На трудном перевале

— Не наше дело волноваться за румын, — сказал он, — и не наше дело вмешиваться в их внутренние дела. Если им нравится оборонять Бухарест, пусть они этим и занимаются.

— Мы могли бы не волноваться, если бы поражение румын не заставило нас заполнять прорыв своими войсками, — возразил я.

— А это уже не наше дело, а нашего главного командования.

— Это прямая измена русскому делу! — снова не удержался я от резкого замечания, но Беляев равнодушно отнесся и к нему.

К 7 ноября развитие событий на Румынском фронте достигло своего апогея. Колебаться далее было невозможно. Надо было принимать решение: давать или не давать генеральное сражение перед Бухарестом. Для обсуждения этого вопроса в главной румынской квартире под председательством короля собрался военный совет. [133]

На нем присутствовали командующие армиями, начальник штаба главнокомандующего и его ближайший помощник майор Розетти, а также военные представители от русской армии генерал Беляев и от Франции генерал Бертелло. Король пригласил на совет, решавший судьбу его королевства и династии, большую часть совета министров во главе с Братиану.

Совет начался с доклада начальника штаба главнокомандующего генерала Иллиеску. Король внимательно слушал. Это был тщедушный человек невысокого роста, с бородкой клинышком, еще живой и подвижный, несмотря на свои 55 лет. Хотя обстановка была в высшей степени сложна, король внешне держался бодро и, рассчитывая на Францию, поддерживал у своих министров веру в лучшее будущее. Когда говорил Иллиеску, он сочувственно кивал головой, подбадривая его. Но министры, особенно Братиану, имели совершенно подавленный вид. Братиану сидел сгорбившись в своем кресле и, несмотря на свой высокий рост, казался маленьким. Застывшим, ничего не видящим взглядом он глядел перед собой и с трудом заставлял себя вслушиваться в плавно журчавшую речь черного, как смоль, толстого, легкомысленного и беззаботного Иллиеску, настроение которого невольно передавалось и другим: авось кривая вывезет, нечего унывать. Мрачно глядел на него сухой и суровый командующий 2-й армией генерал Авереску, вождь ультраконсервативной партии, как говорили, тесно связанный с немецкими кругами и решительно возражавший против вступления Румынии в войну.

Генерал Иллиеску докладывал, что, по его мнению, положение не столь уж безнадежно. Можно подтянуть кое-какие резервы, опереться на форты Бухареста и с шансами на успех дать противнику бой, защищая столицу. Иллиеску знал, что эту точку зрения разделял и король, что такой план разработали представители французского командования, и потому вовсе не интересовался тем, что из этого может получиться.

После Иллиеску слово взял генерал Бертелло. Он советовал королю сохранить то великолепное спокойствие, которое отличало его в пережитые трудные дни, и дать своим войскам приказ о переходе в решительное наступление. Генерал Авереску глядел на оратора с нескрываемым изумлением. Генерал Бертелло, имевший во всех [134] дивизиях своих офицеров французов для связи, не мог не знать действительного положения на фронте.

— Во Франции в начале войны, — говорил Бертелло, — был совершенно такой же период неудач, как сейчас в Румынии. Но французское командование не потеряло присутствия духа. Оно дало приказ о переходе в наступление, и получилось «чудо на Марне». Немцы были опрокинуты, и это спасло Францию.

Что он, собственно, хотел сказать этим сравнением, трудно было понять. Ничего общего в положении Франции перед Марной и Румынии перед Бухарестом не было. Тем не менее сравнение произвело впечатление на короля, министры которого хорошо понимали действительное положение дел и видели единственную возможность спасения в русской помощи. Братиану, слушавший все эти разговоры рассеянно, внезапно оживился и обратился к представителю русского командования с вопросом: могут ли быть даны русские войска на помощь для участия в сражении под Бухарестом. Беляев ответил отрицательно. Русские войска сменяли румынские части на фланге 9-й армии в северной части Румынии. И только те румынские части, которые освобождались после смены, были в полном распоряжении румынского командования.

— Но ведь все это требует много времени, между тем подготовка к сражению должна быть выполнена не более как в десятидневный срок, — возразил Братиану.

— В этом случае я ничем не могу вам помочь.

— Но ведь вы же знаете, что немцы атакуют теперь Румынию войсками, главным образом снятыми с русского фронта.

В ходе спора Братиану загорелся. Усталость исчезла. Цепляясь за последний шанс на спасение, он обратился к Беляеву:

— Русские войска, сражавшиеся так доблестно все лето, как раз теперь прекратили свои атаки и предоставляют противнику делать все, что он хочет.

Генерал Беляев ответил, что русское командование не отказывается помогать Румынии, что войска уже посланы и будут, в случае надобности, посылаться и впредь.

— Нам для выработки наших планов необходимо знать не общие слова, а когда и сколько, — грустно заметил начальник штаба. — Германия не так поступает, [135] когда у её союзников случается беда. Летом этого года австрийцам пришлось плохо под русскими ударами, и германское командование немедленно прислало нужное количество войск и спасло австрийцев от поражения.

— Это верно, — соглашался Беляев, — но зато они взяли всю Австрию под свою команду, в то время как вы решительно отвергаете наше руководство и предпочитаете все делать сами.

— Это не так, — возвысил голос король. — Я лично обратился к императору в самом начале кампании, просил его назначить ко мне начальником штаба русского генерала. Но его величество отклонило мою просьбу.

— Мало того, — снова вмешался Братиану, — император считает делом чести русских войск, посланных в Румынию, действительно помочь нам. Но все делается так, как будто вы поставили себе целью погубить нашу несчастную страну.

Как всегда в подобных случаях, генерал Беляев сделал многозначительное лицо. Этот человек, метивший в министры, совершенно не понимал хода военных действий и ничего не мог возразить Братиану. Он не сказал румынам на военном совете ничего такого, что могло бы поколебать их самоубийственное решение дать бой для защиты столицы. Между тем король знал, что если он оставит врагу свою столицу, то она не задумается изменить ему. Это вынуждало его драться за столицу, за интересы династии. Его последняя надежда была на Россию. Он написал личное обращение к Николаю II и ожидал ответа, чтобы принять окончательное решение.

Видя, что положение на Румынском фронте может оказать решающее влияние на весь Южный фронт и что правильное решение вопроса висит буквально на волоске, я пустил в ход последнее средство — пригласил к себе «на чашку чая» начальника штаба французской миссии и военного атташе Англии с тем, чтобы заручиться их поддержкой при решении вопроса о присылке подкреплений из России.

В полупоходной обстановке, в маленькой комнатушке при румынской главной квартире я изложил им обстановку так, как я сам её понимал. Было ясно, что рано или поздно России все равно придется занимать весь Румынский фронт. Лучше сделать это теперь, когда еще не все румынские части уничтожены. [136]

После долгих прений вопрос был решен именно в этом духе, и в Ставку, в Шантильи (Франция) и Лондон пошли шифрованные телеграммы. Но на получение ответов требовалось время. А пока бюрократическая машина русской Ставки продолжала выпускать свои исходящие номера. Меня вызвали к проводу, связывавшему Ставку с румынской главной квартирой. Я подошел к аппарату, рассчитывая, наконец, узнать о характере помощи, которая была так необходима. Действительно, телеграф стал выстукивать многообещающие фразы: «Верховный главнокомандующий высочайше повелеть соизволил... командировать в Румынию для оказания помощи... партизанский отряд имени кавалерист-девицы Дуровой». Аппарат замолк. Я даже сплюнул от досады, не зная, плакать мне или смеяться. Кому был нужен партизанский отряд, хотя бы и кавалерист-девицы Дуровой, там, где требовались корпуса? На прямой вопрос в Ставку мне ответили, что ни одного солдата и ни одной пушки в Румынию больше послано не будет.