Зороастр

В этот день царь пожелал принять вечернюю трапезу в обществе одной Атоссы, как это бывало порою, когда он чувствовал себя утомленным придворным церемониалом. На закате солнца они расположились на маленькой уединенной террасе верхнего этажа. Дарий покоился на ложе по одну сторону низкого стола, Атосса — по другую. Воздух был сух и нестерпимо зноен; две чернокожие опахалыцицы безмолвно стояли по обе стороны, из всей силы размахивая пальмовыми ветвями. Царь откинулся на подушки, голова его была не покрыта, и жесткие черные кудри падали ему на плечи; широкою сильною рукой он обхватывал гладкий золотой кубок, стоявший возле него на столе. На этот раз он снял латы, и белая с пурпуром мантия спускалась свободными складками с его туники, но недалеко от него лежал на полу его острый меч из индийской стали.

Атосса приподнялась, опершись на один локоть, и задумчиво устремила синие глаза на лицо царя, как бы ожидая, что он заговорит с ней. Вопреки обычаям, она была одета в греческую тунику с короткими рукавами, схваченными на плечах золотыми пряжками; ее белокурые волосы были собраны на самом затылке в тяжелый узел. Ослепительные руки и шея были обнажены, но над правым локтем блестела толстая, витая золотая змея — ее единственное украшение.

— Царь не чувствует жажды сегодня, — сказала, наконец, Атосса, глядя на полный кубок, который царь держал в руке, но все еще медлил поднести к устам.

— Я не всегда чувствую жажду, — угрюмо ответил Дарий. — Разве ты хотела бы, чтоб я был вечно пьян, как какая-нибудь вавилонская собака?

— Нет, но я не желала бы также, чтобы царь был вечно трезв, как персидский военачальник.

— Какой персидский военачальник? — спросил царь, бросая на нее быстрый взгляд и хмуря брови.

— Да вроде того, которого ты нынче отправил за его трезвость в Ниневию, — отвечала Атосса.

— Я никого не посылал нынче в Ниневию.

— Ну, так в Экбатану, чтоб разведать, сказала ли я тебе правду насчет своего бедного слуги Фраорта, Фравартиша, как ты называешь его, — сказала царица, причем ее синие глаза вспыхнули злою насмешкой.

— Уверяю тебя, — ответил с громким хохотом царь, — что если я до сих пор не велел еще удавить тебя, то только по причине твоей замечательной красоты. Как только ты подурнеешь, то должна будешь умереть.

Царица тоже засмеялась тихим серебристым смехом.

— Благодарю тебя за то, что ты оставляешь мне жизнь, — сказала она. — Я очень красива, я это знаю, но я уже не самая прекрасная женщина в мире.

Она говорила словно шутя, без малейшего признака досады.

— Нет, — задумчиво произнес Дарий. — Я считал тебя прежде прекраснейшею женщиной в мире. Но человеку свойственно изменять свои мнения. И, все-таки, ты удивительно хороша. Мне нравится твое греческое одеяние.

— Не послать ли мне точно такое же Негуште? — спросила Атосса, нежно улыбаясь и приподняв свои тонкие брови.

— Она не нуждается в твоих заботах, — ответил со смехом Дарий. — Но это, во всяком случае, славная шутка. Ты скорее пошлешь ей индийскую змею, чем наряд.

— Да, — подтвердила царица, лучше, чем кто-либо, понимавшая странный характер Дария. — Ты не думаешь же, в самом деле, что я могу относиться без ненависти к женщине, которую ты находишь красивее меня? Ведь это же было бы неестественно! Какое несчастье, что она предпочла самому великому царю трезвого персидского военачальника!

— Правда, это большое несчастье; но ты бы должна этому радоваться.

— Я хочу сказать, что тебе придется горько раскаяться, когда ты сделаешь ее своею женой, — невозмутимо продолжала Атосса.

Дарий поднял кубок, который все еще придерживал рукой, поднес его к губам и разом осушил. Когда он снова опустил его на стол, Атосса поспешно встала и сама наполнила его из золотого кувшина. Вино было из Шираса, темное, сладкое и крепкое. Царь взял в руки маленькую белую ручку стоявшей возле него Атоссы и начал ее рассматривать.

— Красивая рука, — сказал он. — У Негушты пальцы чуть-чуть покороче твоих, немножко потоньше и не такие гибкие. Взять мне в жены Негушту или нет? — Он подмял на нее глаза при этом вопросе и засмеялся.

— Нет, — отвечала Атосса тоже со смехом.

— Выдать мне ее замуж за Зороастра?

— Нет, — ответила она опять, ее смех ее был уже не так натурален.

— Что же мне сделать с ней? — спросил царь.

— Удави ее, — без малейшего колебания сказала Атосса, мягко, но страстно сжав его руку.

— Если бы ты была царем, то в Персии люди часто умирали бы внезапною смертью, — сказал Дарий.

— Мне кажется, что и теперь убивают немалое количество людей. Быть может, один или двое…

Лицо царя вдруг омрачилось, и он выпустил руку Атоссы.

— Слушай, — сказал он. — Я люблю шутки, но твоя шутка зашла слишком далеко. Не делай зла Негуште, иначе я навсегда положу конец твоим шуткам и употреблю для этого верное средство. Твое белое горлышко будет не так красиво, когда его перетянут веревкой.

Царица закусила губы. Царь редко говорил с ней серьезно, и теперь она испугалась его слов.

На следующий день, отправившись в сад, Атосса увидала двух высоких копьеносцев, охранявших вход, и когда она хотела войти, они скрестили свои копья над мраморною дверью и молча преградили ей путь.

Атосса в изумлении отступила назад и простояла с минуту неподвижно, переводя, взор с одного стражника на другого, стараясь прочесть что-нибудь на их тупых лицах. Потом она положила руку на их копья и попробовала сдвинуть их с места, но это ей не удалось.

— Кто поставил вас сюда, собаки? — гневно воскликнула она. — Разве вы не знаете царицу? Дайте мне дорогу!

Но воины-гиганты не ответили и не опустили оружия.

— Проклятые рабы! — сказала она сквозь зубы. — Я велю распять вас обоих еще до заката солнца! — Она повернулась и пошла во дворец, но ее радовало уже то, что рядом никого не было. В первый раз в жизни она встретила сопротивление со стороны подчиненных, и ей не легко было это перенести. Но когда она узнала, что стражники действовали по приказанию великого царя, она молча склонила голову и вернулась в свои покои, чтобы обдумать, как ей теперь быть.

Она ничего не могла предпринять. Слово царя было непреложным законом. Он отдал приказ пускать в сад о Дну только Негушту и заграждать в него доступ всем другим, не исключая и самой Атоссы; он сам поставил накануне у входа в сад стражу и сам отдал ей свое повеление.

Целых одиннадцать дней дверь оставалась запертой но Атосса не возобновляла больше своих попыток. Дарий жестоко отплатил бы ей за такое нарушение его воли, и она понимала всю щекотливость своего положения. Она покорилась и постаралась занять свои мысли другими предметами.

Каждый день, за час до полудня, Негушта горделиво проходила в ворота и исчезала среди розовых и миртовых аллей, и каждый день, в тот самый миг, как солнце достигало зенита, царь проходил мимо копьеносцев и точно так же исчезал в глубине сада.

Дарий сделался вдруг так холоден и суров в обращении с царицей, что она не осмелилась даже намекнуть ему на столкновение со стражей, опасаясь внезапной вспышки его гнева, которая могла бы положить конец ее существованию при дворе, а, весьма вероятно, и самой ее жизни.

Что касается Негушты, у нее было множество поводов для размышлений и немало времени для грез. Если нельзя было сказать, что дни Негушты проходили счастливо, то, по крайней мере, полная свобода, которой она пользовалась, делала их сносными. Царь окружил бы ее рабынями, осыпал бы ее драгоценностями и богатыми дарами, если б она согласилась принять их. Она говорила, что у нее есть все, что нужно, и говорила это с некоторым высокомерием; но, как бы то ни было, посещения Дария сделались мало помалу главным событием дня, и с каждым днем они становились продолжительнее, так что, наконец, царь стал показываться у выхода, когда уже почти смеркалось. Она ждала его всякий раз в восьмиугольной беседке, и царь запретил ей даже вставать при его появлении. Дарий занимал свое обычное место на мраморной скамье возле Негушты, лежавшей на подушках и непринужденно разговаривавшей о всевозможных предметах.