Страница 26 из 170
— Тогда давай поедем к тебе. — Он решил, что хочет еще раз заняться любовью. Лесли не будет, она на работе.
— Лучше не надо, — любопытно решительным голосом сказала Лаки. — Давай вместо этого поедем куда-нибудь выпить.
Она пошла с ним к поезду. Он рано сдал багаж, и они пошли к Ратацци, который после первого посещения стал постоянным пристанищем любовников, где их знали и где они выпили по четыре больших мартини, сидя за их собственным маленьким столиком в глубине. Так что они были слегка пьяны, когда через два часа вернулись на вокзал.
— Я поеду с тобой, — тихо сказала Лаки, — если ты хочешь.
— Куда? В Индианаполис?! — Эта идея ему не приходила в голову. Пульсирующий мозг не мог ее освоить. К тому же вокруг них шумела, толкалась и суетилась толпа.
— Конечно. А почему нет? — сказала она. — Я бы поехала с тобой во Флориду, а оттуда самолетом вернулась бы сюда.
Грант не мог свыкнуться с идеей. Он никогда ничего подобного не позволял себе. Но всегда хотел.
— Подожди минутку, — сказал он и залез в поезд поставить портфель на свое место. Он вернулся и спрыгнул на платформу. — У тебя же нет с собой одежды. Ну, и где я тебя размещу?
— У тебя разве нет там дома? Ты же говорил мне обо всем этом на второй день.
— Конечно, но...
— У нас было бы чудесных пять дней поездки на машине во Флориду.
Загорелось табло: «Закончить посадку».
— Я об этом не думал, — сказал Грант. — Я не... Я не могу... — Он поцеловал ее и встал на ступеньку. Они так и стояли, она — на платформе со странным, невероятно покинутым выражением лица, как у потерявшейся девочки, он — на ступеньке. Они глядели друг на друга, ожидая, когда закроется дверь и поезд тронется.
— Я не могу тебя взять на Ямайку, — проворчал Грант. Это была почти рефлекторная реакция.
— Отошлешь меня самолетом из Майами.
— Твоя одежда...
— Ты мог бы купить мне пару легких платьев.
— Не знаю...
— Пожалуйста...
— Ладно, тогда давай!
Лаки, колеблясь, сделала два шага вперед.
— Но ты уверен? Я не хочу ехать, если... Я не хочу давить на тебя.
— Ну, я... просто об этом не думал...
Дверь закрылась перед его лицом. Он глядел на нее, гнев клокотал в нем, как маленькие бомбы. Поезд тронулся. Она махнула рукой, потом руки упали вниз, и она, как маленькая девочка, потерявшая родителей, начала плакать, потом исчезла из вида, отрезанная краем окна. Грант онемел.
В тот вечер он не ел, зато в одиночку напился в баре. Когда он лез на полку, то ощущал странную пустоту.
5
Она не помнила, как добралась до квартиры, но уверена, что брала такси, поскольку метро исключалось. Она за всю свою жизнь только пять раз ездила в метро, пять раз за семь лет жизни в Нью-Йорке, как раз тогда, когда играла небольшую роль у Бадди Ландсбаума и Дона Селта, снимавших в Бруклине. Она пять раз ездила на метро в Бруклин в четыре часа утра на работу.
Она не помнила, как добралась домой, но знала, что сразу же перестала плакать. Она ненавидела плач и ненавидела, когда люди, особенно незнакомые, видели ее плачущей. Она была в оцепенении, это правда, в проклятом, вшивом оцепенении. Она так много пережила за прошедшие недели, особенно за последние несколько дней, что в душе было так же пусто и противно, как в старой банке из-под крема. Пустое оцепенение, и она так и не вышла из него, когда карабкалась по уродливой грязной лестнице, когда открывала дверь и увидела Лесли, Лесли и Форбеса Моргана.
Высокого, круглолицего, ухоженного Форбеса Моргана. Он соскочил с тахты, оборвав разговор с Лесли на полуслове. Форбес Морган, ее гвоздь. Ее старый приятель-гвоздь. Ее приятель, экс-гвоздь. Болт у него большой.
— О, привет, Форбес, — легко сказала Лаки. — Что тебя привело сюда без приглашения?
Он наклонил к ней уныло перекошенное круглое лицо и по-доброму изучал ее, отыскивая на лице признаки... признаки тревог, полагала она.
— У меня свои тайные сведения, — нежно сказал он. — Я слежу за тобой, даже когда не вижу тебя. Он уехал?
Лаки улыбнулась.
— Уехал.
— Он дурачок, — сказал Форбес.
— Думаю, дурачок, — сказала Лаки. Она сняла пальто, повесила его в шкаф в спальне, вышла и расслабилась в большом кресле, которое Лесли тактично освободила. — Но он и мужчина.
— Конечно, — сказала Лесли. — Фьюить!
— И очень талантливый, — сказала Лаки. Чувствовала она себя паскудно и мерзко. Она отключилась и вспоминала день, это было следующее воскресенье после воскресенья их знакомства, когда он провел здесь почти целый день, от полудня до шести часов вечера, рассказывая ей, Лесли и паре других девушек сложный сюжет своей новой пьесы. Он говорил полных пять часов и по меньшей мере четырежды плакал настоящими слезами. И выпил больше половины бутылки виски. Она пыталась написать пьесу. И потратила на это год. У него когда-нибудь встанет проблема питья, если он не последит за этим. Она снова включилась:
— Что?
— Я сказал, что все мы не можем быть гениями, — легко сказал Форбес.
— А я сказала, что это уж точно! — подхватила Лесли. Она старалась улыбнуться сама и заставить Лаки засмеяться, но не преуспела ни в том, ни в другом.
— Я был там, около 5-й и 48-й на днях, рядом с Гибсоном и Клайном, и видел, как он сморкается на тротуар, — сказал Форбес.
— Он говорит, что, сморкаясь в платок, ты снова всасываешь всю дрянь и микробы, — сказала Лаки.
— Пусть так. Но тебе же это не нравится? — спросил Форбес.
— Да, не очень, — ответила Лаки. Неожиданно она взорвалась смехом. Она вспоминала свой ужас, когда они пошли к П.Дж. Кларку. Тогда она содрогнулась и смутилась.
Форбес занял позицию посреди комнаты.
— Думаю, ты знаешь, что я тебя люблю, — скорбно сказал он.
— Не знала, — ответила Лаки. — Никогда об этом не думала.
— Ну, это так.
— Тогда извини.
— Не смейся надо мной, Лаки.
— Я не смеюсь, Форбес. Я вообще едва соображаю.
— Этот сукин сын. Этот сукин сын. — Форбес сжал зубы. — Тогда ты и вправду его любишь.
— Думаю, да, — просто сказала Лаки. — И ничего не могу поделать.
— Эта деревенщина! Ну, этого я и боялся.
Форбес Морган. Старик Форбес. У него и вправду большой болт. Лаки печально глядела на него. Она вымоталась. Она жалела обоих: себя и Форбеса. Он славный парень, но она всегда ему говорила, что не любит его, или, если и не говорила, то все время достаточно явно показывала, так что он должен был понять. Взглянув на него, она снова отключилась. Форбес Морган из плодовитых Морганов. Многочисленных Морганов было так много, что быть Морганом сейчас почти ничего не значило. Тем не менее Форбес только что унаследовал маленькую фортуну славного размера, когда умер его старый дедушка. Она как-то даже навещала его с Форбесом в Коннектикуте, а в прошлом году довольно долго Форбес, сломленный, без гроша в кармане, в той же гарвардской одежде, жил в квартире с ней и Лесли, спал на тахте. Она о нем заботилась, кормила, поддерживала, трахнула и даже нашла ему работу, потому что почти в то же время, когда Форбес въехал к ним, она встретила Питера Рейвена и провела сумасшедший, смешной, дикий пьяный уик-энд с ним в «Плаза», а потом начала с ним ходить тоже. Питер Рейвен был женат и был еще одним из тех сыновей старых, богатых, но теперь сломленных семей Гарварда — Новой Англии (новые бедняки, по-французски она их всех называла — нуво повр). Он был высокопоставленным администратором Си-Би-Эс и пока она с ним ходила, после долгих споров все же уговорила взять Форбеса на хорошую работу. В какой-то момент Питер хотел уйти от жены и жениться на ней, но она мягко, не обижая его чувств, отговорила его. Ни один из мужчин не знал, что она трахается с другим. Это была одна из ее собственных маленьких игр, маленьких личных шуток, о которых никто, кроме Лесли и, может быть, Энни Карлер, не знал.
— Ну, как работа? — сказала она, снова включаясь. Для Форбеса это был большой шаг вперед, а для Питера сделанное стало благодеянием во имя спасения своей души. Она никого не обидела.