Заповедными тропами

Вдруг Утугун прервал разговор, запустил руку в карман своего грубого пестрого халата, извлек оттуда и передал мне живую перепелку. «Джаксы будене (хорошая перепелка) — тебе дарим», — показывая свои белые зубы, улыбнулся Утугун. Он видел по моей расплывшейся физиономии, какое громадное удовольствие он мне доставил своим подарком.

Как оказалось — две недели тому назад, во время ночного перелета, перепелка, ударившись о телеграфную проволоку, отбила правое крыло и была подобрана казахом в степи. Так попал ко мне однокрылый перепел. Конечно, я не мог выпустить такую птицу на волю, и он прожил в нашей квартире более десяти лет. Но о жизни однокрылого перепела я расскажу позднее.

Да и что, в сущности, можно рассказать интересного об этой, правда, очень милой, но в то же время чрезвычайно глупой птице?

Зато о жизни перепелов на свободе, об их перелетах, о ловле птиц и об охоте на них в Крыму я могу рассказать многое.

Перепелка — самый маленький представитель наших куриных птиц: она немногим крупней скворца.

В средней и южной полосе Европы и в Западной Азии перепелка густо заселяет поля и травянистые степи, не избегает редких кустарников и опушки леса.

В Восточной Сибири и в Уссурийском крае перепелки часто поселяются на заболоченных участках, если они покрыты высокой травой. Правда, в этих частях обитает хорошо обособленная географическая форма. Так называемая немая, или японская, перепелка сравнительно слабо отличается от наших перепелок окраской оперения и размерами, но зато заметно отличается своим странным криком. Голоса самцов европейской и японской перепелок совершенно различны.

В восточных частях Сибири и в Уссурийском крае, где, как я уже отмечал, обитает японский перепел, также существует массовый осенний пролет и перепелиный промысел. Птицы летят к югу, у южной границы нашей страны образуют большие скопления и здесь высоко ценятся как превосходная дичь.

Но мне лично не пришлось наблюдать ни пролета японских перепелов, ни участвовать в их осеннем промысле. Вообще японского перепела я знаю не так хорошо, как его европейского собрата. Только в 1938 году я впервые столкнулся и познакомился с птицей, причем это знакомство произошло при несколько особенных обстоятельствах.

В то время я работал в Уссурийском крае и жил в небольшой деревеньке в нижнем течении реки Иман. Как и в других подобных случаях, я целые дни проводил с ружьем и собакой-лайкой среди природы и обычно возвращался домой поздним вечером.

— Вы какой дорогой к сопкам ходите? — как-то за ужином спросила меня хозяйка.

— Как какой? — несколько удивился я. — Конечно, прямой, через болотину, то есть вашим зимником, которым вы за дровами ездите.

— А разве вы не знаете, — продолжала моя собеседница, — сколько людей и скотины в этой проклятой трясине погибло? Совсем затянуло.

— Слышал, говорили мне об этом, но не полезу же я через болотину в незнакомом месте. Я уже давно приволок туда срубленную березку; ее как раз хватило, чтобы перебросить через всю трясину. Вот по этой кладке я и хожу сейчас, и знаете сколько — целых четыре километра в оба конца сокращаю.

— Верно, — согласилась со мной хозяйка. — Но, правду говоря, озолотите меня, ни за что не пойду этой дорогой, да еще вечером. Там даже птички не поют — молчит все. Вы не подумайте, что я утопленников боюсь, а все-таки около болотины мне даже днем страшно. — И хозяйка рассказала одну трагическую историю о том, как много лет назад, когда она была девочкой, в болотину затянуло парня из соседней деревни. — Молод был, — говорила она, — на свои силы понадеялся, вот и затянула трясина. Наверное, увидел он огоньки в наших хатах — совсем близко, снял сапоги, надел их на палку и полез через болото. А утром пастух мимо стадо гнал — глядь, на этом месте среди зеленой травы одни сапоги чернеют.

Недели полторы прошло после этого разговора. И вот однажды вечером я возвращался домой с охоты. Уже темнело, когда я наконец добрался до знакомой болотины и, пощупав рукой в густой прибрежной осоке, извлек оттуда длинный шест. На него я обычно опирался при переходах по скользкой кладке через опасную трясину. Еще не наступили настоящие сумерки, но с запада, медленно клубясь, наползала тяжелая грозовая туча. Она заволокла большую часть неба и окутала в сумрак притихшую природу. Как и перед всякой грозой, на короткое время стих ветерок, замолчали дневные птицы, но не слышно было и голосов ночи. Только среди кустарников, покрывающих окраины болота, монотонно трещала болотная птица — большой погоныш. «Урррр, урррр, уррр», — с короткими паузами отчетливо звучал его металлический голос.

Я осторожно перешел на противоположную сторону, тщательно запрятал в заросли шест и, зайдя в неглубокую воду, решил обмыть грязь со своих сапог. В тот момент пробежал ветерок и стих в низине. Затем налетел новый, более сильный порыв ветра, зашумела осока и листья кустарников. Я был в легкой рубашке, вспотел перед этим и тотчас почувствовал свежесть и сырость. Сразу кругом стало мрачно и неуютно. «Ничего, — подумал я, — теперь дом рядом — деревня рукой подать», — и бодро зашагал по знакомой тропинке. Но вдруг сквозь шум непогоды я услышал за спиной явственный шепот. Он долетел до моего слуха из-за качающихся кустов, разросшихся по краям трясины. И вместо того, чтобы прибавить шагу и до грозы успеть возвратиться домой, пораженный странным звуком, я замер на месте. За свою жизнь я слышал голоса разнообразных наших животных, но этот странный шепот, безусловно, слышал впервые. Кто мог издавать эти звуки в трясине? Но кругом только шумел ветер, шелестела листва, и поразивший меня звук повторился, лишь когда я двинулся дальше. «Чу-пит-трр», — явственно услышал я шепчущие звуки в болоте. И мне казалось, что из-за потемневших кустарников кто-то неизвестный показывает на меня пальцем и шепчет кому-то другому непонятные фразы: «Чу-пит-трр, чу-пит-трр». Голос вскоре затих, верней, болото осталось далеко позади, и странный шепот уже не достигал моего слуха. Кругом рвался и шумел ветер, где-то на островах Имана жалобно кричала сова, квакали лягушки, да под порывами ветра скрипела и хлопала калитка в деревне.

«Вот тебе и слушай рассказы о болотине, где даже не поют птицы, — думал я с раздражением, ложась спать в этот вечер. — Чего доброго, утопленников бояться будешь, и тогда болотину за два километра обходить придется. Но кто же все-таки мог шептать в болоте?»

Позднее этот шепот не пугал меня, не действовал на мое воображение. Я точно выяснил, что так кричит японский перепел, образующий в Восточной Сибири и в Уссурийском крае особую географическую расу нашей обыкновенной перепелки. Он обитает не только в полях и на сухих травянистых участках, но и в заросшем высокой травой болоте. Здесь в вечерние сумерки особенно часто удается слышать его странные крики. «Чу-пит-трр», — шепчет неподалеку от вас птица; «чу-пит-трр», — в стороне откликается ей другая.

Но я так увлекся рассказами о перепелах на свободе, что совсем забыл об однокрылом перепеле, о котором упомянул в самом начале. Этот перепел долго жил среди нашей семьи. Все привыкли видеть птицу, бегающую свободно по комнатам, привыкли к ее веселому крику и как-то мало обращали на нее внимания. Живет и живет птица, никому не мешая, — вот и все. Вероятно, так же относился перепел к окружающим его людям и к нашей охотничьей собаке Маркизу. Людям он старался не попадать под ноги, и если кто-нибудь из посторонних хотел взять его в руки, он пытался взлететь в воздух. Птица делала сильный прыжок вверх, взмахивала единственным крылом и, перевернувшись несколько раз в воздухе, беспомощно падала на пол. Маркиза перепел совсем не боялся. Вскочит, бывало, на спящую на полу собаку, примет соответствующую позу и громко прокричит свою звучную песню.

Поднимет голову собака, посмотрит на птицу сонными глазами и, сладко потянувшись, вновь задремлет. И только в тех случаях, когда бесцеремонный перепел слишком надоест собаке, умный пес уйдет и уляжется в более спокойном месте.