Страница 43 из 170
Бонхэм, который с чувствительностью животного тоже ощутил перемену, противостоял ей по-своему, а именно — вытащил бутылку джина и ржал особенно вульгарно.
На крошечном самолете (не такой уж он был крошечный, просто казался таким после больших реактивных самолетов, к которым все привыкли), конечно, стюардесс не было. Но Бонхэм и к этому подготовился, и когда он вынул бутылку джина, за которую, что удивительно, Грант не платил, он вытащил из своей выцветшей сумки и несколько бутылок тоника. «Леду-то нету! — запальчиво гаркнул он. — Но какого черта! Притворимся англичанами!»
Кэрол Эбернати, конечно, не пила; но когда Бонхэм вежливо предложил тоник, она отказалась и от него. Это пи капельки не огорчило ни Бонхэма, ни Уильяма; не очень-то огорчило и Гранта, хотя ему было неловко за нее. Все они выпили по «кровавой Мэри» в Яхт-клубе и уселись за теплый джин с тоником поговорить о нырянии, чтобы скрасить утомительное путешествие.
В этой тональности и прошел весь полет: они пили и разговаривали, пытаясь не замечать неприятного присутствия Кэрол Эбернати, которая сидела в дальнем углу и излучала молчаливое неодобрение.
К тому времени, когда под крылом показался остров Гранд-Бэнк, и маленький гидросамолет сел на сверкающую под солнцем воду и поплыл к доку отеля, они изрядно нарезались. Уильяма это не очень заботило, поскольку он не собирался нырять во второй половине дня. А они собирались. Как говорил Бонхэм.
Остров Гранд-Бэнк по прямой был примерно в 365 английских милях от Ганадо-Бей. Но по соображениям безопасности и из-за запрета полетов над Кубой пилот летел через мыс Девы Марии и Кэп-а-Фу на Гаити. Это добавило лишнюю сотню миль, зато они все время были неподалеку от земли. Летя со скоростью 90 миль в час, и учитывая снос воздушными течениями, они потратили на путешествие пять с половиной часов.
Обычно маленький самолет управлялся только капитаном-пилотом. Но на этот раз он взял своего друга, профессионального ныряльщика из Кингстона, которого Бонхэм знал; тот тоже управлял самолетом и летел сейчас поохотиться в водах Гранд-Бэнк. Пилот-южноамериканец, который руководил этой гидросамолетной линией, принадлежавшей большой венесуэльской авиакомпании, ожидал назначения на реактивный самолет и сам был страстным подводным охотником; оба они захватили с собой маски, ласты и ружья, чтобы остаться на острове на все четыре-пять дней и поохотиться, а не жечь зря бензин на полет в Кингстон и обратно.
Когда они летели, «второй пилот» вышел посидеть с ними. Это был коренастый маленький американец с волосами песчаного цвета и белыми ресницами, его звали Джим Гройнтон. Ясно, что любви между ним и Бонхэмом не было. Конкуренты. Но оба тщательно сдерживали взаимный антагонизм в строго ограниченных, цивилизованных границах, как будто между ними раньше было достигнуто соглашение о вооруженном нейтралитете, и каждый четко определил для себя не соревноваться в рассказе все лучших и лучших историй о плавании. Как раз наоборот, оба состязались в скромности.
Когда Бонхэм пошел к пилоту Раулю, который обещал дать поуправлять самолетом, Грант разговорился с Гройнтоном.
Джим Гройнтон — как он постепенно узнавал у самого Гройнтона и у Уильяма (узнавал, будто тянул у Гройнтона зубы, более энергично восхвалял его Уильям) — был почти так же знаменит в своем деле, как Виллалонги, делла Балле или братья Пиндар. В Кингстоне у него было собственное судно, которое он сам сконструировал и построил, нечто типа гладкого длинного катамарана (усиленный двумя огромными выносными поплавками), который он мог обратить в платформу для ныряния с огромным съемным стеклом. Он специализировался в плавании без акваланга и вообще редко им пользовался, хотя держал их для клиентов, а сам мог погружаться без акваланга на сто, сто десять или сто двадцать футов.
— Просто удерживает дыхание! — без всякой необходимости добавил Уильям. — Подумайте только, что это значит! Сто двадцать футов под волнами! Вы знаете, как это глубоко? Без акваланга и без ничего!
Гройнтон застенчиво улыбнулся, но застенчивость его была показной. Он явно был героем Уильяма, Дела в Кингстоне у него шли хорошо, у него была большая клиентура, год за годом возвращавшаяся к нему, и он был доволен своим положением.
— Но приедается, знаете, довольно быстро, — улыбнулся он Гранту. У него, с его бледными глазами и светлыми ресницами, была странная улыбка, сосредоточенная на себе, равнодушная, самопоглощенная, но со странной таинственностью куда-то зовущая. В нем было что-то от ирландского «фараона». — Большинство моих клиентов предпочитает болтаться у мелких рифов и убивать нескольких рыб-попугаев. Есть два-три затонувших судна, чтобы исследовать их с аквалангом. Через некоторое время я начинаю чувствовать себя водителем автобуса, день за днем возящим людей по одному и тому же маршруту... Но я ведь не из-за этого пошел в это дело в самом начале, — он помолчал. — И именно поэтому я сейчас лечу с вами.
— Почему же вы этим занялись? — спросил Грант.
— О, приключение. Волнение. Опасность. Случай. Таких мест мало. Карибы и, может, Тихий, единственные оставшиеся места, которые позволяют чувствовать, что ты жив. — Гройнтон поднял бледные брови. — Как это было на войне. Вы когда-нибудь чувствовали себя именно живым, как это было тогда?
— Нет, думаю, нет, — сказал Грант.
— Вот видите. Конечно, я счастливчик, мне кажется. Потому что у меня, кажется, врожденный талант ныряльщика. Которого я по-настоящему не заслужил.
— Кем вы были во время войны? — спросил Грант.
— Торговое судно, а потом береговая охрана. Пару раз сплавал в Мурманск, — он ухмыльнулся. — Конечно, если бы ныряние было таким же опасным, как война, я бы им не занялся. Не добровольно.
— Люди все же погибают.
— Не очень много.
— Я был бы рад случаю посмотреть на одно из ваших глубоких погружений, — сказал Грант. Но на самом деле ему было плевать; он ощущал странную обиду.
Гройнтон улыбнулся своей странной бледной улыбкой и покачал головой.
— Нет. Вы, вероятно, даже не увидите нас с Раулем. Здесь большой этический вопрос, и это довольно щекотливая ситуация. Вы клиент Бонхэма, и он собирается повидаться с другими клиентами. Я ничего не могу сделать такого, что будет воспринято, как будто я пытаюсь переманить их, — неожиданно он пожал плечами, и под чистой белой рубашкой вздулись мышцы плеч. Снова он улыбнулся. — Так что вы нас вряд ли увидите. Мне вообще не следовало бы лететь. Но когда Рауль меня попросил, я не мог отказаться. Я нырял у Гранд-Бэнк и рифа Мушуар. Там есть неплохие штуковины, если знаешь места.
— Что вы имеете в виду? — спросил Грант.
— О, скаты. Акулы. Большие морские окуни (еврейская рыба).
— Насколько большие?
— Окуни? О, четыре-пять сотен фунтов, — снова улыбнулся Гройнтон.
По неясной причине Грант четко ощутил неуютность. Маленький «ирландец» хвастался не хвастаясь. Грант взялся за бутылку.
— Как насчет джина?
— Не могу. На «работе», — улыбнулся Гройнтон. — Но если вы когда-нибудь будете в Кингстоне и захотите выйти, рад буду взять вас. Вы когда-нибудь ныряли без акваланга?
— Нет. Я и с аквалангом не нырял, пока не связался с Бонхэмом.
Гройнтон кивнул и оценивающе-задумчиво осмотрел его.
— Грудь у вас подходит. — Потом он ухмыльнулся, открытая честно циничная ухмылка очень отличалась от улыбки. Гранту он снова понравился. — Поймите, я не стараюсь украсть клиента у Бонхэма.
— О'кей, — сказал Грант. — Я понимаю. Вы уверены, что не выпьете немного?
— Извините. Правда, не могу, пока лечу.
Гранту это показалось самодовольным. Но он знал, что это правда.
Какими бы ни были его угрызения совести, он сам сделал себя другим и довольно вызывающе, Он удивлялся, о чем же еще он может поговорить с этим странно ограниченным и все же неограниченным человеком.
— Знаете, я читал все ваши пьесы, — сказал Гройнтон. — Я думаю, это потрясающе. Они по-настоящему великие. Вы рассказали о ВМФ и военном моряке времен войны, как никто другой.