Страница 12 из 24
Община позволила нам жить в одной хворостянке, которую построили одинокой старухе, бабушке Цыбульчихе, за ее землю. Старуха умерла, и мы стали жить в хворостянке, построенной для нее одной, все десять душ. Когда мне было 13 лет, я доставал рукой до потолка. Спал я на печи, а ноги свисали на лежанку.
Нам было тесно, и отец разломал печку и выбросил перегородки в сени, так что зимой во время морозов двери открывались прямо в хату. В хворостянке было два маленьких окошка. Дети повыбивали стекла, а до половины окна были закрыты кирпичом и подушками, так что в комнате была вечерняя полутьма.
Я очень любил читать книжки. Они уносили меня в мир забвения от тяжелой и темной жизни, — в сияющий, сказочный мир, в котором смелые и сильные люди побеждали жизнь, идя сквозь море испытаний и лишений.
Особенно я любил читать о «сыщиках».
Конечно, у нас никакой библиотеки не было, и я, в маминой кофте и отцовских сапогах, от горшка три вершка, встречая более-менее хорошо одетого человека, спрашивал его: «Дядя! Нет ли у вас чего-нибудь о сыщиках?»
Одни ничего не отвечали, другие смеялись, а то и ругались и прогоняли меня.
Но были и такие, что давали мне читать книжки о «сыщиках» и другие интересные книги. Как-то я обратился с моим вечным вопросом «Дядя! Нет ли у вас о сыщиках?» к заведующему заводской библиотекой, учителю Сергею Лукичу Зубову, и он позволил мне брать бесплатно (плата там была 5 коп. в месяц) книги для чтения в заводской библиотеке для рабочих и служащих. Так я вошел в сияющий свет человеческой мысли и фантазии.
В столовой для рабочих открылся «иллюзион», где за 20 копеек показывали «живые картины». А где мне, маленькому, взять такие деньги? И нас, мальчиков, сторож всегда прогонял, когда начинался сеанс.
«Иллюзион», вернее помещение для него, арендовала жена начальника нашей станции Переездная, маленькая, худенькая, с бледным интеллигентным лицом.
Часто она проходила мимо нас, мальчиков, которые, как стайка воробьев, сбивались возле заветных дверей, и, наверно, прочитала в моих глазах такую отчаянную мольбу, такое безграничное желание, что спросила меня:
— Мальчик! Хочешь смотреть картины?
— Хочу, тетя! — радостно ответил я.
И она позволила мне бесплатно посещать «иллюзион», где душа моя то обретала золотые крылья осуществленных надежд, то плакала над разбитыми надеждами любимых героев.
Когда кончался сеанс, мне было грустно и тяжело возвращаться в свою убогую и беспросветную жизнь, идти в темную дождливую ночь, где одиноким глазом в чужой и равнодушный мир мерцал ночник в окне нашей хворостянки…
Так прошло мое детство.
После окончания двухклассного министерского училища (5 отделений) я поступил в ремесленное училище на слесарное отделение, но потому, что больше железной пыли я любил природу, я сдал конкурсный экзамен в низшее трехлетнее сельскохозяйственное училище, которое открылось у нас возле станции Яма.
Во время моего перехода во 2-й класс мой отец умер (ему было 37 лет) от истощения. Я вынужден был оставить учебу и стал работать в шахте, чтобы помочь матери.
Проработав год в шахте, я увидел, что ничем не могу помочь матери. Шла война, все дорожало с каждым днем, и моей зарплаты не хватало даже на хлеб.
И я опять начал учиться в сельскохозяйственном училище. Тут я по-настоящему познакомился с классиками русской литературы, которые стали для меня учителями жизни.
Стихи я начал писать с 14 лет. Писал потому, что стихи писали мой дед и отец, по-русски и по-украински.
Как-то, уставившись в стенку, я замечтался, слагая первое в своей жизни стихотворение — что-то про змею, которую рифмовал «я ее убью»… Проходила мимо меня бабушка. Видно, ее поразило мое лицо, и она сказала мне:
— Брось писать стихи, а то сойдешь с ума.
Я испугался и долго не делал новых попыток. Но когда началась первая империалистическая война, волна патриотизма охватила мою душу, и я снова начал писать стихи, начал и уже никогда не бросал.
«Пусть я лишусь ума, но все же буду поэтом», — подумал я.
И я стал поэтом.
Но для этого пришлось мне еще много испытать в жизни, пройти сквозь огонь гражданской войны и вынести оттуда сердце, наполненное отзвуками отгремевших битв за царство свободы…
Крылатые багряные кони революции принесли меня, как и тысячи таких, как я, на таинственные вершины, к которым сквозь огонь и дым невиданных битв на земле жадно стремились наши души.
В Одессе, где стояла наша дивизия, с мая 1920 года я стал коммунистом. Будучи курсантом военно-политических курсов при 41-й стрелковой дивизии, я познакомился с Юрием Олешей, с поэтами Шенгели и Багрицким, которые в светлые и добрые руки взяли мое сердце и показали ему дорогу в голубое небо поэзии. Когда в кружке поэтов я в первый раз читал свои стихи, в которых были такие слова, как «хлопці», «дівчата», «половники», я спросил:
— Я поэт?
Юноша с орлиными глазами и соколиным профилем отозвался с подоконника:
— Да, поэт, украинский поэт.
Это был Эдуард Багрицкий.
Я стал украинским поэтом. Потом, после гражданской войны, в Харькове я познакомился с поэтами Куликом, Блакитным и другими, но встречи с Шенгели, Багрицким и Олешей навсегда остались в моем сердце. Багрицкий говорил: «Нужно развивать свой художественный вкус», а лозунгом Юрия Олеши было: «Слово должно светиться».
Багрицкий первый познакомил меня со стихами Василя Чумака. До него я, конечно, уже читал и безгранично любил стихи великих поэтов — Шевченко, Франко, Леси Украинки, Олеся. Я еще маленьким переводил на русский язык «Кавказ» Шевченко.
В Харькове мою судьбу в украинской поэзии определил Иван Юлианович Кулик, который обратил на меня внимание как на молодого поэта и через ЦК КП (б) У отозвал меня из армии.
Руками Кулика партия дала мне путевку в поэтическую жизнь, и ей одной я благодарен своим поэтическим существованием. В тяжелые минуты сомнений и колебаний ее могучая рука поддерживала меня, не давала мне упасть, помогала идти по правильной дороге. Как же не любить ее и не петь о ней! Не петь о людях, которым гений партии дал крылья для полета в озаренное будущее!
Во время Великой Отечественной войны я работал в штабе украинского партизанского движения, был военным корреспондентом фронтовой газеты «За честь Родины».
С 1944 года живу в Киеве и продолжаю литературную работу.
Награжден орденами «Знак Почета» (1939), Красного Знамени (1943, 1958), Ленина (1948).
За сборник стихов «Чтоб сады шумели» я получил Государственную премию первой степени.
Книги мои переведены на русский язык и на много других языков народов Советского Союза, на языки братских народов социалистического лагеря, а также на другие языки мира.
Всего вышло в свет около сорока сборников моих стихов и поэм.
5 октября 1953 г.,
Киев
СТИХОТВОРЕНИЯ
1920–1933
1. О, HE НАПРАСНО!
© Перевод Н. Ушаков