Братья Ждер

Ждер проходил через эти деревни со своими людьми и гуртами, делая изредка привалы и заставляя селян вылезать из землянок на свет божий, где их ждало подлинное чудо. Вокруг белели снежные поля, а юный купец, прибывший из дальних далей, приказывал им раскрыть стог сена. Стоило им исполнить повеление, как он давал им несколько гривен. Сено разносили по гуртам. Стог сразу исчезал. Но денежки оставались в руках крестьянина. Ну не чудеса ли!

— Едет богатый купец из Молдовы, — передавали от хижины к хижине, от селения к селению.

На расстоянии одного перегона от Слонима Ионуц увидел небольшое сельцо у входа в долину. Пруд сверкал словно зеркало. За прудом на косогоре темнел лес. Дальше, сколько хватал глаз, тянулись пустынные поля. Небо над головой было зеленоватым, как и застывший пруд. Лес — дымчато-сизый.

В устье долины дожидались, держа шапки в руках, крестьяне, подстриженные в кружок.

— День добрый, братья, — весело обратился к ним Ионуц.

— Здравствуй, честной купец, — ответил самый старый.

Всего их было шестеро.

— Куда путь держишь, честной купец? Уж не в Краков ли, к королю?

— А разве это видно, дедушка? — рассмеялся Ионуц. — На лбу у меня написано, что ли?

— Нет, честной купец. Только ходит такая молва, ведь как только ляжет зима, открывается путь для саней и для слухов. Кум наш из Перивала поведал нам, что едет молодой купец с тремя гуртами скота и ведет их из Молдовы в Краков, в подарок королю. Такого купца давно не видывали. Остановился он около Коломыи и слова не сказал, а заплатил мытникам мыто. Посчитал волов, достал кошель и выложил за каждую голову по гривне. И сверх того — денежку мытнику. Здесь, у Галича, увидел других мытников, тоже поманил их пальцем, достал кошель и заплатил. И еще кое-что поведал наш кум.

— А что именно?

— Говорил кум, что этот купец, лишь только остановится на привал, объявляет, что ему нужен стог сена. И тут же выкладывает десять гривен.

— Нет, дедушка. Выкладывает он только семь гривен.

— Как же так? А мы слыхали, что десять.

— Ровно семь, дед! А если начинают торговаться и шуметь, так только шесть.

— Такой, значит, у него порядок?

— Такой, добрые христиане.

— Что ж, пусть тогда выложит семь гривен, а мы раскроем стог.

Ионуц Ждер достал из-за пояса шелковый кошель, разделенный серебряными кольцами на две части, одна для серебряных монет, другая — для медяков.

Крестьяне поднялись на цыпочки, чтобы лучше разглядеть богатую мошну. Ионуц сосчитал гривны и положил их в руку старика. Затем подъехал к саням, где его ждали братья Кэлиманы и другие служители, которым еще не пришел черед сторожить скот.

— Разговор еще не окончен, честной купец, — проговорил старик, следуя за Ионуцем.

— А что тебе еще, дед?

— По твоему обычаю, ты должен дать мне еще одну гривну. Как я понял, у тебя такой закон.

— Не закон, дед, а моя добрая воля.

— Что ж, одари нас по своей доброй воле. А мы скажем тебе, какие еще вести передаются на санях от села к селу.

— И есть вести, что касаются нас? — повернулся Ионуц.

— Есть. Только изволь придвинуться поближе.

Старик таинственно подмигнул. Улыбка на лице Ионуца на мгновение исчезла, потом снова появилась. Придвинувшись к старику, он достал шелковый кошель.

— О чем речь, дед?

— Не обессудь на слове, честной купец. Ты вот едешь по селам и городам и все достаешь кошелек. И решили люди, что тут дело не чисто. Кое-кто думает, что в санях припрятаны кошели побольше и потяжелее.

— Так они и думают? — развеселился Ждер.

— Иным мерещится, а другие так и думают. Подаришь мне денежку, так я дам тебе совет.

— Дед, а ведь я не прошу совета.

— И все же я кое-что посоветую, а ты прислушайся. Вникни, как человек в летах, а не как беспечный юноша.

— Будь по-твоему, дед. Вот, получай денежку. Спасибо тебе, только я никого не страшусь.

— Ишь ты! Больно возносишься, как я погляжу. Неужто и казаков не страшишься? У днепровских порогов живут лихие молодцы — мастера своего дела.

— Не страшусь, дед. Конюшиха Илисафта заговорила меня и обкурила волчьим волосом.

Старик взял гривну и покачал головой, дивясь глупости молодых.

— И все же я тебе кое-что скажу, честной купец.

— Я вижу, у вас тут слов куда больше, чем сена, — повернулся к нему Ионуц. — И стог этот, сдается мне, меньше прежних.

— А ты не горюй о том: случись беда — волам будет легче бежать. Скажу я тебе, честной купец, что зовут меня Аломаном. И ушел я из Молдовы еще в ту пору, когда была усобица меж сынов Александру-водэ и они губили друг друга. Тогда-то я и перешел в Польшу вслед за княгиней Марной.

— Долгой тебе жизни, дед Аломан. Хочешь еще денежку с ликом короля?

— Коли угодно, дай. Но речь теперь не о том. Одна у нас с тобой вера, один язык. Вижу, умен ты да горд, и жалко мне твоей молодости. Воротись в Галич, и все образуется. Там вельможи и служители его величества короля. Отдай им в руки княжеские подарки, что везешь Казимиру, и проси, чтоб тебе дали королевских воинов охранять гурты, коли уж надо тебе вести их в Краков.

— Нет, дед, нынче же я должен дойти со всем своим гуртом до Слонима.

Старик опять удивленно покачал головой.

— До Слонима недалече. Да есть тут гиблое местечко, люди называют его Бабьими оврагами. Там может получиться заминка. Подумай о моих словах, честной купец. И да хранит тебя господь от беды.

При всей своей кажущейся беззаботности Ждер внимательно выслушал туманные намеки старого крестьянина, за которые он заплатил гривну. Предупреждения старика, несомненно, стоили куда больше. На привале Ионуц велел своим людям проверить, на месте ли оружие, припрятанное под поклажей.

В полдень, когда солнце было в зените, караван снова двинулся в путь.

Когда гурты, обогнув пруд и пройдя по лесной опушке, поднялись на холм за селением, Ионуц огляделся: позади, в сиянии полдня, виднелись хижины, впереди, по направлению к Слониму, тянулось ровное плоскогорье. Жнивья и пастбища на нем были покрыты белой снежной пеленой. Далеко впереди, на самом краю плоскогорья, смутно чернела в тумане пуща.

Ждер торопливо объехал гурты и сани, меняя расположение каравана. До тех пор гурты следовали один за другим. Здесь же, на просторной равнине, служители могли развернуть их вширь, пустить рядом. Четверо саней ехали впереди, остальные позади обоза. Все служители, кроме возниц, получили приказ сесть на коней. Сыны Кэлимана ехали в крытых санях, следовавших в хвосте обоза.

Этот порядок, скорее ратный, нежели купеческий, был установлен Ждером сразу же, как они перешли рубеж. Протекал день за днем, но ничего тревожного и опасного не было видно. И поэтому, миновав Галич, Ионуц немного успокоился.

Но вот на пути встретился дед Аломан. За гривну старик дал ему совет, словно ниспосланный самой судьбой.

На краю плоскогорья, где чернела пуща, было то гиблое место, которое в давние времена называлось оврагами Багадура. Субедей-багадур, знаменитый Чингисов полководец, окружив здесь ляшскую и литовскую рати, посек их в ноябре лета 6748-го от сотворения мира в студеную пору. Ни один книжник в тех краях не смог бы объяснить, каким образом было изменено название и почему теперь малороссияне, смеясь, именуют овраги «Бабьими». Нам причина доподлинно известна, однако тайну раскрыть мы не собираемся. Впрочем, если бы книжники корпели тридцать три года и в конце концов дознались, как и почему переименовано место, ничего бы не изменилось под небесами в этот морозный день и место осталось бы таким же овражистым и гиблым. Большое влияние на ход событий имела гривна, которую Ионуц бросил на жесткую, мозолистую ладонь деда Аломана.

Казалось, ледяное молчание сковало лесные дебри, тянувшиеся справа. Когда обоз вышел на простор белой равнины, подальше от леса, охотники, сидевшие в задних санях, заметили странное явление. Из бурой тени леса выбежало стадо косуль. Они неслись вихрем, по-видимому, кто-то преследовал их. Что ж, в такие солнечные, не очень морозные тихие дни волки имеют обыкновение выходить на промысел. Одни поджидают на звериных тропах. Другие выслеживают и гонят дичь.