Заповедными тропами

Глава одиннадцатая

НЕИЗВЕСТНОЕ ГНЕЗДЫШКО

Смена погоды часто происходит на вечерней и утренней зорях. Иной раз после непогожего дня, при заходе солнца, вдруг стихнет ветер, поднимутся тучи и наступит тихая, безмятежная ночь. В этот же раз, напротив, на заре погода как-то сразу испортилась. Заходящее солнце потонуло в тяжелых клубящихся тучах, наступила гнетущая тишина. Когда же совсем стемнело, внезапно под порывами ветра глухо зароптали вершины елей, зашелестели листвой молодые осинки. Надвигалась гроза.

Предвидя дождь, я с особенной тщательностью выбрал место, настлал лапника и растянул над ним свою маленькую походную палатку. И не напрасно. Не успел я закончить приготовление к ночевке, как налетел ураган, ветер завыл, закачались, заскрипели деревья. Я поспешил в свое убежище, прилег и, прикрывшись курткой, с тревогой стал вслушиваться в дикие звуки непогожей ночи. Ветер усиливался с каждой минутой, блестела молния, грохотал гром. Мне было досадно, что, охотясь, я опять ушел далеко от дома и в такую погоду вынужден буду ночевать в глухом, негостеприимном лесу. Да, хороша грозовая ночь дома, когда непогода бушует за окнами, а вас окружают близкие люди, уют и тепло. И невольно мне пришли на память детские стишки: их я часто слышал от моей первоклассницы-дочки.

А впрочем, сколько гроз провел я среди природы, а потом всегда вспоминал их с большим удовольствием. Гроза с детских лет производила на меня сильное впечатление. Она одновременно привлекала, восхищала и пугала меня. Что-то чудное и жуткое кроется в ней.

В эту ночь я долго не мог заснуть — лежал и слушал, как свистит ветер, как скрипят и стонут старые ели. И под эти звуки мне с особенной ясностью вспоминалась одна из гроз, пережитых когда-то на Дальнем Востоке. Страшная была эта гроза и особенно запомнилась мне потому, что во время нее в мои руки не совсем обычно попало гнездышко неизвестной мне маленькой птички. Смешно вспомнить, но много хлопот позднее доставило мне оно.

Лежа в палатке в грозовую ночь, я и решил написать этот рассказ, назвав его «Неизвестное гнездышко». Однако, чтобы он был понятнее, я должен рассказать сначала о некоторых моих поездках, во время которых собиралась моя коллекция.

— Нашел время возиться со своим гнездом, — ворчал мой приятель. — Надо закусить да выспаться после бессонной ночи.

Но я не обращал внимания на слова Сергея. Удобно усевшись на полу у открытого чемодана, я неторопливо уложил в него сначала сухую осоку с пухом, взятую вчера из гнезда утки, а затем шесть ее крупных белых яиц. Перед тем как положить каждое яйцо, я внимательно осматривал его скорлупу — нет ли на ней трещинки или вмятины. Это особенно раздражало моего приятеля.

— Ты будешь завтракать или нет? — вышел он наконец из терпения.

— Сейчас уложу и тогда буду, — заканчивая укладку и сдерживаясь, ответил я. — Ну вот и все, теперь могу быть спокоен, что яйца будут целы. — С этими словами я закрыл чемодан и уселся за стол против Сергея.

— Знаешь, Женя, — продолжал он, — если бы ты был во всем так аккуратен, как со своими гнездами, я бы считал тебя замечательным человеком.

Но, несмотря на иронический тон приятеля, на усталость и болевшие ссадины, у меня было прекрасное настроение, и я предпочел отмолчаться. «Слово олово, а молчание золото». Что тут поделаешь? Ведь у каждого человека есть свои слабости. Есть, конечно, слабость и у меня: уже давно я начал собирать коллекцию птичьих яиц.

Как только я поступил в университет и стал часто предпринимать далекие выезды на полевую работу, моя коллекция стала расти. После каждой проведенной в природе весны я привозил несколько новых для меня кладок. Но уже тогда я строго придерживался известных правил научного коллекционирования. Я позволял себе взять гнездо с яйцами лишь в том случае, если оно безусловна представляло научную ценность и могло способствовать изучению жизни той или другой птицы. Обязательным условием при этом я считал точное определение вида. И так как многие птицы ведут себя у гнезд чрезвычайно осторожно, то и добыча их кладок давалась мне нелегко и требовала от меня много времени и терпения. Однажды, например, пытаясь точно установить, какому виду принадлежали найденные мной яйца, я часов пять просидел среди высоких кочек в болоте. Меня кусали комары, обжигала мошка, но я продолжал неподвижно сидеть в своей засаде, в бинокль рассматривая странную птицу.

— Зачем вы себя так мучите? — удивлялась хозяйка, когда я с распухшим лицом и шеей вернулся домой и во время обеда рассказал ей, как это случилось.

— Да ведь это, хозяюшка, редкая птица, — уверял я ее. — Через три дня у меня уже все пройдет, опухоль как рукой снимет. А редчайшее гнездышко у меня уже есть. Да и над птицей мне удалось сделать интересные наблюдения, и об этом я обязательно напишу небольшую заметку.

Но я так и не сумел убедить свою собеседницу.

— Все это хорошо, — продолжала она, — но посмотрите, на кого вы похожи. — Она протянула мне зеркало.

Да разве мало таких случаев было в моей жизни при собирании коллекции — всего не расскажешь! Вот и на этот раз мы с Сергеем два дня просидели на озере, где, к моей великой радости, я наконец нашел гнездо одной замечательной утки, которое долго не мог найти. Эту утку называют белолицей савкой. Она значительно меньше дикой утки кряквы, обладает длинным хвостом, состоящим, как у баклана, из жестких перьев, и странной формой головы и клюва. Ко всему этому клюв самцов белолицей савки окрашен совсем необычно. Он ярко-голубого цвета. Но не только своей внешностью замечательна савка, она интересна и своей биологией. Например, яйца этой сравнительно маленькой утки необычно велики — они немного мельче яиц небольшого дикого гуся. Вероятно, утка сидит на яйцах только самое короткое время — в начале насиживания. Позднее зародыш развивается за счет собственного тепла.

В то время я ничего не знал о размножении савки и, естественно, когда нашел в маленьком гнезде такие крупные яйца, был до крайности поражен и поставлен в тупик. Вот тут-то и начались мои мучения. Много часов на маленькой лодчонке просидел я среди тростников, издали наблюдая за гнездом незнакомки, но, увы, безуспешно: к гнезду не приблизилась ни одна птица. На чистом участке этого озера, недалеко от гнезда, плавали только савки, но не им же принадлежат эти огромные яйца. Так я думал в первые часы наблюдения.

«Неужели это гнездо савки?» — после пяти часов сидения в лодке появилась у меня догадка…

«Несомненно, эти яйца принадлежат савке», — решил я под вечер и, радуясь своему открытию, взялся за их упаковку. Для этого я использовал все бывшие со мной пригодные вещи: носовые платки, носки и портянки. Тщательно завернув каждое яйцо, я уложил их в маленькую корзинку, а пустоты между ними заполнил гнездовым материалом, состоящим из сухой осоки и утиного пуха.

Солнце опустилось уже к самому горизонту, когда я причалил лодку к берегу и, повесив корзинку себе на плечо, направился к нашему лагерю.

— Когда же мы теперь домой доберемся? — встретил меня этими словами приятель. И хотя до дома было не более десяти километров, вопрос был уместен. Этот мучительный переход я буду вспоминать в течение всей своей жизни.

Вдоль сухого русла, носившего название Сурк-арык, пышно разрослись колючие тугайные заросли. Уже в полной темноте мы добрались до этого места. Бесчисленные соловьи без умолку пели в зарослях, где-то жалобно кричали птенцы ушастой совы, да вдали, вероятно в ауле, лаяли собаки. Мы хорошо знали тропинку, пользуясь которой было нетрудно пересечь в общем неширокую полосу колючих порослей. Но в эту темную ночь нам не удалось ее обнаружить. Отыскивая ее, мы окончательно сбились с дороги и, наверное, часа полтора продирались то в одном, то в другом направлении сквозь колючую чащу.