Братья Ждер

В это время княжна Марушка, по своему обыкновению, заливалась слезами в княжеских покоях Волчинца. Это была ее утренняя молитва и первый завтрак. Вот уж два дня, как она не могла совладать с собой. Слуги встревоженно сновали по сеням и слушали у дверей, качая головой. Иноземка угасала у них на глазах. А с тех пор как она потеряла покой и сон, пошатнулось и здоровье житничера. Он уже совсем не знал, что делать, что говорить, как держаться. Он понимал, что взвалил на свои плечи непосильную тяжесть. Ждал со дня на день помощи изо Львова. Уже второй надежный гонец поскакал туда с вестью. То был Дрэгич, и велено ему было без логофэта Миху не возвращаться. А теперь Никулэеш Албу ждал своего дядю. Не потому, что логофэт Миху мог чем-то облегчить страдания больной, а потому, что сам житничер нуждался в совете, как выйти из затруднительного положения. Он чувствовал себя словно в подземном лабиринте минотавра, откуда не было выхода и спасения.

Единственной опорой в этой беде как для Никулэеша Албу, так и для дочери боярина Яцко была бабка Ирина-ворничиха. В это утро, увидев, что княжна снова во власти бесовских наваждений и бьется в рыданиях, она прижала ее к груди и успокоила. Затем окропила больную непочатою водой, слегка поплевывая в сторону и шепча наговор о девяти хворобах и девяти змеях:

— Проснулася девица молодая, а в теле девять хвороб. Послало святое Воскресенье на помощь девять ужей, девять добрых змей. Одна приползла — болезнь унесла. Осталось их восемь. Другая приползла — болезнь унесла. Осталось их семь. Третья приползла — болезнь унесла, и стало их шесть. Четвертая приползла — осталося пять хвороб. Пятая приползла — и стало четыре хворобы. Потом осталось их три, а там уж и две. Последняя змея приползла — последнюю хворобу унесла. Осталась Марушка-княжна здорова, чиста, словно слиток серебра.

Но наговор мало помог. Марушка сжимала ладонями виски в крайнем изнеможении. Бабка Ирина заговорила было о священнике. Пусть призовут старого священника, чтоб читал над болящей.

— Ничего я не хочу, — злобно вскинулась княжна. — Никаких священников мне не надо!

— Свят! Свят! С нами крестная сила! — зашептала ворничиха. — Это лукавому не надо. Это он вопит твоими устами, матушка моя. Статочное ли дело, чтобы христианская душа отказалась принять божьего слугу?

Не успела ворничиха выговорить эти слова, как на дворе раздались громкие крики. Казалось, буря, кипевшая в душе больной, во мгновение ока перенеслась за стены дома. Тут же дворец задрожал, как при землетрясении.

— Ой, ой! — заголосила в страхе бабка Ирина, воздев к небесам короткие руки, и повалилась на диван. — Смилуйся, ратуй нас, дева пречистая, пресвятая богородица!

Княжна подняла голову и, хмуря брови, внимательно прислушалась.

На дворе раздавались воинственные крики. Ратники взламывали двери.

Словно подброшенная пружиной, девушка кинулись к окну и, цепляясь за решетку в узком его проеме, старалась разглядеть, что происходит во дворе. Сбывалось наконец то, что мерещилось ей бессонными ночами в смутных видениях.

В крытом проходе раздался громкий зов Никулэеша Албу. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал житничер с обнаженной саблей в руке. Во взгляде его сквозил испуг и растерянность. Уверившись, что его любимая, добытая с таким трудом, на месте, он решительно повернул обратно, зовя к себе служителей. Но сила, проникшая по дворец, была куда могущественнее его; она сметала всех, кто стоял на ее пути.

Первый служитель Симиона, появившийся на пороге княжеского покоя, получил от житничера могучий удар и упал навзничь. Остальные выставили копья и прикрылись щитами. Сначала в залу ворвались два воина, затем еще два. Они окружили боярина, приставив к его груди острия копий.

Ворничиха Ирина лежала без сознания на полу. Стоя в нише окна, княжна Марушка вздрагивала всем толом: она и плакала и смеялась, взгляд широко раскрытых глаз казался безумным.

Воины вытолкнули житничера, затем вывели на двор, залитый солнцем. Княжеские ратники захватили всю усадьбу. Слуги — мужчины и женщины — стояли на коленях в снегу.

Симион Ждер был еще на коне.

— Отпустите его, — крикнул он воинам. — Оставьте ему саблю, дайте коня.

— Зачем? — надменно выпрямился Никулэеш Албу, не понимая еще, что происходит. — Ага, это ты, постельничий Симион? Доброе дело надумал! Только знай, придется тебе держать ответ перед судьями его величества.

Постельничий гневно взглянул на него.

— Садись на коня. Велю тебе! — сказал он глухо и гневно.

Никулэеш Албу понял. Вскочив в седло, он оглянулся. Воины отошли от него, образовав широкий круг. Недалеко, на крыльце, стоял старик Мустя и неизвестно отчего улыбался ему.

Мгновенно приняв решение, Никулэеш Албу перекрестился и поцеловал оружие, которое держал в левой руке. Затем, перекинув саблю в правую руку и схватив узду, пришпорил коня и кинулся к воротам. Но копья воинов преградили ему путь. Тогда, круто повернув коня, подняв его на дыбы, он ринулся на постельничего. Сабля, которую он держал у левого плеча, резко взлетела слева направо. Симион Ждер отбил клинком удар, затем, изловчившись, коротким взмахом ранил житничера в шею и опрокинул его. Служители остановили коня. Постельничий соскочил на землю и склонился над павшим.

Никулэеш Албу повернулся на бок. Тонкая струйка крови стекала из угла рта.

— Постельничий Симион, — простонал он, переводя дыхание, — постельничий Симион, не отнимай у меня жизни. Я еще молод.

— Друг Никулэеш, — ответил Симион Ждер, — не волен я в твоей жизни. Тут решает сила побольше моей.

С этими словами постельничий выпрямился и подозвал к себе Ницэ Негоицэ, жилистого смуглого служителя с косыми глазами.

— Отсеки ему голову, — приказал он.

Ницэ Негоицэ отставил узду коня и, шагнув вперед, обнажил кинжал. Опустившись на одно колено, он вцепился рукой в волосы Никулэеша и, проткнув ему глотку, дал вылиться крови. Затем отсек голову, быстро засунул ее в торбу, ни на кого не глядя, отошел к своему коню и подвесил торбу к седлу.

Шум и волнение внезапно прекратились. Только бабы голосили в глубине двора. Старик Мустя прикрыл руками лицо и, отвернувшись, прижался лбом к стене.

Симион Ждер проник в дом. Дверь княжеской залы была отперта. Переступив порог, он увидел ворничиху Ирину, ничком лежавшую в обмороке на полу. Затем, подняв глаза, он отыскал в нише окна княжну Марушку. Она стояла, прижавшись спиной к решетке. Хотела крикнуть, но голос не слушался. Хотела спрыгнуть на пол — и не было сил. Постельничий шагнул к ней и обхватил руками. Она приникла к нему, обвилась, точно вьюнок. Платье ее сбилось, обнажая носки красных туфель.

Тут раздалось стенание ворничихи. Открыв глаза, она тщетно пыталась встать.

— Пресвятая богородица! Кто же поднимет меня? Не оставляйте меня здесь!

Постельничий удивленно оглянулся, не выпуская княжну из объятий. Трепетание ее груди, частое дыхание совсем лишали его рассудка.

— Кто это? — растерянно спросил он. Но тут же взял себя в руки и продолжал: — Матушка, коли хочешь выйти отсюда, поторопись. Медлить нельзя.

— Это ворничиха Ирина, — пояснила дочь боярина Яцко. — Мне она больше не нужна. Пусть остается с дворецким Мустей и толкует с ним сколько захочет. Он все равно ничего не слышит.

— Ахти мне! — возопила ворничиха, с трудом поднимаясь с пола. — Как ты можешь, душенька, бросать меня тут? Ведь я же служила тебе, охраняла, утешала!

Княжна рассмеялась тоненьким голоском.

— А если тебе Мустя не по вкусу, торопись. Так и быть, испрошу постельничего или государя найти тебе пятого мужа.

Вдруг она забилась, пытаясь вырваться из рук Симиона. Они были уже во дворе на виду у людей. Постельничий крепче прижал ее к себе и шагнул к саням Дэмиана, где сидела пани Теодора.

— Пусти, пусти меня, — стонала княжна Марушка, отталкивая ладонью его голову.

Симион бережно отстранял эту ладонь, робея перед девичьим гневом. Но когда он попытался передать ее в объятия пани Теодоры, Марушка внезапно прижалась к нему изо всех сил. Симиона словно огнем обожгло.