Братья Ждер

В канун рождества Сулейман-бек, находившийся в то время в крепости Брэиле, отдал приказ отборным отрядам конницы перейти границу в направлении Крэчуны. Когда его приказ был выполнен, он с войсками выступил сам к долине Серета, чтобы оттуда, широким фронтом — от гор до равнины — двинуться на север и разгромить войска Штефана-водэ.

Готовясь захватить Фокшаны, Сулейман-бек сделал однодневный привал. Муллы прокричали с минаретов хвалу пророку Магомету, глашатаи добавили к этому приказы великого султана:

— Властитель мира, Мехмет-царь повелел Сулейман-беку повести вас против бея из Ак-Ифлака, настигнуть и разбить его войско; а самого бея схватить за бороду и приволочь к ногам повелителя мира Мехмет-султана.

Ионуц Ждер с четырьмя отрядами, по пятьсот рэзешей каждый, находился близ крепости Крэчуна, под горой. Он ждал там вестей от старого конюшего, который с двенадцатью отрядами, основными силами рэзешей, стоял за Тротушем. Был зимний вечер с оттепелью, клубился туман. В лесу рэзеши жгли костры.

Георге Татару постелил перед костром толстый слой еловых веток для Ждера и его знатных спутников — итальянца Гвидо и постельничего Штефана Мештера.

Венецианец снял с себя дорогое, расшитое шелком платье, и надел одежду из грубого сукна, а поверх нее накинул сермягу. На голову надел островерхую меховую шапку. В этом краю, пояснил постельничий Штефан, зима, а не изысканный вкус определяет, как надо одеваться. И вот синьор Гвидо чувствовал себя у костра весьма хорошо и почитал за высшее благо на земле жар костра, сложенного из целых стволов деревьев и проникающий теплом своим до самых костей. Однако у рэзешей и их молодого конюшего были другие намерения — они собирались воспользоваться костром и для других нужд бренного тела. Перед синьором Гвидо Солари появился кусок баранины, нанизанный на деревянный вертел, и он так был укреплен над костром, что уже не мог исчезнуть из поля зрения венецианского гостя. Георге Татару, с одной стороны, и один из рэзешей — с другой, поливали баранью тушу рассолом, и тогда приятный аромат говорил венецианцу о том, что бывают на свете и другие радости, кроме мягкого ложа из хвойных веток близ костра. Пока баранина подрумянивалась, Георге Ботезату отыскал в своих мешках флягу с черничной настойкой.

— Подобные вещи облегчают тяготы войны, — улыбнулся боярин Штефан Мештер.

— До сей поры я ни на что не мог пожаловаться, — ответил Гвидо Солари.

— Я надеюсь, дорогой синьор, — продолжал постельничий, — что и впредь тебе не на что будет жаловаться, хотя вчера измаильтянские орды перешли границу.

— Я знаю, рэзеши объяснили мне это знаками, а синьор Ону разъяснил еще кое-что и на словах.

— Однако конюший Ону не мог тебе перевести речи глашатаев.

— О чем у вас разговоры? — вмешался Ждер.

— О том, что кричали глашатаи нехристей.

— Тогда скажи итальянцу, что у господаря есть искусные брадобреи и он не носит бороды, — никак нельзя схватить его за бороду.

— Что говорит конюший, синьор постельничий? И почему ты смеешься?

Постельничий Штефан Мештер разъяснил суть дела, и итальянец громко рассмеялся. Ждер взглянул на подрумянившееся жаркое и достал кинжал, оказавшийся весьма полезным в этих обстоятельствах. Гвидо Солари полюбовался кинжалом, но подумал, что для того, чтобы разрезать на ломтики жареную баранину, лучше подошел бы другой нож — широкий, хорошо отточенный, выкованный из куска старого железа смуглолицым мастером- рэзешем, тем самым, что возил с собой в мешке уголь, молотки и мехи.

— Ну вот я и насытился, — сказал в скором времени итальянец, — хочу теперь удовлетворить свое любопытство. Скажи, синьор постельничий, каким образом обеспечивают себя провиантом рэзеши вашей милости? Их переметные сумы кажутся не очень большими, однако на привалах они вытаскивают оттуда все, что им потребно. Не замечал я, чтобы они грабили местных жителей, как обычно поступают наши войска. Как же все это они делают?

— Очень просто, синьор Гвидо, не рэзеши идут за припасами, а припасы сами к ним приходят. Я не утверждаю, что страна наша богата, однако у нас всего вдоволь. А вот завтра на пути нечестивцев-измаильтян ничего не будет. Люди грузят повозки и покидают свои села: уходят в горы или укрываются в лесах. Когда мы проезжаем по краю, который ожидает вражеского нашествия, наши земляки отдают нам часть припасов, какую не могут взять с собою: скот, брынзу, зерно. Мы берем воду для питья из колодцев, только нам известных, — остальные колодцы отравлены беленой и цикутой. На дальних полянах мы находим свободно пасущийся скот. На водяных мельницах мы знаем, где найти просо и просяную муку. Когда наши люди поднимаются в горы, они встречают там пастухов и те дают им бурдюки с брынзой. Стало быть, вся страна так или иначе принимает участие в войне. Ты хочешь знать, как все это возмещается? Мы приносим благодарность за воду тем, кто вырыл колодцы, выливая несколько капель за упокой души усопших, в память коих были вырыты колодцы. Также поминаем мы души покойных за те припасы, какие находим, и за те дары, что к нам поступают. Как ты уже, конечно, заметил, навстречу нам выходят местные жители, чаще женщины, и выносят миски с едою для воинов господаря.

— Я видел, но думал, что за это им платят.

— За это, синьор Гвидо, не платят. Такие дары дороже всяких денег. Эти люди рядом с нами, но они невидимы для врагов, ибо запутанные тропинки и потайные места в лесу известны только им и нам. Когда смолкнут голоса у костров и наступит тишина, если внимательно прислушаться, можно услышать вдалеке пение петухов. Там, откуда будут доноситься эти звуки, отдыхают беженцы с тем добром, что они успели захватить с собою, покидая родные поселения. Они рады, что хоть спасли свои души, и ждут, когда стихнет буря, как ждут суровой зимою, чтобы прошли холода и наступила новая весна. Не пройдет и двух часов после наступления темноты, и ты увидишь, как к конюшему Ону придут крестьяне, которые сами, по своей доброй воле, выследили, где раскинул свой стан Сулейман-бек, где расположились шайки грабителей. Они известят обо всем княжье войско, чтобы облегчить нам битву.

Итальянец внимал этим пояснениям и оглядывался вокруг, ожидая увидеть необычные происшествия, уготованные этим людям, о которых еще не знает цивилизованный мир. Рэзеши настлали еловых веток и устроились на ночлег. У каждого костра оставался страж, поддерживавший огонь. Постепенно лесом овладела тишина, и, когда все шорохи смолкли, стало слышно, как свистит ветер в вершинах елей. Да с той поляны, где были привязаны кони, временами доносилось их приглушенное ржанье. Всюду горели костры.

В третьем часу ночи, с той стороны, где залегли дозорные, раздался лай собак. Вскоре после этого рэзеши, бывшие в карауле, привели двух незнакомцев в овчинных тулупах, в башлыках и с посохами. Из-под меховых шапок у пришельцев свисали длинные волосы. Вслед за хозяевами бежала белая пастушья собака.

— Они хотят поговорить с нашим конюшим, — обратился один из рэзешей к Ботезату.

Ждер сразу же поднялся со своего места и подошел к костру. Молча оглядел обоих пастухов, потом сел; незнакомцы тоже присели на корточки. Собака не отходила от них.

— Откуда будете?

— Из Кашина, честной конюший, — ответил тот, что был постарше. — Неделю тому назад мы из-за непогоды с трудом прошли с отарами в горы. А что делать? Все во власти божией. Наш старый чабан Андоний, которому на Михайлов день исполнилось восемьдесят, говорит, что на памяти его еще не бывало такой ранней зимы. Но морозы не крепчают, а становятся все мягче — того и гляди, дожди пойдут. Так вот, говорит Андоний — пошлет бог распутицу, и нехристи увязнут в грязи.

— Будьте осторожны, сыны, — повелел он. — Пусть несколько человек останутся позади и следят, куда движутся турки. Оповещайте нас, и мы уж смекнем, по каким тропам подняться в те горы, где живут лишь дикие козы; оттепель потому и наступила, чтобы мы могли добраться до горных урочищ. Не забудьте только извещать обо всем и воинов господаря, дабы ведали они, что им надобно делать.