Страница 9 из 15
– С чего вы взяли?
– Ответьте, что плохого вам сделал Плутон? За что лишили его статуса планеты? Вы спросили совета у звезд, у Солнца?
– Вы кто? Что вам надо?
Я узнал ее, сразу узнал. Она дотянулась до меня с тех самых двух окраин – окраин весны.
– Возьмите, возьмите, вам нужнее.
И удалилась туда, к солнцу. А я, отравленный жалостью, отправился в рюмочную. Не помню, собеседник был рядом или зеркальное раздолье барной стойки.
– Пойми, чудак, человек – посудина, куда и воды, и водки налито, и трава в самую середку воткнута.
– Что за трава такая?
– В той траве сила.
– Ты про волосья?
– Дурья башка, волос, он и после смерти растет.
– Скажи по секрету, как величать траву?
– Имя самое обыкновенное.
– Говори, не томи.
– Жизнь.
Помню, и допил, и конфеткой закусил, а вот фантик кокетливый отыскать не удается. Плутон не та сторона от Солнца, на которую заглядываться стоит. Четная стройность наготы нашему светилу ближе.
Open
Ax, какое это было утро! Кто-то на асфальт наклеил листья. Нет, они там не лежали, обнимали во всю свою ширь нетронутую радость тротуара. И думать, и дышать остерегался. Шаги предвкушали счастье. Нас подтолкнули руки. Она торговала в палатке сигаретами и прочими сопутствующими мелочами. Низкое окошко вынуждало клиентов кланяться ее рукам. Казалось, она и денег не брала, платой служило восхищение красотой необыкновенных рук.
– Поверьте, всего рубля недостает.
– Занесете завтра.
– Можно в залог букет оставить?
– Он не завянет?
– В ваших руках увядание невозможно.
Руки и утеха, и отрава, и правда в руках. Другие части тела в них, как в зеркалах, отражены. Они и орудие, и приправа, и приданое празднику любви.
– Отчего вы не возвращаетесь за залогом?
– Я так задолжал, мне неудобно.
– Ну, что такое вы говорите.
– Вы правы, хочется другого.
– Есть сигареты, чай, кофе.
– А можно увидеть вас целиком?
– Не боитесь разочарования?
– Боюсь остаться на первых страницах знакомства, мне невыносимо хочется читать вас дальше.
Потом, когда было позволено касаться, гладить руки до самых локтей, почувствовал возрастающую увлекательность текста. Не обошлось без губ, они тонули и до дна доводили. А глаза влекло все ниже, ниже. Познав сладостный яд восхода ямочки на животе, онемел от счастья. Руки не обманули, она была вся в шаге от восторга. На границах дозволяла целовать уходящую алость тела, оставленную резинкой трусиков. Спина, как и тыльная сторона ладоней, искрилась увядающей красотой заката и обещанием небывалого восхода скрытых тайн тела.
– Пожалей, не трогай. Я под тобой догораю.
Отступал до шеи, стройной, выразительной, как кипарисы во время восхода на берегу нетронутого моря. Упоенный едва уловимым стыдом обнаженности, уходил, унося волшебное ожидание, жар сомнений и недоступность последних страниц.
Нас спасал полумрак и кактус на окне, он возвращал утраченное благоразумие.
Я весь из рук, все остальное во мне неважно. Думал, и ее приручил. Но нет, ей хотелось глупости слов, призрачности обещаний. Оказывается, важно, чем я живу. Ничем, выживаю, когда не влюблен.
– Мы не бываем на людях.
– Мне без надобности.
– А я хочу людей вокруг.
– Разве меня недостаточно?
– Мне хочется делиться тобой.
– Давай вернемся к истокам, к нашим рукам.
– Не говори так.
– Знаешь, я вообще не люблю разговаривать.
– И со мной?
– Ни с кем.
– Уходи. Ты жадный, за все время три слова пожалел.
Ушел. Пару дней дышал правотой, потом рукам перестало хватать воздуха. Она не подходила к телефону. Сигареты по привычке брал там же, но из других рук. Они утратили вкус, просто дымили и думали за меня. Люди раздражали, время взбунтовалось, им вместе взятым до нее не дотянуться никогда.
И вдруг, это было вчера, ее руки взошли из низкого окошка табачной лавочки. Я ослеп, тыкался мордой мимо, пытался что-то сказать.
– Говори, ну говори ты.
– Я!
– Что – ты?
Не знаю, как другие такое выдавливают из себя, в моем тюбике губ с пастой слов негусто.
– Люблю.
Как страшно сушат слова, невыносимо захотелось пить, хоть из лужи. Нет, лучше из ее рук.
– Не может быть. Позвольте узнать, кого?
На последнем шаге запнулся, пытаясь вспомнить, на какую букву начинается это злополучное слово, мысленно повторил алфавит. Спасло то, что сигарету трепыхало на ветру. Выдохнул желаемое.
– Тебя.
– Ты остолоп, повтори весь пароль.
– Как?
– А так, на одном дыхании.
Долго вбирал воздух и выдохнул всего себя без остатка:
– Я люблю тебя.
– Завтра жду, пароль не забудь прихватить, без него не приходи, слышишь?
Вот и иду, и сглазить боюсь, и дую на пальцы, и пароль повторяю почти во весь голос. Подъезд. Набираю на домофоне ее любимое число двадцать восемь, нажимаю кнопку вызова.
– Пароль, говори пароль.
Забыл, напрочь забыл, оглянулся – никого, подсказать некому. На табло высветилось: «Open». Не вникая, прочитал вслух: «Open».
– Кто?
– Open.
– Кто-кто?
– Open.
Как взлетел на пятый этаж, не помню. Дверь в квартиру оказалась открытой. Коридор пустовал, кухня отмолчалась. Она лежала в комнате обнаженной и ждала. Ее губы что-то такое шептали нежное-нежное, как пена долгожданного моря.
Нагнулся и услышал знакомое, повторенное много-много раз.
– Open.
И руки вошли в руки. Кто-то стал небом, а кто-то остался землей. Кактус на окне улыбался, иголки, оцарапанные осторожностью пальцев, светились на солнце. Мне хотелось петь, и я вспомнил забытое:
– Я тебя люблю, слышишь, люблю.
– Ты мой Open.
– А что это значит?
– А это значит всё!
Странно, зачем столько слов? Есть одно волшебное «Open», оно на устах подъездов светится. Стоит только протянуть руку, и всё состоится.
Сердечная недостаточность
С детства голова мешала. В два года заполз в будку собачью, попытался избавиться. Вытащили, не дали псу полакомиться. Потянуло в бочку с дождевой водой, бултыхнулся, да дед ноги заприметил, не позволил небесной влагой воспользоваться. Тогда, естественно, не осознавал неистовой тяги жития без головы. Сейчас понимаю, сочувствую несмышленышу. Лишнее у нас в России это место. И бьют по нему, и за него же наказывают крепко. Всю жизнь мечталось поменять голову на еще одно сердце. С одним счастью не справиться. Куда только глобус головы не пристраивал, на какие аукционы не выставлял. Сердце в цене растет, мозги до ливера дошли.
В очередь записался, пересадки жду, вместо мозгов в голову обещают сердце впендюрить. Этой штукой, что сверху торчит, нашу жизнь понять невозможно. Предупредили, правда, зрения лишусь, слуха, обоняния и вкуса впридачу. Доктора боятся, бодаться начну. Нет, дорогие мои, бунт – головная боль.
Осязание – вот осознанная необходимость. Поцелуи пальцев прикарманили. Губы промолчали. На лицах факт плагиата отметиной куксится. Признаю, и пальцы кланяются, но в другую сторону, туда, где сердце от счастья бьется.
Пару слов о теории большого взрыва. Когда ладонь разорвало на пальцы, это было рождением человека. Дарвин дурачит, а вы верите. Попробуйте опустить голову до сердца, и всё станет на свои места. Занимайте очередь, пока не поздно. Воздух возможностей на вашей стороне. Спросите, где сердец столько набрать? А голова вам зачем? Вертите почаще, глядишь, и отвалится, главное, чтобы упала куда следует.