Братья Ждер

Он тут же погнал Ботезату и другого служителя к рубежу на Черемуше и сам тронулся в путь, чем немало удивил деда Онисифора.

В те времена к западу от Галича, не далее дня пути, стоял городок Волчинец. Городок этот и некоторые селения в других областях Польши вместе с землями и замками составляли когда-то приданое княжны Марии, свояченицы короля Владислава.

Княгиня Мария была замужем за Илие-водэ, старшим сыном Александру-водэ Старого. Как известно, этого Илие-водэ схватил в Сучаве и ослепил любезный брат его Штефан. Оставшись вдовой, княгиня Мария поселилась в Волчинце и получила помощь от польского короля и высокородных шляхтичей, дабы вернуть молдавский престол ее сыновьям Александру и Роману, И случилось так в те лихие годы, что Александру убил Штефана, затем и сам погиб от руки другого. Немалое время спустя погиб и Роман-водэ. И осталась в Волчинце одна княгиня Мария — лить горькие слезы. Вскоре она приняла постриг и закончила жизнь в монастыре. В волчинецкой усадьбе на восточной стене большой гостиной залы сохранился только портрет ее в траурной одежде. На западной стене в золоченых рамах висели портреты Илие-водэ и по обе его стороны — сыновей: Александру и Романа. Горемычная княгиня глядела на них из небытия, и в глазах ее, казалось, застыли слезы неутешной печали.

Король оставил городок в дар Петру Арону-водэ, когда тот после воцарения Штефана-водэ сбежал в ляшскую землю. Затем Петру Арон скрылся в Трансильвании, но меч Штефана настиг его там и отсек ему голову — то было возмездие за убиение князя Богдана. После этого король Казимир передал городок логофэту Миху.

Этим и было известно местечко Волчинец. Да еще тем, что оно некогда сгорело дотла, подожженное татарами-крымчаками. А затем вторично сгорело, лет десять тому назад, когда сюда ворвались конники князя Штефана, искавшие беглеца Арона. Но во второй раз усадьба не пострадала. А Петру Арон ускакал в одном исподнем по направлению к крепости Перемышль. Конники Штефана, дойдя до крепости, постучали палицами в ворота. Много довелось вынести торговым людям оба раза. Но теперь купцы-евреи снова строят лавки и получают добрую прибыль от крестьян ближних сел.

Управителем в волчинецкой усадьбе оставался верный слуга княгини Марии. То был молдаванин из кырлигэтурской земли по имени Глигоре Мустя. Ему уже шел семьдесят третий год, и он совсем оглох.

Управитель слушал с превеликим вниманием, что втолковывал ему житничер Никулэеш Албу, но не очень-то понимал, о чем идет речь, и отвечал тихо, почти шепотом, то и дело поводя указательным пальцем правой руки перед лицом гостя.

— Ну что говорит нынче наша княжна? — спросил Никулэеш с притворной веселостью в голосе.

— Какая новость? Никаких новостей не передавали, — шепнул старый Мустя, поводя пальцем.

— Я спрашиваю про княжну. Что говорит княжна? — прокричал снова житничер свой вопрос в самое ухо управителя.

— Ага! Ничего не говорит.

— Утихомирилась?

— Не слышу.

— Я спрашиваю, утихомирилась ли?

— Как будто. Поначалу была страсть как сердита. А теперь глядит на образа и что-то шепчет.

Княжну Марушку устроили в зале, где висели портреты. Она терпела около себя одну лишь бабку Ирину. Сидя в кресле возле портрета княгини Марии, она тоже оплакивала усопших воевод. Затем, тихонько смеясь, показывала им язык.

Бабка Ирина окружала ее ласковыми заботами и пуще всего развлекала болтовней. Именно бабка была первой добычей Никулэеша Албу. Подъехав к ее домику на окраине Сучавы, он бросил ее в свой рыдван и увез, приказав молчать под страхом смерти. Бабка Ирина больше удивилась, чем устрашилась. Четырежды овдовев, она не ждала, что найдется еще человек, которому захочется разделить судьбу ее мужей. Только после заварухи у Рэдэуцкой заставы, где было столько шума и такое кровопролитие, она поняла, что легкий рыдван шестериком был предназначен для другой. Вскоре рядом с ней очутилась княжна Марушка; руки у нее были связаны назади шелковой веревкой, ноги обернуты мешком.

— Что это такое? — испуганно воскликнула бабка Ирина, но Марушка не могла ответить — во рту у нее был кляп.

Рыдван, в котором сидела бабка Ирина и княжна, быстро покатил по дороге. По обе стороны скакали вооруженные всадники. Среди них — Никулэеш Албу, статный боярин, известный надменным нравом. Бабка хорошо знала его. Никулэеш скакал с той стороны, где сидела Марушка. Иногда, низко склонившись, он пытался заглянуть в глубину рыдвана. Княжна лежала, согнувшись в три погибели, еле различимая среди подушек. Большую часть сиденья занимала бабка, — когда она где-нибудь усаживалась, то словно раздавалась вширь.

«Стало быть, — соображала бабка, — тут всего-навсего умыкнули девушку…»

В селах такие случаи были не в редкость. Дочерям простолюдинов нравится, чтоб их увозили. Сперва противятся, льют слезы, а потом радуются. Таков обычай, и увозят девушек с их же согласия. Бывает, конечно, что похитит красавицу парень, который ей не по сердцу. А все же делать нечего: приходится покориться похитителю, раз он сумел завладеть добычей. Родичам же только и остается, что собраться и договориться о свадьбе.

Высокородных девиц умыкают реже. В добрые старые времена бояре тоже придерживались древнего обычая. Но с той поры, как укрепилась власть бояр, они изволят сами выбирать мужей для своих дочерей. А при Штефане похищение княжны могло дорого стоить похитителю.

Смерды отделывались уплатой пени, бояре — платились головой. Власти были милостивы к простому люду: пени шли в казну, на пользу князя. Бояре, свободные от денежных повинностей, должны были отвечать только своей жизнью.

Пока рыдван мчался сквозь тьму, бабка обдумывала и взвешивала совершившееся событие. Она была уверена, что похищение совершено с согласия княжны, чтобы сломить сопротивление старого упрямца Яцко Худича. Ужо придется скупердяю отпереть сундуки. У кого дочь, у того и покой прочь. А супротив лукавой дивчины сам владыка митрополит ничего не может сделать.

— Милая боярышня, — ласково вздохнула бабка Ирина. — Такие дела скоро делаются. Меня тоже увел первый мой супруг, Сапду Ринтя. Дай вытащу кляп, отдышишься.

Как только она это сделала, княжна дважды глубоко вздохнула, чтоб набрать побольше сил, и тут же, забившись всем телом, начала вопить во всю мочь, будто ее резали.

Рыдван остановился. Кони сгрудились и смешались. Никулэеш Албу соскочил на землю и сунул голову в рыдван, пытаясь понять, что произошло.

Княжна завопила еще сильнее.

— Что случилось?

— Я освободила ей рот, — невинно призналась бабка, — чтобы узнать, рада ли она тому, что случилось. Я-то, когда меня выкрали, немало радовалась. Так чего же она вопит?

— Ты, бабка, смотри не задавай никаких вопросов! — сурово проговорил житничер.

— Зачем же ты тогда увез меня, боярин Никулэеш? — жалобно спросила она. — К чему впутал меня в такую беду?

— Значит, так нужно было, бабка. Для пользы дела!

— Уж лучше бы ты не трогал меня, мой батюшка, оставил бы в моей бедности. Опасное дело ты затеял.

Княжна завопила в третий раз.

— Напрасно ты надрываешься, княжна, — мягко проговорил, склонившись над ней, Никулэеш Албу. — Места здесь глухие, ни одна душа не услышит. Только голос надорвешь и меня опечалишь.

— Уйди, постылый! — прохрипела в отчаянии девушка.

— Тогда придется опять заткнуть тебе рот кляпом.

— Оставь меня! Оставь! Прочь с глаз моих! Я наложу на себя руки.

— Не делай этого, княжна Марушка. Ты теперь мое единственное достояние на свете. Один я остался, осиротел. И приятелей у меня не стало. Любовь моя к тебе — одна моя утеха. Без нее жизнь мне не мила. Заткнуть тебе рот?

— Заткни.

— Нет, я уж лучше не стану этого делать, а ты сиди тихонько, спокойно, будь умницей, — увещевал ее он, как малое дитя.

Она внезапно попыталась укусить его за палец. Житничер испуганно отдернул руку, потом рассмеялся.

— Вижу, ты скоро успокоишься. Едем. Привалов делать не будем. В трех местах ждут нас сменные кони. А на той стороне пересядем в ляшскую карету.