Не страшись урагана любви

И Рон — Рон Грант — ее муж!— действует именно так, будто ему все равно. Он сейчас точно так же обращается с Джимом, как и вчера, до вечерней беседы с ним. А когда они поехали в аэропорт, Джим спросил, не может ли он пообедать с ними. Грант согласился, сказал: конечно же. Конечно, будут и Бен с Ирмой, ну и что? Он должен был сделать это непременно.

Бен и Ирма тоже захотели проводить Дуга, так что собралась целая толпа, да еще пришел Ти-Рене (так звали старшего сына Рене), которому Дуг очень нравился. Рене взял не джип, а машину побольше, на заднем сиденье расположились Дуг, Бен и Ирма. Лаки с Роном поехали на старом разбитом джипе Джима. Джим спросил у Рона, не хотят ли они ехать с ним, и Рон, конечно, согласился. По чисто сентиментальным мотивам Джим настоял на том, чтобы багаж Дуга погрузили в его джип, так что Лаки ехала впереди между ними на дополнительном сиденье, которое установил Джим. Кажется, они теперь повсюду ездили втроем. Сидя между ними, положив руки на спинки их сидений и стараясь, чтобы голые ноги в шортах не попадали под руку Джима, лежащую на рычаге скоростей, Лаки неожиданно вспомнила, как сразу после замужества сказала Рону, что когда-нибудь наставит ему рога, и он ответил, что если она это сделает, то должна позволить ему посмотреть. Фу, Иисусе! Он что, сейчас на это ее и толкает? Ее собственная фантазия о том, чтоб на его глазах трахнуть другого мужчину, заставила лицо вспыхнуть, но это была всего лишь фантазия. Но чего же он хотел, поступая так, как сейчас? И ее все еще невлекло к Джиму? Он не знает этого?

В аэропорту (в ожидании прибытия самолета они все расположились в баре с кондиционером), Дуг отвел ее в сторону поговорить. Потрясающее личное обаяние Дуга могло увлечь практически любого человека, если сам Дуг этого хотел, — достаточно привести в качестве примера любовь Ти-Рене, и это в то время, когда он почти не разговаривал с ним, а также Рене, Лизу и даже Джима. Сейчас он работал на нее, и это ее устраивало. Он выдал самую величайшую греко-турецкую улыбку понимания, завершив ее осмысленными, серьезными морщинами на лбу и положив свою большую руку на ее плечо.

— Не думай, что я не понимаю, что происходит, — сказал он, — и не думай, что я тебя недооцениваю.

Она отпрянула — внутренне. Не внешне.

— Вот как?

— И я знаю, что ты собираешься решить все это.

— Вот как. — На этот раз это было отчужденное, уклончивое заявление, а не вопрос.

— Я знаю, что многое тебя шокировало. И ты много переварила. Пища была крупнее желудка, как сказал древний поэт. Но мне хочется, чтобы ты знала, что я, старый папаша Дуг Исмайлех, доверяю тебе.

— О, Дуг, — ее поймали в ловушку искренности едва ли не против ее воли. — Я даже не знаю, любит ли он меня. Честно говоря, не думаю.

— Конечно, он тебя любит, — улыбнулся Дуг. — По-своему.Разве ты не знаешь, что никто и никогда не любит друг друга одинаково? — Паузы для ответа не было. — И никто лучше меня не знает, как с ним трудно. Чтоб прожить с ним больше педели, нужно быть святым. Но Я знаю и то, что ты можешь с ним управиться.

— Ты так думаешь? — тихо сказала Лаки.

— Уверен. Помни, что я его больше знаю. Ты можешь — и неважно, когда, как и что происходило в твоей предыдущей жизни, а может, даже благодаряей! — ты можешь с ним справиться, практически любым способом, какой ты сама выберешь. — Он помолчал, вкладывая в паузу какой-то смысл. — Ты слушаешь? Любым способом, какой ты изберешь.И позволь сказать: что бы ни произошло — что бы ты ни сочла пригодным, — я убежден, я абсолютно уверен, что увижу вас обоих — вместе — в Нью-Йорке, через... шесть недель или пару месяцев.

Малодушно и по какой-то непонятной причине почти с отвращением пытаясь распутать неясное значение этих слов, Лаки промолчала. Если он говорит то,что она думает, чтоон говорит... она и подумать об этомне могла. Или что он может так говорить.

— Не забывай о том, что я сказал, — тепло улыбнулся Дуг и нежно поцеловал ее в ухо, затем снял руку с ее плеча и нежно повел к остальным провожающим, шумевшим у бара. Идя рядом с ним, Лаки почувствовала, что ее охватывает всепоглощающее и хорошо знакомое уныние. И отвращение. По отношению к себе, к Рону и почти ко всему. И когда большой грек снова нежно ее поцеловал и, подмигнув, прошел через таможенную калитку и пошел к большому реактивному самолету, а затем остановился у пахнувшей серой пещеры входа и помахал им всем, у нее было то же чувство, оно даже усилилось.

В тот день они после обеда вышли на катамаране. Бен и Ирма пошли с ними, потому что, как говорил Бен, он хотел, чтобы Ирма хоть чуть-чуть привыкла к тому, что будет во время плавания на «Наяде» (зато, сказал ей Бен, она сможет пробыть хоть несколько дней на островах Нельсона). Лаки была счастлива, что Бен и Ирма едут с ними. Она просто не выносила Рона, вернее, занятую им позицию. Он был крайне вежлив с нею: открывал перед ней двери, помогал сесть и выйти из джипа по пути в аэропорт, а сейчас заботился о ней на судне. Но все время оставалась звездная — звездная,только так она могла ее назвать, — дистанция. Он дошел до того, что нырял один, увидев под водой лютианусов. Он притащил три рыбы за собой на бечеве, что, как она знала, было неправильно, небезопасно. И оставлял ее на борту с Джимом. Конечно, на судне были Бен с Ирмой, уж Ирма-то судно никогда непокидала. Но даже несмотря на все это, она отметила (не понимая), что он обращается с Джимом точно так же, как и прежде. Он делал это едва ли не со скрупулезной тщательностью. В тот вечер, когда в сумерках они вернулись, прибыли Бонхэм и Орлоффски.

На нее сильно подействовал приезд Бонхэма и Орлоффски. При всей своей нелюбви к ним обоим, сейчас она была им благодарна. Весь вечер, естественно, говорили о «Наяде», поскольку на этот раз они приехали спускать ее на воду, и даже Джим Гройнтон говорил только о корабле и предстоящей поездке. Рон настолько увлекся, что в какой-то момент забылся, обнял ее и широко улыбнулся. Он мог быть по-настоящему очаровательным. Он всем так увлекался. Он настаивал на том, чтобы утром поехать и посмотреть спуск корабля на воду.

Лаки поехала. Джим Гройнтон, который, как и все, испытывал подъем духа, тоже поехал. Снова Лаки ехала между ними на переднем сиденье джипа, держась руками за спинки их сидений. Бен и Ирма ехали сзади. И так же поехали обратно. Она должна была признать, что вид «Наяды», съехавшей на тележке и закачавшейся на воде, впечатлял. Естественно, потом они поднялись на борт. И хотя в грязных и неуютных каютах ничего не было сделано, Лаки должна была признать, что ощущение палубы плавающего судна было другим, более волнующим, значительно более волнующим.

Накануне вечером Бонхэм разговаривал обо всем, только не о деталях поездки. Естественно, он и Орлоффски обедали с ними и, естественно, за счет Рона. Бонхэм, глянув, как обычно, на нее, сказал, что это в последний раз, что это чертовски дорого для Рона, и они с Мо будут есть где-нибудь в городе. Еще он сказал, что они с Мо будут спать на судне, пока будут ремонтировать паруса и оборудование и наводить порядок в трюме. Он зарезервировал номер у Рене для Сэма Файнера и его жены, которые приедут через четыре-пять дней. Нейрохирург с подругой прибудут тогда же, но тоже будут спать на борту, экономя деньги. Бонхэм считал, что через семь-восемь дней ремонта снастей, покраски и уборки они смогут выйти в море.

Во второй вечер, после посещения корабля, Бонхэма за ужином не было. Но они с Мо пришли позднее и принесли карты, линейки и прочие приборы, чтобы поговорить о самом плавании с теми, кого это интересовало. Лаки к их числу не относилась. Когда они склонились над картами островов Нельсона, она глянула и отошла к бару выпить. Она никогда не понимала ни карт, ни дорожных схем. Ирма, которая также не интересовалась этим и тоже не понимала в картах, быстро присоединилась к ней. Они вдвоем сели у стойки, выпивая и наблюдая за пятерыми мужчинами: Бонхэмом, Орлоффски, Беном, Роном и Джимом, оживленно жестикулирующим над грудой карт. Лаки отметила, что на других жильцов отеля, включая кинозвезду и его жену, это произвело большое впечатление.