Страница 63 из 77
Кирилл принялся разуверять меня. Я бы с обычным ожесточением отрицал мысли другого человека, а его не мог. Если поймешь, что кто-то думать не думает о себе, а все о тех, кому трудно, то и неловко не уважать его мнение и нельзя не проникнуться тем, как он воспринимает мир.
— Спору нет, Глеб, деревня надорвалась. Ни с того ни с сего народ не попрет в города… Будет отлив. Уверяю. Правительство обмозгует, что и как. Огромные средства бросит в деревню. И — отлив. Я с тобой согласен: нельзя обойтись, чтоб не переменилось отношение к крестьянину. Он прежде всего человек, а потом уже создатель продуктов. У горожанина — газ, телевизор, театр и все тыщу пять удовольствий. Что он, лучше колхозника? Вкалывает больше?.. Переменится! Точно.
Есть чудесная неожиданность в человеческой судьбе. Далеко-далеко от родных мест встретить земляка, да такого необходимого, который вернет тебя к самому себе и станет твоим закадычным другом!
В порту жила у Кирилла тетка. Он оставил мне ее адрес.
— Наведайся. Будет знать, где я. Смотришь, и сбежимся.
Встречались мы редко, однако, сойдясь, были рады друг другу, как родные братья.
Кирилл покинул флот гораздо раньше, чем я. У него начала воспаляться и пухнуть кожа лица. В конце концов лицо так разнесло, что он не мог уже видеть: не открывались глаза. Температура держалась. К нему пускали только тетку и меня.
Когда он был особенно плох, я спросил процедурную сестру:
— Что толкуют медицинские светила?
— Диагноза пока нет.
Кирилл понял, приставая к врачам с вопросами, что они никак не могут выяснить, отчего донельзя воспалилась кожа на его лице и почему он температурит, несмотря на то, что его пичкают и колют антибиотиками. И все равно твердил:
— Неправда, выкарабкаюсь. Доктора толковые, найдут, что у меня.
Но выкарабкаться ему помогли не доктора.
Пол в палате мыла пожилая женщина. Однажды она спросила, есть ли у Кирилла деньги.
— Малость есть.
— Давай пару червонцев.
Она принесла трехлитровый бидон пивных дрожжей и сказала, чтоб он пил: прошлым летом от такой же опухоли ими вылечилась ее золовка.
От пивных дрожжей опухоль стала спадать, разомкнулись веки. Он довольно спокойно переносил свою незрячесть, но когда сквозь ресницы сверкнул перед ним свет, он испугался недавней тьмы — в ней все виделось и слышалось черным, даже халаты медиков, голоса женщин, трели скворцов. Позже, рассказывая о перенесенной им загадочной болезни, он всегда подчеркивал, что исцелился с помощью народного средства.
Кирилла выписали из госпиталя и уволили в запас. Он уехал в родной город.
Мы переписывались. Он зазвал меня в Железнодольск, прописал в своей квартире (получил от военкомата), приохотил к ремеслу вальцетокаря.
Болезнь оставила в натуре Кирилла глубокую борозду. Терзало то, что облысел. Волосы у него были белокурые, пушистые. Раньше он не кипятился, теперь как что — раскричится. С годами его вспыльчивость заметно убыла. Но тогда, когда я поселился у Кирилла и хотел устроиться вырубщиком в обжимной цех, — он и покостерил же меня.
— Крупный заработок пригрезился? Дуролом. Мы чуть поменьше получаем, зато вибрационную не заработаем. И вообще вырубщикам скоро каюк. Заменит машина огневой зачистки. Ух, эти деревенские мужичишки!
И в металлургический институт он заставил меня поступить.
В кухню влетел Миша. Пласты табачного дыма взломались, завихриваясь, ринулись вслед за ним. Он встал подле окна. Запрокинул голову. Ночью холод надышал на окно страусовых перьев.
— Миха, ты чего?
— Угорел.
— Ой ли?
— С детства не переношу канифольный дым.
Миша появился на Кирилловом горизонте, когда был подростком, похожим на галчонка. Помню, Кирилл мне написал:
«Берем с мамой на воскресенья детдомовца Мишу Мостового. Имя и фамилию дали мальчугашке в детдоме. Миша — в честь шофера, который привез его в милицию, Мостовой — найден на мосту грудным дитятей».
После восьмилетки Миша занимался в строительном училище и сейчас столярничает на мебельной фабрике. У него койка в общежитии, но он редко там ночует — все у Кирилла.
Без посторонних он называет Кирилла отцом, хотя разница у них в годах восемь лет. Директриса детдома, над которым шефствует наш цех, рассказывала, что у воспитанников инстинктивная тяга к словам «мама» и «папа».
Поцелуйное чмоканье. Кирилл зажег новую сигарету. Голубые кольца к потолку:
— Миха, мы с Глебом отлучимся на энное время.
Миша хмуро кивнул. Ревнует отца ко мне. Да и я, случается, ревную Кирилла к нему.
Мороз. Хрусткий свист снега под каблуками. Свеченье зрачков меж заиндевелыми ресницами.
В душе я было одобрил затею Кирилла встретить нас с Женей в цирке. Но чем ближе мы подходили к киоску, тем сильней меня коробило от мысли, что если Женя возьмет у Кирилла билет в цирк, она сразу догадается, каким образом мы оказались на соседних сиденьях.
— Не отдавай, пожалуйста, билет. С тобой настроился смотреть.
— Перенастроишься.
— Не сумею.
— Колки подкрутишь, кобылку передвинешь и перенастроишься.
— Тогда я отказываюсь…
— Сам пойду. Закручу с Женей любовь. Приходи на свадьбу. Двери открывать ногами.
— Леща отпущу!
— Девчонку забоялся?
— Подумает: «Подстроили встречу».
— Она оценит мужскую находчивость.
Я встал к витринному стеклу магазина «Игрушки». Обезьяны играли на гитарах. Я приготовился наблюдать и слушать Кирилла и был счастлив, что безмолвны игра и пение мартышек.
Кирилл все-таки пройдоха. Звонко поздоровался с Женей, подмигнул, как старой знакомой.
«Ага! Получил первую горькую пилюлю: «Неделя» раскуплена».
Что говорит он — превосходно доносится до меня, что Женя — глухо и неразборчиво.
— Дайте, дайте свеженький «Огонек». Какую симпатичную деву тиснули на обложке! Глазищи блестят! Признаться, вы ничуть не хуже.
«Смотри-ка… Подсыпается. Намылю шею. Что она ответила? Больно тихо ответила».
— Я комплиментщик? Я чистосердечно…
«Съел, Кирюха! Не на ту налетел. Много вас, подсыпал. Не обрывать, так обнаглеете».
— О! Появилась книга про кистеперых рыб!
«Заокал. Заудивлялся. Будто спал и видел книгу про кистеперых рыб».
— Не интересуетесь кистеперыми рыбами? Не до того? Сочувствую. Многим не до кистеперых рыб, не до целых стран света, не до других планет.
«О жизни беседуй на здоровье. Не возражаю».
— Получите с меня. Ох, черт, билет в цирк пропадает.
«Прямо-таки артист! Положил ведь билет вместе с трешницей».
— Девушка, предлагаю вам билет в цирк. Программа — чудо! Леокадия Барабанщикова с тиграми. Насчет денег не беспокойтесь. Профком бесплатно дал. И я с вас ни копейки. Не можете? Да вы смеетесь?! Ради Барабанщиковой!.. Два фильма сняли. Из-за Лолиты Торрес еще снимали картины. Детишек не с кем оставить? Отговорка. Какие могут быть у вас детишки? Трое?! Разыгрываете. Вам от силы двадцать. Двадцать четыре? Мура. Берите билет, и я ухожу. У красивого парня взяли бы. Я что? Никакой я не славный. Не можете уважить? А билет я все равно оставлю. Кому-нибудь отдадите.
Понуро мы брели обратно. Я воткнулся подбородком в лацканы своей бобриковой «москвички». Кирилл шаркал ботинками по коросте тротуара. Вот только что было приятно цвиньканье снега, теперь оно раздражало. Нет, так не годится. Не дам себе и Кириллу скиснуть.
— Допаял?
— Ara.
— Золото! Айда на кухню.
Мы с Кириллом выпили по стопке. Закусили лопастными груздями. Съели по красному помидору доброго духмяного посола.
— Мы недотепы, — обрадованно сказал Кирилл. — Она прибавила себе годы. И трех детей не могла заиметь. И, по-моему, не замужем. Родители работают на металлургическом комбинате. Сегодня им идти с четырех. И она должна сидеть вечером с сестренками и братиками. Так?
— Гипотеза.