за то, что вынужден столь поспешно оставить княжича и лишить себя его милостей и лицезрения его светлого чела.

ГЛАВА XIII

О набеге заволжских татар

В день успения богородицы 15 августа лета 1469-го, по установлениям светлого князя Штефана, народ вышел на жнивья, чтобы в лучах предосеннего солнца воздать хвалу всевышнему за ниспосланный урожай.

Тот год изобиловал дождями, и хлеба уродились богатые. В начале весны была засуха и стебель пшеницы поднялся не более чем на пол-аршина от земли, зато колосья были величиной со средний палец пахаря. На токах тяжелые, крупные зерна падали со стеклянным звоном. Хорош был и ячмень, скошенный еще раньше. А просо в Нижней Молдове уродилось как в лучшие годы: почти без шелухи. На токах теперь насыщались остатками господней благодати птицы и грызуны Зерно было надежно укрыто в свежеобожженных ямах.

Итак, в день 15 августа священники благословили собравшихся прихожан, осеняя их высоко поднятыми крестами; птицы небесные и твари земные тоже удостоились благословения по обычаю, принятому в молдавской земле. Девушки свили себе венки, а юноши прикрепили к шапкам султаны из оставленных на жнивьях колосьев.

Но радость солнечного дня была недолгой. Утро второго дня затуманила весть об опасности. К полудню стало ясно, что опасность близка.

На восточных холмах в днестровской стороне задымили костры: княжеские дозорные подавали весть в Сучаву. Из крепости тотчас же поскакали гонцы в Нижнюю Молдову и к берегу Черемуша. Вестники беды скакали во весь опор от одного почтового яма к другому, трубя в рог и предупреждая, чтобы готовили свежих коней.

Народ узнал, что хан Мамак, повелитель заволжских татар, тот самый «сын шлюхи», лютый враг крымского хана Менгли-Гирея, послал в набег свои дикие орды.

Крымцы давно стали оседлыми и жили в каменных домах среди роз на черноморском прибрежье. А ногайцы остались верны войлочной юрте и кочевой кибитке. Ели они сырое мясо, носили кожухи, запятнанные кровью, либо панцири из бычьей кожи, как во времена Чингисхана. На древко копий они привешивали пучки человеческих волос, смоченных кровью. Посылали стрелы на всем скаку. Умели стоять на скачущем коне, искусно набрасывать аркан. Ловко кидали с седла пики с горящей паклей на стрехи домов. Нанизывали детей на копья, как на вертелы. Они налетали подобно буре, сокрушая все на своем пути. Собрав в кучу пленных христиан, гнали их плеткой, словно скот, на восток. Прощупывали копьями землю на склонах холмов в поисках ям с пшеницей или ячменем, а найдя, отбирали все дочиста. Побросав в свои кибитки на больших колесах все, что казалось им ценным, — одежду, оружие, дорогую утварь, они так же стремительно поворачивали назад, избегая встреч с ратными полками князей. Нападали они неожиданно, только ради грабежа, и возвращались с добычей в свои степи. Лениво валялись в юрте, пожирали хлеб, посеянный и убранный чужими руками, заставлял рабов делать всю черную работу, и дожидались часа, когда родичи этих рабов, успевшие укрыться от беды, принесут назначенный выкуп. В ляшской и молдавской земле рассказывали немало былей о людях, отправившихся выкупить у татар брата, ребенка либо жену. Рассказывали также о бегстве из полона смельчаков, которые возвращались на родину степными дорогами, скрываясь днем в камышах, в высокой траве, а ночью вехой им служила проложенная господом в небе, тускло светящаяся дорожка из звезд, именуемая Батыевой дорогой.