Страница 10 из 15
Ладно, юмор – явление потустороннее, вирус юмора занесен извне. На земле смеяться не над чем, начудили достаточно. Люди много внимания уделяют событиям, которых нет. Их отклик на прошлое, как на настоящее, деформирует сознание. Для стороннего наблюдателя человек смотрится существом замедленных реакций на происходящее, возможно, даже производит впечатление умственно отсталого. Немгновенность мысли, длительность преобразования в слово отталкивает человека от реальности. Голова давно отброшена назад, не туда ее, короче, занесло. Как включить человека в настоящее, как дать ему возможность счастья обладать тем, что есть на самом деле? Намекну. Вот я о пальцах да о пальцах. А почему? Другими частями тела держать неудобно. Если вы не используете возможности рук, диалоги выглядят, словно слепой глухому про радугу рассказывает. Доходит, что счастье не в голове? Вот и откажитесь от пережитка. Ищите его в других частях тела. Глупость ваших поступков из башки, нормальные органы на других орбитах вертятся. Живите настоящим, чего проще: кроме головы, помех нет.
Да, пересадка удалась. Доволен. Бьется во мне парочка таких чудес, что сказки поползли по телу и ничего не чешется. Желаете? Перестаньте жевать, моргать, рожи корчить. Включайтесь в процесс. Тут одна дамочка интересуется, с шеей как быть. А ну ее, от шеи шуму много. Хороший человек начинается с плеч. Подставляйте друг другу, драм не будет. Возьмите себя в руки, ощупайте. Потрогали? Я настоящее. Сердце я ваше. Вот оно и есть счастье. Прикиньте, если их два? Вот так. Правда – взрослая игрушка, взрывается.
Вступительный экзамен
Соседская девушка к нам порой забегала книги брать. Однажды вошла особенной, игривой. Ее, как котенка, было не унять. Ну, я шутливо шлепнул по попке, а она враз засветилась, похорошела вся. Потянулась ко мне. Разговорились ни о чем, а на самом деле о самом важном. Засиделись допоздна. Родители в соседней комнате давно спать улеглись.
– А ты красивый, оказывается.
Она гладила мое лицо, а я дышал майской теплотой ее пальцев.
– Давай просто так полежим, как брат с сестрой.
– Давай, а так можно?
– Тебя сестра целовала когда-нибудь?
– Не помню, может, в детстве.
Я гладил по плечам и чуть ниже, терся о пылающие щеки, путался пальцами в волосах. Я не умел целоваться, хотя всем рассказывал о своих неимоверных победах.
– Почему мы не можем так всю ночь быть рядом, разве от этого кому-то худо?
Язык я свой проглотил основательно, лишь осмелился руки опустить чуть ниже поясницы. Она поспела, как ягода на кустах августа, казалось, тронь покрепче – и соком брызнет, и весь дом проснется от удивления. Какже, весной август зашел в наш подъезд и припозднился до самого утра. Да мы и не спали почти, подремывали, чуть касаясь друг друга руками. В нарастающем свете утра она на какие-то святые минуты стала такой безнадежно беззащитной, выставив навстречу первым лучам маленькую грудку. Вернее, та сама вышла из-под рубашки навстречу солнцу.
Розовый детский сосок смущал, притягивал неимоверно. Мне так хотелось эту единственную желанную ягоду на белом снегу ее груди. Нагнулся дышать спелостью, свежестью святая святых, женской нетронутой грудью.
– Перестань, закричу.
Не сдержался, согрешил, поцеловал, не выдержал, повторил дважды. Она заплакала, отвернулась. Вышел на балкон курить. Она прислонилась кспине и спросила:
– Как будем дальше?
– А так и будем, по-соседски.
– Не шути, я серьезно.
– Ты приходи.
– Ладно, приду.
Она стала забегать вечерами, устраивалась подле меня с книгой и молчала.
– Родилась потрясающая идея.
– Ты хочешь пригласить в кино?
– Фу, как банально, давай целоваться учиться.
– Давай.
– Только по-настоящему.
– А я с тобой всё хочу по-настоящему.
Целый месяц тренировались, вроде что-то начало вырисовываться. Губы освоились, притерлись. Если она не заходила хотя бы пару вечеров, в сахаре исчезала сладость, хлеб терял какую-то свою изначальную нежность, вода становилась излишне пресной.
На лето родители отправили ее погостить к родственникам. Обратно вернулась невестой, с женихом намного старше ее. Но по-прежнему вечерами заходила ко мне заниматься привычным делом – поцелуями. Они с каждым разом становились не по-соседски страстными. Порой пытался руками любопытствовать, она уклонялась, укоряла по-взрослому:
– Не делай этого никогда больше, ты понял меня?
Ничего я не понимал, мне хотелось двух красных ягод августа на белом снегу груди. Про жениха не говорили, в основном целовались мучительно и молча. Поцелуи стали такой же потребностью, как вода, как ежедневный хлеб.
– Завтра утром дождись меня, не уходи из дома.
– Это приказ? Я вроде не жених.
– Да, приказ.
– От кого, можно поинтересоваться?
– От преподавательницы поцелуев.
– Зачем?
– Завтра узнаешь, потерпи, дурачок.
И пришла, и оголилась, и взошла на белые простыни, и место мне указала. И как мы тут вцепились друг в друга, будто с водой впервые встретились, захлебывались, отдыхивались. А руки неумолимо шли дальше и дальше, и казалось, открытиям не будет конца.
– Если ты никому не расскажешь, то делай со мной всё, что пожелаешь.
– Что значит всё?
– Всё-всё, до самого главного.
Нет! Я не мог! Не умел! Не хотел! Боялся! Осмелился лишь поцеловать нежную поверхность треугольника в мелких кудряшках русых волос.
– Как мило, как славно ты это сделал.
– Нам пора, скоро родители заявятся.
Мы вышли из подъезда пройтись, в себя прийти. Лето как-то убого сворачивалось в осень. Рябина пялилась на меня розовыми сосками глаз, тыкала ветками в спину.
– Вот два латунных кольца, возьми. Разбогатеешь, обменяешь на золото.
Взял, испугался, к друзьям убежал куролесить. Во время последнего вступительного экзамена, я тогда в театральный подал документы, она нашла меня там.
– Как мне поступить, скажи?
– Ну, твои же родители все давно решили.
– То родители, а не я. Как поступить, скажи?
У меня маячила театральная карьера, я умел хорошо целоваться. Меня ждали на последнем экзамене. Она вырвала руку и ушла. А нас отправили в колхоз убирать картошку. Она в это время вышла замуж. Я завел полевой роман с девчонкой из группы, выслушал кучу комплиментов по искусству поцелуя. Соседка еще какое-то время, по привычке, забегала ко мне за книгами, мы порой даже целовались. Мне хотелось красных ягод на белом снегу груди.
– Нет, нет, не твое. Ты хотел научиться целоваться?
– Хотел.
– Я тебя хорошо научила?
– Хорошо.
– Хочешь – повторим.
– Хочу.
Из института с успехом выгнали, отправили в армию. А она начала рожать. Нынче трижды бабушка, а я артист погорелого театра. Подрабатываю, где придется. В основном жду сна. Он моя единственная и желанная собственность. Жизнь не задалась. Сон не подводит, каждую ночь является спасать от жизни.
– Как мило ты это сделал.
– Ты никуда не торопишься?
– Нет, ты со мной, куда торопиться?
– Можно, повторю столько раз, сколько волосков на нём?
– Не спеши, там вечность.
– Она моя?
– Твоя, только никому не рассказывай об этом.
– Вот, возьми.
– Что это?
– Золотой обмен.
– А не поздно, соседушка?
– Поздно, да подлым быть надоело.
– Давай-ка почаевничаем, пока внуки гуляют.
– Можно, поцелую, как тогда?
– Дурак ты старый, я этими губами внучатам сказки рассказываю.
– А жить как?
– Руки мой, щец горяченьких плесну.