Страница 17 из 20
Наступал вечер.
Мы победили.
Семьсот трупов красных лежало на снегу, восемьсот на льду пруда, рядом с развалинами домов. Но и двести пятьдесят наших товарищей тоже погибли или были ранены за эти двенадцать часов безумия.
Немецкие танки ушли через час в сторону другого опасного участка. Избы Громовой Балки представляли собой только кучи пепла, остужаемого ледяным ветром.
Ледяной фронт
Конечно, вечером 28 февраля дымящиеся остатки Громовой Балки были в наших руках. Но, между тем, надо было смотреть правде в глаза: позицию удерживать было невозможно. Деревня была разрушена. Но самое главное – то, что она находилась в глубокой ложбине. С восточного склона враг следил за каждым нашим движением.
В течение десяти дней нас беспрестанно выцеливали и обстреливали. Мы удержались в этой деревне, несмотря на наступление четырех тысяч советских солдат и четырнадцати танков, только потому, что на карту была поставлена честь нашего народа. Мы все предпочитали погибнуть, но не опозориться. Горячий патриотизм воодушевлял наших солдат: они представляли нашу страну, за нее половина наших товарищей лежала на земле, заледенев в смерти или обливаясь кровью. Только национальная гордость позволила совершить чудо этих трех контратак и этой победы.
Но было бессмысленно повторить этот бой на следующий день. Мудрость подсказывала оставить эту впадину и организовать оборону на западном склоне, который доминировал над лощиной. Там нас было бы нелегко прицельно обстреливать.
Командир 100-й дивизии, генерал Занне, приказал нашему батальону занять позицию на гребне под покровом ночи. Наши передовые посты оставались на месте до последней минуты. Русские не заметили ничего. На рассвете они адским огнем разнесли руины Громовой Балки. Затем они пошли в атаку на пустые позиции.
Теперь настала очередь нашей артиллерии сделать им такую невозможную жизнь в низинной деревне, что они тоже не смогли удержать там свои силы. Рассеянные, они отступили на несколько сот метров на восточный склон.
С того момента мы смотрели друг на друга и обстреливали друг друга с вершин склонов. Деревня стала ничейной землей, где из остатков изб и белизны снега торчали лишь черные трубы.
Наши новые окопы были вырыты прямо в снегу и во льду при тридцатиградусном морозе.
Вернулись тяжелые немецкие танки, стреляя на ходу. Они бороздили вершину склона, приземистые, похожие на средневековые бастионы, в то время как немецкая артиллерия устанавливала свои батареи в глубине долины на западе.
В нашем распоряжении не было ни малейшего домика, ни малейшего очага: ничего, кроме наших белых дыр, где наши две сотни уцелевших, без всякого обмундирования должны были противостоять советским солдатам.
Снаряды сыпались со всех направлений. Взлетел на воздух склад боеприпасов. Наши бойцы щелкали зубами как кастаньетами, настолько холод продирал их до самых костей. У некоторых из них лица просто позеленели. Мороз с предыдущей ночи одолевал эти две сотни бездомных солдат. Затем последовала другая, еще более суровая ночь. Наше положение стало абсолютно невозможным. С трудом верилось, что посреди огромной степи в такой холод изнуренные люди, измотанные месяцами боев, могли еще жить, не двигаясь в течение десяти часов, терзаемые ужасным морозом.
Люди нашего батальона, сгруппировавшись в каре, поклялись держаться до конца. Мы эвакуировали только потерявших сознание. На рассвете следующего дня легион «Валлония» опять был на боевом посту. Ни русские, ни мороз не одолели его стойкости.
Чтобы преодолеть страдания, мы сравнивали наши невзгоды с теми, что выдерживали наши сто пятьдесят раненых, на десятках саней двигавшихся по степи.
В Громовой Балке нужно было дождаться ночи, чтобы эвакуировать большинство наших товарищей, потому что многие раненые были задеты вторично советскими пулеметчиками, яростно обстреливавшими санитарные обозы, четко чернеющие на блестящем снегу.
Наши обозные сани могли как раз проделать путь в семь километров от наших позиций к станице Ново-Андреевской. Там они быстро разгружали свой окровавленный груз и возвращались.
Для первых таких перевозок мы использовали редкие одеяла, уцелевшие от пожаров в избах. После пришлось довольствоваться сухим сеном или соломой из последних домов поселка. Ледяной ночью несчастные раненые тряслись на санках в снегах, накрытые лишь какими-то лохмотьями, охапками соломы или сена. Их страдания были неописуемы.
В Ново-Андреевской дежурные врачи не знали, где их разместить. Десятками они лежали на голой земле хижин. Эта деревня была лишь перевязочным пунктом. Несчастных нужно было эвакуировать за более чем сорок километров оттуда до Гришино. К тому же возобновилась непогода, снежные бураны поднимали всю белую степь.
До ротного госпиталя Гришино сани шли двое-трое суток. Раненые, перевязанные бинтами или с наложенными шинами, умирая в основном от холода, с осколками снарядов и пулями в телах, подвергались ужасным мукам.
В Гришино скопление раненых было неимоверным. За пять недель их привезли одиннадцать тысяч. Некоторые из наших тяжелораненых должны были ждать пять дней, пока у них снимут временные повязки, почерневшие и жесткие, как холстина. Они с трудом могли говорить. Большинство из них не знали немецкого языка и поэтому ни от кого не могли услышать слово ободрения или поддержки в своем бедственном положении. Они прошли до самых глубин телесных и душевных мук.
Многие не смогли пережить эти лазареты и завершили свою голгофу в длинных рядах военных кладбищ, где под стальной каской им покрасили кресты в черно-желто-красный цвет флага их Родины, за которую они так отважно сражались и столько выстрадали…
2 марта 1942 года утром легион «Валлония» потерял по меньшей мере треть своих солдат. Из двадцати двух офицеров оставалось два, один из них немного погодя был эвакуирован из-за нервного истощения.
Немецкие части, что должны были нас заменить, были в пути. Саперы рыли для них земляные укрытия, которые должны были дать возможность противостоять врагу с меньшим дискомфортом на этой стороне балки, обдуваемой снежными бурями. Тем не менее, несмотря на сооружение этих укрытий, батальон, сменивший нас, потерял на этом плато только за один март месяц более тридцати процентов личного состава. Смена происходила в полдень. Наши парни, лохматые, с диким, но гордым взглядом, спустились вниз. По всему Донбасскому фронту было уже известно, с каким героизмом они сражались. Генерал 100-й дивизии только что вручил им тридцать три Железных креста. В то время для одного батальона это была фантастическая цифра. Еще более громкая слава – то, что их отметили в специальном выпуске в коммюнике Генерального штаба вермахта.
Мы расквартировались на второй линии в Благодати.
Снежное поле освободили от сотен синих трупов казаков и монголов в белых полушубках, которых мы одолели во время наступления.
Мы опять разместились в домах, бедных, да, жалких, да, но в домах! У нас не было больше спереди азиатских орд с узкими блестящими глазками, которые по-кошачьи прыгали в страшные рукопашные схватки.
Но все же мы смотрели, мы искали… Наши несчастные убитые товарищи, братья наших снов, витали вокруг нас, охватывая наши мысли… Каждый из нас потерял очень дорогих друзей. Наш легион был братской когортой. Все связывало нас. Наши сердца страдали, склонившись над этой пустотой…
И мы вкушали славу как фрукт ледяной и горький.
III Битва под Харьковом
Бои в районе Громовой Балки обозначили последнее значительное военное действие Советов в Донбассе зимой 1941—1942 годов.
Наш легион находился в Благодати в резерве, готовый вступить в бой при первой тревоге. Но на фронте не было серьезных потрясений.
Ночью лишь злобно трещали пулеметы. С порога наших изб мы смотрели на огни, что вспыхивали и перекрещивались в степи. Но 28 февраля большевики на этом участке получили свой добивающий, последний удар. Их зимнее наступление было остановлено окончательно.