Страница 20 из 49
Гутя покачала головой.
— Да здесь теперь то же самое. Те, кто закончил институт не при царе Горохе, а в новые времена, не принесут тебе цветов через столько лет.
— Ну и не надо, сами купим, — с неожиданной легкостью согласилась Тамара Игнатьевна. — Но я все равно довольна, что сходила на эту встречу. Оказывается, меня еще можно узнать. Они мне так сказали.
— А их самих-то можно? — насмешливо поинтересовалась Гутя.
Не отдавая себе отчета, Гутя кинулась на защиту своей необыкновенной, как она считала, бабушки. У кого в городе есть такая яркая, из разноцветных ниток, вязаная скандинавская шляпка кастрюлькой? Тамара Игнатьевна надвигает ее на лоб, так, что тугой вязаный жгут охватывает лоб веночком. Такая только у Тамары Игнатьевны Борзовой. Поскольку в шляпке преобладают тона густых сливок, она надевает ее с коротким мутоновым жакетом такого же цвета. Из-под него спускается узкая черная юбка, подол которой прикрывает голенища белых сапожек на меху. Тамара Игнатьевна, пристально осматривая себя в зеркале, не без удовольствия, продолжала:
— Узнать? Моих выпускниц? — Тамара Игнатьевна засмеялась. — Одну, скажу прямо, идентифицировала с трудом.
Августа встала у нее за спиной на цыпочки, пытаясь рассмотреть себя. Прядь, которая торчит и колет шею — так задумано или так вышло? Решив наконец, что имеет дело с замыслом парикмахера, выпрямилась и опустила руки.
— Покрупнела? — спросила Гутя. — Где, к чему прилагает свои медицинские усилия? — насмешливо спросила она.
— Она в известном тебе месте. — Тамара Игнатьевна повернулась к Гуте. — Там, откуда ты сбежала.
— Неужели? — Гутя, словно в ужасе, отшатнулась. — Понятно. Бедная девушка приняла то, о чем мне тоже говорили, близко к телу: будешь работать у нас — с едой никаких проблем. Я не поняла, но мне объяснили — берешь ящик сгущенки на экспертизу, а возвращаешь бумагу с подписью. Не мы в магазины, а они к нам. Да я тебе рассказывала. — Она махнула рукой.
— Я помню, — кивнула Тамара Игнатьевна, снимая шейный платочек, по краскам повторявший шляпку. — Все эти годы она работает в химической лаборатории на санэпидстанции.
— Понятно. Значит, не жалеешь, что пошла на тусовку?
— Ни капли, — с горячностью сказала Тамара Игнатьевна.
Августа удивленно подняла брови, но промолчала. Тамара Игнатьевна не сказала Гуте о главной причине, по которой она пошла на эту встречу. Ее бывшая коллега, чья дочь работает на вокзале, оказалась меркантильной особой, она поставила условие:
— Ты мне — компанию, я тебе — имя проводницы и ее телефон. — Вожделенные цифры уже записаны на отдельной странице, под кодовым словом «Тимоша».
— Но если честно, — сказала Тамара Игнатьевна, — меня удивила не эта студентка, а другая. Очень способная девочка, и, я бы сказала… тонкая.
— И что она?
— Служит сиделкой.
— При старушке, у которой крутой внук? — спросила Гутя.
— Нет, она служит не у старушки. У молодой женщины, которой здорово не повезло.
— Она попала в автокатастрофу? — тихо спросила Гутя и медленно повернулась к бабушке.
— Нет, в житейскую. У Марииной подопечной редкая для молодых болезнь — что-то вроде рассеянного прогрессирующего склероза. — Она покачала головой. — Он не лечится. Его невозможно приостановить.
— Она одинокая женщина? — Особенного сочувствия в голосе не было. Катастрофы со здоровьем — это не ее печаль.
— Она замужем, у нее двое детей, состоятельный отец. Мария говорит, в свое время он занимал высокий пост в городе. Многие знают его имя — Фомин, а раньше, когда он был в силе, называли Фома упрямый. Но мягкий человек на его посту не удержался бы. С телефонами прежде творилось что-то ужасное.
— А как же муж? Как он живет с женой… с такой женой? — удивленно спросила Гутя.
— Трудно себе представить, — вздохнула Тамара Игнатьевна. — Но по словам Марии, он молод и хорош собой.
— Поразительно. — Гутя покачала головой.
— Она говорит, у этой женщины всегда был непростой характер. А теперь… — Она поморщилась. — Мария, глотнув шампанского, призналась, что у клиентки фантазии часто выходят за пределы… нормы.
— Она… пристает к Марии? — Потрясенная Гутя открыла рот.
— Ну, ты шустра, дорогая. — Она засмеялась. — Мне такое в голову не пришло.
Гутя фыркнула.
— Послушай, — сказала Гутя, — а не надо ли ей немножко наших БАДов? Таких, которые усмиряют желания плоти? Спроси свою Марию.
— Ты готова делать свой бизнес на лету. — Тамара Игнатьевна нахмурилась. — Останови свою прыть.
— Но без такой, как ты выражаешься, прыти незачем лезть в тот бизнес, в котором я кручусь. Если я прозеваю и упущу клиента, его подхватит кто-то другой. Алексей знаешь, что мне обещал? Что в конце года он подведет итоги по продажам, и если все так, как сейчас, то мне грозит… — Она надула щеки, потом спустила их и засмеялась.
— Ты прямо как Петруша! — фыркнула Тамара Игнатьевна. — А потом удивляешься, откуда он набрался своих ужимок.
— …то мне грозит, — повторила Гутя, — бесплатная поездка на море. Не на синее, а на Красное! В Египет! Плохо ли нырнуть с аквалангом и рассмотреть рыбок?
— А он себя тоже наградит? — с иронией спросила Тамара Игнатьевна. — Он тоже нырнет с тобой?
— Фу, какая. — Гутя скривила губы и отвернулась. — Вы, уважаемая Тамара Игнатьевна, думаете только об одном.
— О чем же?
— Как меня удержать в чистоте и невинности, — насмешливо бросила Гутя.
— Только не с ним. Я тебе говорила — он мне не нравится. — Тамара Игнатьевна сдернула с головы шляпку.
— Он как кто тебе не нравится? Как работодатель? — потребовала уточнить Гутя.
— Как друг сердца. Как работодатель — бывают в сто раз хуже.
— Понятно. Так что твоя Мария? С чем пристает к ней хозяйка?
— Требует разыгрывать сцены, — коротко ответила Тамара Игнатьевна.
— Развлекать больную?
— Нет, морочить голову мужу.
— Он… любитель… чего-то… — Гутя снова открыла рот, потрясенная догадкой, — непристойного?
— Ты опять не о том. — Тамара Игнатьевна поморщилась. — Понимаешь, эта женщина решила освободить мужа от себя. Мария говорит, иногда ей кажется, что она участвует в каком-то страшном спектакле.
— Она, эта больная жена, хочет… — Гутя сощурилась, точно всматривалась в чужую жизнь, потом втянула носом воздух, словно желая уловить запах чужой жизни. Чем она пахнет — лекарствами? Духами, которыми опрыскивает себя эта женщина, чтобы сохранить привлекательность для мужа? Вином?
Не пахло ничем, сплошная стерильность.
— Видимо, — продолжала Тамара Игнатьевна, — она хочет отвратить его от себя. Оттолкнуть, но так, чтобы он, оставляя ее, не испытывал угрызений совести. Что больнее всего для мужчины? Обман. А какой самый страшный обман для него, страдающего столько лет от ее недуга? Обман всех надежд таится уже в самом недуге.
— Ну-ка, ну-ка, продолжай. — Гутя с удивлением смотрела на бабушку. — Она заставляла Машу одеваться, как она, и… ходить? Чтобы он думал, будто это… она, жена?
Тамара Игнатьевна кивнула.
— Подозрительность, знаешь ли, — первый шаг в сторону от того, кого подозреваешь. Ладно, потом поговорим, а то я уже взмокла в шубе. Сейчас разденусь.
— Мама! — позвал Петруша из комнаты.
Ну вот, и сын проснулся.
— Посмотри, что делает Тимоша!
— Иду, иду.
Петруша в пижаме сидел на ковре и любовался хомяком.
Она уже открыла рот, чтобы предупредить мальчика — не привыкай, его придется отдать. Но удержалась. Все равно, пока не найдут хозяев, он останется у них. Может, месяц, а то и два. Для мальчика в шесть лет — огромный срок. Как для нее — два года. А потом — мало ли что…
Гутя сама не знала, что имеет в виду под простонародной мудростью — мало ли что. Но что-то важное всегда обещала эта фраза. Она — о непредсказуемости событий, это ясно.
— Ты теперь, как хомяк, тоже не спишь ночами? — спросила она. Гутя наклонилась, стараясь рассмотреть, есть ли вода в мисочке. — Ему ничего не надо?