Страница 36 из 60
Монастырь был отстроен спиралевидно и, действительно, когда-то служил крепостью. На этих вот ступеньках и в коридорчиках, должно быть, людей резали ворвавшиеся турки или кто там еще. Лиходеи. Персы, пираты. Большевиков только здесь не было. А немецкие администраторы даже охрану поставили. На весь полуостров. Это в вину отцам вменяют. Сотрудничество. И родные коммунистические пропагандисты не уставали укорять. А дело было не совсем так. Мрак веков. История многовекторна и чудна. Не постичь ее, проклятую. После трапезы Саша затеял постирушку, а потом нашел укромное место на балконе, на самом верху. Нежнейшее солнце на пути к закату согревало лицо его и руки. Он просидел на балконе довольно долго, пока не высохло его бельецо, и поплелся в комнату. Тем более, что голоса трудников приближались. Не хотел он с ними быть, сам не понимая, почему. Не нравились они ему с утра.
Пес лежал на койке своей и смотрел в потолок.
— Странное дело. В помещении нет иконы.
— А должна быть?
— А как же…
— Ну. Я попросил.
— Чего ты попросил?
— Ну, там, всякого…
— У кого?
— У Богородицы. Только «Скоропослушница» какая-то странная. Доска расколота. Оклада нет серебряного.
— Да где ж ты ее видел? Когда?
— А в храме.
— Это, брат, другая икона. А ту самую утром покажут. Она у них в притворе. А, может, не покажут.
— В каком притворе? Где притвор?
— Ты привыкай. В монастырях бывает по нескольку храмов. Всякое бывает. Реликварий. Костница.
— Значит, зря просил?
— Зря ничего не бывает. Дорогу запомнил?
— Куда?
— В церкву. Тут не мудрено заплутать. На литургию один пойдешь. Я устал. Спать буду.
— Как это один?
— Да вот так. Не дрейфь, Болотников. У вас весь род талантливый и богобоязненный. А людей резали по ошибке. Потом каялись. Или так жили. Но богобоязненно. Дерзай, авиатор. — И повернулся на бок.
— А как же знать, когда?
— Когда резать? Или каяться?
— Насчет резать, это, сдается, ты мастер. На литургию когда?
— В колокол ударят и иди. Все. Я устал. Спать хочу.
Потом дернулся, повернулся к Саше.
— Ты в Риге был когда?
— Нет.
— Ну и дурак.
И захрапел.
«Фонограмма записей разговоров объекта и фрагменты видеозаписей его контактов изучались в главной лаборатории в течение недели. Высылаем отчет начальника лаборатории с незначительными сокращениями. Поскольку существует все же большая доля вероятности, что изучающийся объект является искомой личностью, считаем целесообразным при проведении дальнейших мероприятий иметь это в виду».
И далее сам отчет.
«Нейролингвистический анализ психики предлагаемого объекта позволяет с достаточной долей уверенности определить его, как относящегося к аудиалистической группе. Это следует из анализа употребляемых объектом глаголов, прилагательных, наречий. Для анализа по движению глаз материала достаточно. Ясно прослеживается движение глаз налево вбок или направо вбок, а, также вниз. Предложенный материал позволяет также выявить некоторые особенности личности. Объект малоподвижен, с минимальной жестикуляцией, предпочитает не смотреть в глаза, речь монотонна, местоимение „я“ применяется редко. Модальности этапов, прослеживающихся в речи объекта, соответствуют материалу, имеющемуся в главной лаборатории на искомый объект. Изменения стратегии объекта в зависимости от ситуации не поддаются в достаточной мере идентификации, так как движение глаз в контрольные моменты не прослеживается (изменение ракурса снимающим). Побочные, сугубо индивидуальные реакции не представляется возможным выявить.
По физическим особенностям совпадают рост, тип и цвет волос. Телосложение коренастое, в прошлом близкое к атлетическому.
По функциональным особенностям — некоторое несовпадение жестикуляции (интенсивность, направление жестов и особенности), мимики, улыбки. Главное — несовпадение тембра голоса. Особенности речи — совпадение по темпу. По ушным раковинам идентификация полная».
… Черная Рожа появился из зыбкого келейного сумрака, материализовался для того, чтобы сказать несколько фраз, и исчез, оставляя нехороший запах.
… — Ты любишь песни, дружок? — спросил он Пса.
— Ненавижу.
— Как же так? Будучи культурным человеком…
— Пошел ты…
— От неформальной лексики отвыкайте, товарищ. В монастыре вас по головке за это не погладят…
— Ты монастырь не трогай. Не про тебя…
— Ты еще на гору пойди.
— На какую?
— На Святую. Пролей слезу. Пузцо растряси…
— Ты чего от меня хочешь на данный момент?
— Песни послушай. Любимые песни красных латышских стрелков. Ты сам-mo не в Либаве родился? Не из военных моряков? Не из бывших?
— Сгинь, нечистый…
— Я-то как раз чистый. Смотри, какие ладони светлые. Могу еще показать кое-что…
— Нет. Давай лучше музыку.
— Сразу бы так… Наслаждайся.
Да. Он присутствовал на празднике песни. Певческое поле. Вече ряженых. Точнее — не вече. Вече — это у другого народа. Это майдан. Только здесь и такого слова не знают. Не хватает словарного запаса. Не можешь говорить — пой. Полегчает. И другие не догадаются…
«Дорогие соотечественники. Латыши, как и все прочие народы мира, поют всегда и везде. Трудно придумать время и место, которое помешало бы латышу петь. Поют, чтобы было не так тяжело. Поют, чтобы жить.
А главное — чтобы песни эти услышали те, кого природа лишила радости петь и воспринимать спетое.
Хорошо спетая песня может побороть самого лютого врага. Вот уже много веков латыши убедительно доказывают, что именно то, что заложено в песне, может спасти и направить к победе народ. На наших праздниках никогда не увидеть перекошенных лиц и судорожно сжатых кулаков. Для латыша песня — это то же самое, что Шекспир. Вся драма мира, вся его трагедия заключены в нашей песне.
Много лет только песня помогала латышам чувствовать себя гражданами Родины, которая была у нас отобрана. Но ее хотят отобрать у нас вновь.
Латыши — единственный в мире народ, который ставит песню и ее праздник выше свободы и независимости.
История сделала латышей героями своих песен. И их слугами. Так послужим еще раз».
Он разглядывал лица поющих людей. Вот типичная конторская служащая, округлая и приятная глазу. Нисколько не хуже и не лучше какой-нибудь Дуси. Но справа от нее старуха древняя и страшная. Вот мужчина, по виду инженер, совершенно пристойный, в очках, старых и надежных, еще с советских времен. А вот компактная группа женщин, лет под пятьдесят. Характерные лица выдают в них сельских жительниц. Все здесь сегодня в национальных костюмах. Все поют. Вот ухари лет тридцати пяти, а вот дети лет четырех в лапоточках каких-то, в кожаных, и тетки стройные и высокие. Девчонки с гуслями. Венки на головах из свежих осенних цветов.
Он находил красивые лица и отвратительные. Там, где широко раскрытый рот и три подбородка. Там, где в ушах колокольчики и огромные бюсты колышутся в такт.
Профессиональные дирижеры, меняясь на капитанском мостике, управляли толпой, собравшейся на Певческом поле. Пивные бутылки и банки. Буфеты вокруг и шашлыки. Праздник удался на славу.
Он представил себе их совокупные лица — мужские и женские — и понял, что уже где-то видел их. Самые характерные, типичные, запоминающиеся. Ах да, это тогда, возле университета. Молодое поколение шло в аудитории.
Ну почему все так? Почему он так зол и несправедлив?
Пес повидал жизнь и видел всякое, и разное. В других странах бывал и среди чужих людей. И только этих не любил. И не мог объяснить себе причины этой нелюбви. То ли ассоциация с кремлевскими охранниками, железными стрелками революции, то ли другие страницы и фрагменты истории. Он покинул этот праздник жизни. Ушел вначале пешком, так чтобы песни гасли постепенно, потом сел в автобус. Латыши — они же не православные. Католики, лютеране, другая, какая дурь. Только вот в том виноваты, что люди. Рабы Божьи… Ни эллина, ни иудея…