Рассказы

Лжеучитель

Имеется в виду, конечно, не учитель арифметики, а тот, кто произнося высокие истины, сам им не следует.

К. уже пожилая женщина. В дни гражданской войны эмигрировала в Маньчжурию, после разгрома японцев Красной Армией вернулась в Советский Союз и поселилась в Караганде. Получила квартиру на нижнем этаже большого дома, нашла подходящую работу, жизнь — вернее, ее материальная сторона — наладилась, но не хватало чего-то: ощущался какой-то духовный голод.

— Зачем люди живут на земле? Неужели только для того, чтобы пить, есть и размножаться? — спрашивала она себя.

Как-то она познакомилась с врачом-евреем.

Оказалось, что он жил в том же дворе, только его дом находился напротив, по ту сторону общего двора, а квартира на 5-м этаже.

Врач время от времени заходил к К., красиво и длинно говорил о целях и задачах человека на земле, вел беседы о высокой нравственной красоте идеалов Агни-Йоги, о задачах, которые это Учение ставило перед человечеством. Хорошо говорил, убедительно. Сам был красив и обладал, несомненно, ораторским талантом.

Шло время. К врачу откуда-то приехала его родная дочь — тоже красавица, с томными глазами, лет шестнадцати. Она принимала участие в беседах в качестве внимательной слушательницы, ловила каждое слово отца и иногда, как котенок, прижималась к нему.

В один из таких моментов у К. вспыхнуло нехорошее подозрение: в этой ласке выражались не дочерние чувства, а чувства женщины к мужчине.

Сначала К. ругала себя: как можно допустить такое даже в мыслях — ведь он так убедительно говорил…

Но подозрение росло, как ядовитый гриб, и отравляло все последующие беседы.

Становилось невыносимо… надо было что-то предпринимать — как-то отделаться от своих подозрений или же получить доказательства их обоснованности…

В тяжком раздумье она вышла как-то вечером из своего дома (квартира, как мы уже упоминали, находилась на нижнем этаже).

К. взглянула на пятый этаж противоположного дома, на окна комнаты, где жил врач. Страстное желание во что бы то ни стало заглянуть в окно охватило К. Что-то внутри говорило, что именно сейчас она могла бы получить нужные ей доказательства.

— Эх! Если бы я могла взлететь и заглянуть в это окно! — пронеслось молнией в голове К. И вдруг, сама того не сознавая, она очутилась на уровне пятого этажа и припала к окну (впоследствии оказалось, что в момент этого взлета ее физическое тело рухнуло на землю), и увидела, что совершалось именно то страшное, о чем она подозревала.

Через мгновение она вновь вернулась в свое физическое тело.

При последовавшей затем встрече К. обличила своего «учителя», точно указав час и минуты виденного ею через окно.

Врач понял, что изобличен, но ничуть не смутился.

— Если ты кому-нибудь повторишь то, что сейчас сказала мне, тебе никто не поверит, а ты будешь иметь огромные неприятности. Я тебя буду преследовать. По суду. Не забудь, что ты бывшая эмигрантка, и твоим словом одна вера, а мне, известному врачу, — другая.

Песнь торжествующей любви

Чистая, великая любовь рождает благородство духа, которое может переродить человека.

Тебе, усталый человек века технической революции и оглушающих потоков информации, я расскажу чудесную быль про любовь. Ты ей не поверишь и назовешь выдумкой. Но почему же ей не быть?

Первое письмо младшего научного сотрудника (какого института неважно) Александра Николаева.

«Дорогая, любимая, желанная!..

Сегодня мне так остро не хватает тебя! Если бы ты знала, какие огромные неприятности у меня были и кок я нуждаюсь в ласковом прикосновении твоих рук! Ты могла бы сейчас подойти ко мне сзади, сидящему в кресле, и опустить свои нежные, белые руки по обе стороны моей шеи так, чтобы я мог ощутить и шеей и щеками атласность твоей нежной кожи. И не надо слов. Потом ты села бы мне на колени, обняв шею рукой, а я стал бы тебе рассказывать… Нет, не о неприятностях, а о мечте, овладевшей мною. Я хочу написать картину, посвященную Великой Матери Мира, вседающей — Той, от Которой все происходит. Знаешь, это будет горный кряж, загнувшийся подковообразно. Горы густо поросли кедрами и лиственницей, кое-где проглядывают желтовато-красные отвесные утесы. В середине подковы возвышается, как опрокинутая чаша, холмик, а на нем — из белого мрамора статуя Женщины. Как перст на зеленом фоне гор она вонзает… нет, указует на голубое небо. Благостной любовью, нежностью и состраданием сияет каждая черточка ее величавого лица. Правая рука приподнята так, чтобы приходящий сюда молиться мог стать под ее распростертой дланью, излучающей мир и благовоние. На пьедестале из черных гранитных глыб — букеты цветов и венки. Их приносят сюда влюбленные девушки и юноши.

Эх, размечтался и так живо ощутил твое присутствие, тепло твоего сердца, твое сочувствие, что от моих неприятностей уже не остается и следа, — я снова силен. И это потому, что ты так добра ко мне и все хорошо понимаешь…

Это ничего, что я не знаю ни твоего имени, ни места, где ты живешь, и даже не знаю, как ты выглядишь. Не может быть, чтобы ты не существовала, когда я существую. Ведь мы когда-то были едины и лишь потом нас разъединила неведомая сила. Как долго затем мы блуждали в веках в поисках друг друга и всегда ошибались.

Я знаю, что ты так же тоскуешь обо мне, как я о тебе. Мы должны встретиться, и встретимся. Когда это будет, не знаю. Я буду писать тебе каждый раз, когда серые тени окружат меня по вечерам в моем одиночестве и начнут нашептывать, что нет никаких идеалов, ради которых стоило бы чем-то жертвовать, что человек живет только один раз, и поэтому главное, не упустить наслаждения, где только к этому представляется хотя бы самая малая возможность, в особенности в отношениях мужчин к женщинам и женщин к мужчинам, дескать, никакой возвышенной любви нет, есть только физиологическая потребность, научно оправданная и необходимая для правильного функционирования организма. Они всегда в таких случаях напирают на науку, которая якобы все знает…

Каждый раз в таких случаях я буду писать тебе, моя любимая, ведь ты чистая, ты любишь меня, как и я тебя, и поэтому ты святая! Я еще не вижу тебя, но свет твой уже чудится мне вдали, и доносится волнующий аромат твоих волос. Как сказал величайший поэт нашего века А. Блок:

Письма я буду складывать в папку, а пространство донесет их содержание до тебя в виде крылатых мыслеформ, таких же красивых и полных сладостного томления, как красива моя любовь к тебе, как красива ты сама, моя ненаглядная.

P.S. Так я буду подписываться, пока ты не дашь мне другого ласкательного имени, которое тебе подскажет любовь, ведь ты тоже любишь меня, и не может быть иначе».

Второе письмо Александра Николаева.

«Моя дорогая, единственная!..

Я часто задумываюсь о том, где ты живешь и что тебя окружает. Мне трудно представить тебя среди шумного города, среди толп озабоченно спешащих людей, в пыльном метро, у заводского конвейера. Еще нелепее кажешься мне ты в роли секретарши у директора — напудренной, с подкрашенными волосами и проникнувшейся важностью своей миссии… Швейная мастерская больше подошла бы тебе, но она тоже не то, не то… Я хочу поселить тебя в другом месте. Но чтобы лучше меня понимать, ты должна кое-что узнать о моем детстве.

Я вырос в бревенчатом домике у самой опушки тенистого, с солнечными прогалинами леса. Там жили русалки. Домик был небольшой — всего две комнаты. В середине стояли печь и плита, соединенные горизонтальным коленом дымовой трубы таким образом, что между ними под этой трубой образовалась ниша. Ты, может быть, удивишься, зачем я привожу такие детали, но сейчас поймешь, почему это нужно. Дело в том, что в ветреные дни, а таких у нас было немало, в этой трубе возникал настоящий концерт. Пока ветер еще набирал силы, в ней слышались как бы продолжительные вздохи огромного спящего животного. Потом дыхание усиливалось и переходило в вой с переливами, заканчивающимися жалобным скулением брошенных щенят. А иногда ветер дул с краткими перерывами, и тогда отдельные завывания следовали одно за другим то выше, то ниже, и создавалось впечатление, что какие-то обиженные существа горько сетуют на свою судьбу и плачут. Эти голоса ветров не просто замолкали, а удалялись, зовя меня с собой, и я в своем воображении улетал с ними. И всегда-то меня уносило в строну красивых, поросших лесом холмов с уютными, раскинувшимися между ними деревеньками и полянами. И проносясь над ними, я кого-то искал, но сам точно не знал — кого. Теперь я знаю — это была ты, я искал тебя. Но, ты, может быть, тогда еще не родилась».