Остров Тамбукту

Я быстро вошел в хижину, закрыл за собой дверь и крепко подпер изнутри. После этого ощупью поднялся на чердак и сел на твердый бамбук. Я был весь мокр и расстроен.

Копье было у меня в руках. Жалко, что не было ружья. Плантатор мог бы мне оставить, по крайней мере, одно из десяти, но он не интересовался моей безопасностью. Я сидел на нарах и прислушивался к завыванию бури. Балки хижины сильно скрипели от напоров ветра и заставляли меня вздрагивать в непроглядной тьме.

Я не спал всю ночь. «Кто это хотел меня убить? — задавал я себе вопрос и прислушивался к малейшему шороху. — Арики? Но Арики был пьян. Он не мог бы в темноте дойти до моей хижины. Кто же тогда?»

II

На другой же день Смит и Стерн пришли ко мне и принесли сумку с лекарствами, несколько коробок сигарет, спички, охотничье ружье, из которого я уже стрелял, и патронташ. Смит торжественно заявил, что это он мне дарит, но я отказался принять подарки. Тогда он положил все на нары и объявил, что, если я откажу, это будет самой большой обидой для него. Я больше не возражал, потому что лекарства были крайне необходимы для племени.

— Хорошо, — сказал я, — я приму все это, но если вы мне обещаете никогда не называть меня вашим слугой.

— Никогда, сэр! — воскликнул Смит. — Никогда, поверьте мне!

— А меня? — спросил Стерн.

— И вас, Стерн! Вот вам крест!.. — И он действительно перекрестился.

— А почему вы унесли все из моей хижины? — спросил я плантатора.

— Я не виноват, сэр, — ответил он. — Вот и Стерн свидетель. Как только отрезвился, главный жрец собрал человек десять туземцев и велел им перенести все в его хижину. Как мы могли им помешать? Посудите сами... Он позвал и нас, и мы пошли за ним. Нам ничего не оставалось... Потом он опять напился и всю ночь храпел как свинья. Ужасно, сэр, ужасно! Тысячу раз жалею, что сошел с яхты.

— Невозможный старик, — отозвался и капитан. — Он уже знает два английских слова и все их повторяет: «Коньяк, сигареты, коньяк, сигареты». А потом начинает на своем тарабарском языке: «Пакеги — нанай биля, пакеги — нанай биля». Что это значит?

— Белые люди хорошие, — ответил я.

— Жалко, — вздохнул Смит. — Как мы будем объясняться с этими людьми, не зная их языка? Вы должны присоединиться к нам, сэр. Мы должны непременно жить все вместе.

Я отказался. Я твердо решил не переступать порога хижины главного жреца.

— Мы уже не в его хижине, — сказал плантатор. — Сегодня утром главный жрец дал нам отдельную хижину.

— А где ваше имущество? — спросил я его.

— В хижине главного жреца.

— Неужели все осталось там?

— Все, сэр, — вздохнул Смит. — Этот главный жрец матерой разбойник. Он ограбил меня. Вы должны прийти, сэр. Должны нам помочь объясниться с ним. Он должен мне дать хотя бы часть мебели. Я не привык спать на голых нарах и на деревянном валике. Нет, сэр, уверяю вас. Главный жрец должен мне дать кровать. И много других вещей. Пойдем, поговорим с ним, сэр. Очень вас прошу.

— Пойдемте, — присоединился и капитан. — Без вас мы пропали. Вы должны перебраться в нашу хижину.

Я снова отказался.

— Почему? — спросил меня капитан.

— Потому что ваша хижина находится в селении Арики, а у меня есть серьезные основания не жить там. Предпочитаю остаться в моей хижине.

— Очень вас прошу, сэр, — снова взмолился Смит. — Этот проклятый главный жрец должен мне вернуть хотя бы самое необходимое. Скажите ему, сэр. Я дам и вам кое-что из мебели...

— Ладно, — согласился я. — Я поговорю с Арики. Но для себя я ничего не хочу. С меня достаточно лекарств и ружья.

Позже мы с Боамбо ходили к Арики и вели с ним длинные переговоры. Боамбо был настойчив. Он настаивал на том, что бы все имущество Смита было роздано всем туземцам в селении, чтобы каждая семья что-нибудь да получила. Арики долго упорствовал, но в конце концов согласился оставить за собой только бутылки со спиртными напитками.

III

С того момента как я установил, что белые листы Арики являются подлинным дневником Магеллана, я днем и ночью думал о том, как его спасти и сохранить для истории, «Магеллану положительно не везло, — думал я. — Много унижений и огорчений пережил он и много несчастий свалилось на его голову в его героической жизни, потому что люди, которым он служил, были несправедливы к нему. Но почему и сейчас, четыреста с лишним лет со дня его смерти, его дневник должен служить лжи и обману? Как случилось, что он попал в руки шарлатану Арики и превратился в злую судьбу племени занго, которое никогда не слышало имени великого мореплавателя? Магеллану не везло в жизни — в этом нет ничего нового и исключительного: много великих мужей до него и после него страдали от мракобесия и злой воли правителей, и многие из лих погибли в тюрьмах, другие были сожжены на кострах, третьи — отравлены, повешены или убиты как скот. Но почему злая судьба преследовала великого мореплавателя и после смерти?»

Я думал только об одном: как вырвать дневник из рук Арики. Мне мог бы помочь Амбо, но я не решался обратиться к нему, потому что он верил в то, что белые листы таят в себе какую-то неведомую силу, которая станет ему известной, когда он сделается мужем Канеамеи и наследником семи поясов мудрости. Тогда те же самые белые листы будут ему сообщать, кто что думает. В белых листах и семи поясах Амбо видел ту силу, которая завтра, когда он станет рапуо, даст ему власть над племенем и, кто знает, может быть и он будет злоупотреблять этой властью точно так же, как ею злоупотреблял Арики. Власть часто ослепляет людей, особенно честолюбивых, а таковых, к сожалению, всегда больше, чем мы думаем.

Нет, мне не следует сообщать о моих намерениях Амбо. Но тогда к кому же обратиться за помощью? Кто мог бы согласиться мне помочь? Смит? Но я и Смиту не доверял. Оставался капитан Стерн. Он сам мне сказал, что подружился с Арики, они со Смитом часто ходили в хижину главного жреца, да и главный жрец заходил к ним в хижину. Да, Стерн мог бы отобрать дневник Магеллана, но согласится ли он на такой опасный шаг?

Однажды я позвал старого морского волка в мою хижину и открыл ему тайну белых листов. Услышав, что «листы» — дневник Магеллана, старый моряк так разволновался, что на время потерял дар речи. Дневник Магеллана! Великого мореплавателя! Человека, который первым объехал земной шар! Это невероятно! Дневник должен быть спасен! Во что бы то ни стало! Стерн сделает все возможное, поставит все на карту, но вырвет дневник из рук главного жреца...

Сказать по правде, готовность Стерна меня удивила. Я его знал как человека, исколесившего все моря и океаны и мечтавшего теперь лишь о том, чтобы спокойно прожить остаток дней. Он пережил много морских и житейских бурь, но, свыкшись со спокойствием на суше, убедившись, что твердая земля — более надежная опора, чем бурное море, он предпочитал бедную хижину с твердыми нарами неустойчивой палубе и тихую жизнь — разнообразию впечатлений. Но все же Стерн был моряком, и дневник Магеллана не мог его не волновать.

— Слушайте, — взволнованно сказал он, — все, о чем мы здесь говорим, должно остаться в тайне. Смит не должен знать о дневнике Магеллана, так как он украдет его у Арики, и тогда мы уже больше никогда его не увидим. Он поймет какое богатство представляет собой дневник и присвоит его, чтобы в один прекрасный день продать тому, кто даст за него больше денег.

— Это весьма вероятно, капитан.

— Не весьма вероятно, а наверняка! — волновался Стерн. — Я заберу дневник. Не сегодня-завтра он будет в наших руках.

Меня радовала его решимость, но следовало предупредить капитана и об опасностях, которые ему грозили. Как только заметит, что дневник исчез, Арики поднимет вой и обвинит нас, белых людей и, главным образом, меня, потому что я не раз высказывал желание его видеть.

— Будьте спокойны, — многозначительно усмехнулся Стерн. — Я ему суну в хижину какую-нибудь другую книжку, похожую на дневник, и Арики ни черта не поймет.