Страница 17 из 30
– Допивай и пошли. Поговорим на постоялом дворе. Место надежное.
– Если не наерундим. Вы допивайте, я еще малехо посижу. Наш старший вас догонит, однорукий который, ему сразу город подавай смотреть. А я допью, шепну своим пару слов и в Метхенберг, за остальными. Скажите только, куда ребят гнать?
– На «Суконку»… К суконным складам в Мундирном предместье. Постоялый двор «Жаба в мундире» у кесарской мануфактуры. Хозяину скажете, что от мастера Ротгера, он даст ключ. На задах, рядом с конюшней, у него есть пристройка. В ярмарку туда набиваются кто попроще, лишь бы ночь под крышей и спать не на голой земле. Стóит недорого, зато влезает столько, что хозяин не в убытке. Сейчас там пусто, я за месяц вперед заплатил. Ночлег и кормежка… Да, хозяина зовут Олаф, такое вот совпадение.
– Это к удаче! Наш старший Грольше прозывается. Он из абордажников, даром что без клешни, других без обеих оставит. С ним пока четверо, всем хороши, только зовут, спятить можно: Вердер, Польдер, Гульдер и на закуску Штуба. Ну, бывайте…
– И ты бывай.
Спокойно. Не бежим. Дымная улица, Узкая, поворот, спуск к Эйне. Постоять на бережку, побездельничать, камушки покидать. Разгар лета, светло, зелено, птичек, правда, в городе не слыхать, это тебе не Фельсенбург, но все равно неплохо.
– Дозвольте спросить, сударь, это что? На том берегу за мостом. Торчит которое…
– Торквиниусклостер.
– Жуть! – припечатал Грольше.
Широкоплечий, с рубленым лицом уроженца северных баронств, он казался – нет, не толстым, но поджарости пребывающего в постоянном движении волка тоже не наблюдалось. Отошел от дел? Опять же рука…
– Чего валандаться, сударь, давайте прогуляемся, городишко поглядим. Место новое, тут я еще не… не бывал, короче. А ребята пусть обустраиваются. Штуба у нас по интендантской части дока. Точно говорю.
– Идем, – сдержал неуместное воодушевление Руппи. – Начнем с ратуши, там поблизости перекусим и дальше… Зюсс говорит, ты из абордажников?
– Бывший боцманмат абордажной команды фрегата его величества «Зимний гром», полтора десятка лет под парусами. Потом вот, нарвался… Жилы так порезаны, что лекаря ничего поделать не смогли. Пятый год на приколе.
– Где ж так не повезло?
– В Полночном. Пиратов гоняли, за Флавион забрались. Каданцы всегда любили караваны пощипать…
Каданцы… Зепп тоже гонял пиратов, пока не подфартило попасть на Западный флот, да еще на флагман. «Подфартило»… Именно так он говорил. Все офицеры «Ноордкроне» считали себя счастливчиками… Все!
– Каданские «выдры» на пакости горазды. Мой друг ходил там же, рассказывал.
– Так дело их такое, разбойничье. Корабли мелкие, пушек мало, только и остается, что хитростью да нахальством. Друг ваш, прошу прощенья, не внук Йозева?
– Он…
– Да замолвит за него словечко Торстен… А вот господин адмирал – уже наше дело. Меня ж не просто так выкинули, а списали с пенсионом. Капитан постарался, Пауль Бюнц… Сразу не вышло, завернули в столичных канцеляриях, так он через братца своего, а тот – к адмиралу цур зее… В общем, сударь, не сомневайтесь, за Ледяного я – хоть и красивый он, этот ваш городишко, – все тут на рога поставлю… Точно говорю!
– А тебе в городе драться приходилось? Не у кабака, а всерьез?
– Ну, драться-то дело нехитрое, тут другое, сударь… Вы ж небось тоже понимаете. Как подкрасться, как уйти… Люди опять же. На палубе либо свои, либо чужие, а тут ведь народ будет, зеваки всякие. Мы ж не кошки марикьярские, чтоб всех подряд…
Все дальше от реки, все больше народу на улицах, день идет к концу, горожане от дневных трудов переходят к вечерним радостям, у кого какие есть. Чаще попадаются шумные компании, больше крика, гомона, брани… И чего делят? Вот уж точно: в Липовом парке рычат, на Суконной – кусаются. С таким регентом вечером не знаешь, с чем утром проснешься, а неизвестности никто не любит, вот и дергаются.
– Время не раннее, сударь.
– Что?
– Говорю, перекусить бы, а то к вечеру трактирщики восемь шкур драть начнут.
– Забудь. Не про «перекусить», про деньги. Сделаем кружок – и на Пивную. Перехватим свиных колбасок. Смотри внимательно, если решат… устроить все на Ратушной, этот перекресток не объехать.
– Понял. Щелка-то эта куда ведет?
– Не «щелка», а Собачья Щель, переулок такой. Ведет к Пивной, а Пивная – к ратуше. Там дома прежних отцов города, им лет по триста… Людвиг Гордый поклялся их не трогать, вот и не трогают.
– А знаете, сударь, местечко-то славное. У нас может кое-что получиться… Ребята подъедут крепкие, с ними – выйдет. Точно говорю. Давайте-ка еще разок прошвырнемся вот до того «утюга»… А потом уж по колбаскам!
Колбаски… Что-то в них есть, в этих колбасках. В Зюссеколь он их так и не попробовал… Зюссеколь, Рихард с Максимилианом, капитан Роткопф… Вряд ли их задержали в столице, не было нужды. Сняли показания и выставили назад, в армию. Теперь эти показания сгорели, но такие свидетели Фридриху без надобности, а вот Бруно знает о покушении из первых рук и преспокойно воюет. Суд над оружейником принца не касается!
– Сударь, что такое?
– Вспомнилось тут… про колбаски. Так чем тебе нравится этот переулок, боцманмат?
– Своей шириной, сударь, и крышами.
Глава 8
Гаунау. Таркшайде. ТАЛИГ. Оллария
400 год К.С. 24-й день Летних Скал
1
Надевая коричневое с золотом, Хайнрих, может, и собирался походить на медведя, но походил на роскошный осенний дуб. Такие Лионель видел у алатской границы и еще, пожалуй, не доезжая Кольца Эрнани со стороны Придды.
– Не знаю, чем думали ваши предки, выбирая себе герб! – поморщился «дуб», в свою очередь тщательно осмотрев Проэмперадора Севера. – Олень… Фи! Дичь… Вы в Таркшайде больший гость, чем я. Прошу садиться.
– Лучше не соответствовать гербу, чем должности, – усмехнулся Лионель и понял, что отодвигает тяжеленный стул левой. Леворукость начинала входить в привычку, самое время убираться.
– У меня выбора между гербом и собой нет. – Хайнрих с видимым удовольствием вытянул ноги к холодному по случаю лета очагу. – Я медведь со всех сторон. Вас удивило мое появление?
– Разве что тактически, но это естественное последствие, если можно так выразиться, удивления стратегического. Вы предлагаете крайне странное перемирие, а после его заключения неожиданно догоняете меня на границе с небольшим эскортом. Но король Гаунау не склонен к легкомыслию; раз он счел нужным оставить столицу и лично проследить за уходом талигойской армии, значит, у него имеются серьезные резоны.
– Ваши курьеры вернулись из Бергмарк вместе с бергерским генералом. Что из сообщенного им не является секретом?
– Командующий гарнизоном Ветровой Гривы подтверждает, что бои на перевале уже почти месяц как прекратились. Маркграф получил мое письмо и прислал свои распоряжения. Бергмарк к приему армии готов. Собственно говоря, бóльшая ее часть уже на той стороне.
– Будет уместно, если посланец маркграфа в вашем присутствии подтвердит, что агмы до конца года не станут резать моих убравших оружие подданных.
– Да, это будет уместно. Особенно если они услышат ответное заверение.
– А куда они денутся? Через неделю вы обсудите с маркграфом все, начиная с войны и политики и заканчивая варварскими поверьями, которые, как выясняется, напрямую влияют и на войну, и на политику. Сейчас вы к нужному мне разговору с агмом не готовы. Это и есть одна из причин, по которым мне пришлось провертеть в поясе новую дыру. Мой конь радуется, мой лекарь утверждает, что это полезно, но я не согласен: жир еще ни одного медведя не уморил.
– Я не обнаружил в вашем величестве вызывающих опасения перемен.
– Вы обнаружите их в другом месте. У нас будет серьезная беседа под бокал хорошего вина, а потом тяжелая ночь среди наших людей. Мы должны пить и шутить вместе с ними, иначе поход оставит дурной осадок, а его быть не должно, ведь мы честно победили. Вы уходите – это моя победа. Я вас отпускаю – это победа ваша.