Страница 16 из 20
* * *
Наше положение было не лучше. Большевики занимали теперь дымящиеся остатки нашей первой избы и прекрасно могли укрыться для стрельбы. С северо-запада они обстреливали нас из многочисленных пулеметов максим. Между ними и нами находился один сквозной ангар: кирпичи и черепица двойного ряда и коньковая черепица, разнесенные стрельбой, валялись как разбросанная колода карт.
Наши солдаты падали, пораженные разрывными пулями, оставлявшими ужасные раны. Один из моих товарищей рухнул, пробитый почти насквозь: его голова была как один погребальный обруч; глаза, нос, щеки, рот исчезли, сметенные разрывом. Красные были не только перед нами. Они не только занимали дома на нашем левом фланге, но и достигли наших бывших позиций в снегу на восточном гребне. Оттуда они всей массой обрушились на деревню.
Наши солдаты зацепились за свою территорию малыми исключительно активными группами, и их нелегко было выбить.
Мы вели бой преимущественно винтовочным огнем, сберегая боеприпасы, каждым выстрелом роняя одного большевика. Эти люди шли вперед с какой-то ослиной бессознательностью. Красивое золотое солнце встало за спиной атаковавших нас. Русские, занимавшие наши укрепления во льду, представляли, таким образом, совершенную мишень. Каждая голова, рискнувшая на секунду подняться над ледяной глыбой, получала пулю. Но и у нас самих были большие потери.
Через час из моего маленького отряда я остался один между трупами двух смерзшихся лошадей, настоящих защитных скал. Повсюду рикошетили пули. Одна из них прочертила бороздку на прикладе винтовки у моей щеки, длиной с палец. Русские полностью обошли меня слева. Их было с три десятка в десяти метрах от меня. И вот тогда я почувствовал, как кто-то потащил меня назад за мою здоровую ногу. Это молодой капрал из моего взвода по имени Анри Беркман, видя, что я пропал, подполз ко мне и на животе стащил меня, как буксируют горные сани.
Через двенадцать метров этого непредвиденного трансфера я добрался до порога хаты, где отстреливался остаток нашей роты.
Увы, моему спасителю-герою повезло меньше, чем мне: осколками гранаты ему глубоко срезало подъемы обеих ступней; он умер в страшных муках.
Было около девяти часов утра. Советские танки, захватившие северо-западный участок, находились во многих сотнях метров позади нас. Они устроили настоящую охоту на людей, кружа вокруг изб, развлекаясь тем, что давили наших товарищей одного за другим, будь то раненые, не раненые или мертвые. Мы отчетливо сознавали, что будем вот так же раздавлены этими чудовищами, тем более что юго-восточный участок принял удар советских войск, выдвинувшихся из деревни, где они уничтожили последние гнезда сопротивления СС.
Мы были мишенью яростной пальбы. Лед вокруг нас разлетался сотнями маленьких танцующих цветков. Каждый укрывался как мог за крестьянскими санями или подоконными стенами.
Один старый ветеран войны 1914—1918 годов по имени Штенбрюгген был особенно увлечен боем. Задетый пулей в затылок, он рухнул, с криком подняв правую руку. Мы подумали, что он погиб. Через четверть часа его тело распрямилось: ожил наш старый вояка! Он был жив, несмотря на пулю в голове! Он смог дотащиться до медпоста; он, видно, родился в рубашке.
Всякое удовольствие кончается. Один советский танк, явно решив разделаться с нами, повернул в нашем направлении, пересек ледяной пруд и двинулся на нашу хату.
Танк навел свою пушку. Мы успели броситься на пол избы. Три снаряда, посланные с совершенной точностью, полностью пробили фасад. Мы были засыпаны осколками штукатурки. Солома пылала. Люди обливались кровью, у одного из них была отсечена левая рука.
К счастью, один из трех выпущенных снарядов пробил брешь в задней стене дома высотой с метр. Мы смогли протащить через нее наших раненых и вылезти сами.
Нам надо было добраться до следующего дома, преодолев метров тридцать. Люди, бежавшие не останавливаясь, были срезаны огнем. Чтобы спутать прицел врага, надо было через пять метров (не больше) бросаться на землю, затем бежать еще метра четыре-пять и опять падать. Вражеские стрелки, раззадоренные этими перебежками, начали тогда искать менее подвижную цель.
Один из наших молодых солдат спрятался за убитого. Испуганный, обезумевший, он не видел ничего. Но вдруг он увидел уставившиеся на него неподвижные серо-голубые глаза мертвеца. Это был его отец, славный брюссельский портной.
* * *
Мы заняли оборону в соседней избе. Она тоже заполыхала над нашими головами. Мы сгрудились у порога дома за ледяной горкой, желтой от замерзшей мочи.
Танки донимали нас. Сотни русских солдат расстреливали нас в упор. Сзади нас огромным факелом рухнула соломенная крыша.
Советские танки почти замкнули круг сзади нас. Мы стреляли только из винтовок, зная цену каждой пуле. Развязка приближалась. Командир нашей роты положил свою руку на мою:
– Вы погибнете, – сказал он мне просто, спокойно, – я вас не переживу, тоже погибну.
Впрочем, ни один, ни другой не были убиты. Мы не поняли точно, что произошло. Сверлящий грохот бил нам по головам. Танки взрывались! Избы взлетали на воздух! Целые группы русских взлетали вверх!
Это были пикирующие бомбардировщики рейха!
С удивительной точностью они ударяли по советским танкам, разметав группы нападавших, по глупой привычке собравшихся вместе. Вражеские танки спешно отступили, чтобы избежать этих смертельных пике. Вся пехота повалила за ними.
Командир нашего батальона сразу же бросил в контратаку остатки своих сил. Их волна с воем прокатилась, обогнав нас. В полдень легион «Валлония» полностью овладел Громовой Балкой, отбив даже первые избы с двух сторон пруда. Повсюду лежали трупы русских. Мы захватили много пленных, монголов, уродливых, как обезьяны, киргизов, сибиряков, пораженных такой яростной атакой. Они неустанно повторяли: «Хороши, бельгийцы, хороши!» – и моргали маленькими желтыми глазками.
Все наши раненые, увы, умерли, раздавленные танками или добитые штыками.
* * *
Отбомбившись, как провидение, «Юнкерсы» улетели. Русские перегруппировались, их танки снова двинулись вперед. Все начиналось сначала.
Мы были беспомощными против этих танков. В это время не было еще фаустпатронов. У нас не было противотанковых ружей. У нас не было даже противотанковых мин.
С самого начала этого обреченного для нас боя 100-я немецкая дивизия, к которой мы были тактически прикреплены, обещала нам помощь. Танковая колонна двинулась к Громовой Балке. Но она была перехвачена группой русских танков, навязавших ей бой на несколько часов. Пехотные подкрепления тоже были блокированы.
Наши люди должны были опять принять оборонительный бой, защищая избу за избой, сарай за сараем, склон за склоном. В три часа дня они были прижаты к самым последним домам и к какому-то вишневому саду на юго-западе деревни. Если бы их выбили из этих последних укрытий, то они оказались бы в голой степи, без единого куста и в снегу на многие версты.
Надо было действовать, чтобы не быть запертыми в этой роковой крайности. Командир, капитан, собрал остатки своей роты и с гранатой в руке первым бросился в контратаку с нашим древним боевым кличем. Все, кто остался целым из батальона, устремились за ним, включая вооруженцев, поваров, связистов, шоферов. Это была яростная свалка. Убивали друг друга внутри домов, проламывали голову ударом пистолета в дверных проемах.
Русские танки из-за нехватки снарядов сновали повсюду, стараясь раздавить наших солдат. Но те перебегали от избы к избе. Советская пехота, изнуренная и издерганная, замешкалась и начала уступать позиции. В самом разгаре рукопашной в снегу на западе показались немецкие подкрепления, тогда разгром врага уже был полным. В третий раз деревня перешла в наши руки.
Танки красных еще какое-то время гонялись за солдатами. Но тут на склоне появились наши танки, победители степной битвы. Через полчаса бронетехника и пехота врага исчезли в голубых снегах на северо-востоке.