Страница 6 из 15
Ее долгое молчание переполняло его неведомым: «Тащи стаканы, воду Господню пить будем. Она того стоит. Солнце взойдет– с ним напополам, самое то будет. Счастье в срок – суровое испытание. Всякого добра в жизни пробовать довелось, может, и этого жахнуть?»
Вдруг она спокойно произнесла:
– Было бы рублей триста-четыреста, я бы мартини попила в удовольствие. Ты хочешь?
Повисло молчание. Почему-то он подумал: мартини в эту минуту – что март на скотном дворе.
Она надулась, он надолго задумался. Кто из них раньше лопнет, не знаю. Может, Лопе де Вега? А счастье – высшая несправедливость. Ниспошли им его, Господи. Этого гостинца твоим людям так не хватает, они даже слова до конца выговаривать не могут, боятся сглазить.
Лада
Звонок – звук зари, зоркий глаз перемен. Парты – пристань, мы – корабли, перегруженные знаниями и эмоциями учителей, им кроме нас делиться не с кем. Якоря их улыбок ехидны и беспощадны. Но в паруса наших спин дуют южные ветра родительских уст.
Учителям я не по зубам, мной со второго сентября занимается директор.
– Ты откуда такая?
– Я?
– Ты-ты!
– Из двух нот: «ля» и «до». Мама с папой в орфографии не петрили, вот и вышло: «ла-да».
– А у тебя как с орфографией?
– Нелады, «ля» путаю с «лю», «до» с «ди». Кричу: «Люди-люди», а они не слышат. А вы кто?
– Я директор, Максим Максимович.
– Давайте звать вас коротко.
– Как?
– Квадратный Мак.
– Зови, двухнотная.
Вот так познакомились. Он
седой, строгий, и нос свой сует во все дела. От этого на самом кончике образовалась мозоль. Он может носом открывать двери и выдергивать клочки старых объявлений. Переворачивать страницы журналов и дневников. Его любопытство страшнее любого оружия.
Я шла по коридору широкому, как проспект. Коридор кормит и поит, и учит заодно. Директор двигался навстречу, отрезая туалет, последнее убежище убогих.
– Ты кто такая, почему не на уроке?
– Я кошка Лада, которая гуляет сама по себе.
– Ну и что я должен сказать в ответ?
– Скажите что-нибудь, сделайте милость.
– Брысь!
Пуговицы луж не переношу, предпочитаю молнии во всем. Они извилины земли и кардиограммы наших сердец.
– Лада, как с весной, сосульки поспели?
– Нормально, Максим Максимович, они сознались во всем. Слез дня на два хватит.
– Тебе их жалко?
– Не вам, педагогам, об этом печалиться. Вы ни мела, ни свеч не жалеете.
– Ладно, пойдем обедать.
– Я отдыхаю.
– От кого?
– От пищи и вообще.
– В столовой щи из кислой капусты.
– Капуста и аисты табу, соблюдайте диету, педагоги.
– Да, сложная штука жизнь, не завидую тебе.
– Жаловаться на жизнь нельзя. Не нравится, уходи.
– Откуда ты такая на мою голову?
– Из молний. И вам на пиджак одну не помешало бы повесить. Для куража.
– Хорошо, будет время, забегай, поболтаем.
Дня два была занята разборками с одноклассником. Он возле школы выследил мою маму и наябедничал:
– Ваша Лада подобрала подбитого голубя, обцеловала, как родного.
– Я рада за голубя и дочкой горжусь. Что ты хочешь, мальчик?
– Она всем объявила, что вы его усыновите. Это правда или врет?
– Спасибо, заботливый, разберемся.
Мама вынула душу из меня, я из одноклассника вытрясла потроха. На табло нет нулей, там один-один стоит. Еще не вечер, будет и на моей улице праздник. Думаю, директор соскучился, учителя все на одно лицо, я разнообразнее. Стучусь.
– Лада, у тебя какое-то дело ко мне?
– Нет, вы приглашали, вот и пришла. Решила вами заполнить паузу.
– Говори, двухнотная.
– Гравитация – родной язык тел, электричество – иностранный. Вам как физику понятно?
– А магнетизм?
– Магия магнетизма присуща немногим.
– Инерция твоего инакомыслия просит ремня.
– Это что-то новенькое…
– Старо как мир, поворачивайся спиной.
– Не спешите, дайте справку, квадратный Мак.
– Какую?
– О том, что у вас была.
– Зачем она тебе?
– Ваши справки учителя в тонусе держат.
– У тебя сила воли есть, окаянная?
– Сила есть, сами знаете, и воли с лихвой, но однополость этих слов на союз не тянет.
– Брысь!
– Мяу!
Чудо земное
Дом остался в детстве. Жилье – пожалуйста. Живу диетически, по-идиотски, короче, живу. Жена есть, служба тоже. Книгу жалоб и предложений не заводил. На заводе другие законы. Заклинит – пьем, потом по полкам: кто на нары, кому в кровать, а кому обходной в зубы и повод продолжить. Жуликов с перебором, одни начальство облизывают, другие к Богу поближе жмутся, а те, кто никуда не годится, пашут, когда не пьют. Путного ни на грош, ладно бы на страну горбатились, а на хозяина спину гнуть охоты мало. Спецовку с рукавичками кинет, а себя, как ценность какую-то, обхаживает. Жулье, одним словом, и слева, и справа. Да вот, кроме заводской проходной, ни в одни ворота не пускают. Там пропуска из других бумаг ладят, для наших ладоней шершавости недостает. Огороды прежняя власть угробила, скотину успешно сократили строители коммунизма. Мы попристойнее смотримся, мычим потише.
И чего это я разошелся? С похмелья, одним словом, а колобашкам полный каюк вышел, ку-ку, короче. Баба моя отбрехалась, по соседкам сердоболить намылилась. Спать не могу, спину менты отбили, думали, копилка, дубасили, пока из ребер песок не посыпался. Я не в обиде, у каждого свои обязанности. Пива бы полторашку, нутро отмыть, мигом бы похорошело. Вон по ящику сколько его показывают, как Пушкина в прежние времена. В книгах ковыряться не привык, все больше вилкой в закусках, заплатил и хавай. Хоть паспорт продавай, больше-то за душой ни шиша. За него и красненького нальют, и морду по столу раскидают. Не в радость такое-то веселье. Руки бы на себя наложить, да откуда у бабы деньги на погребение, и начальник цеха от похорон опух. Скорее бы отходняк начинался, ночь-то вся еще впереди. Вертеться что с Востока на Запад, что с Запада на Восток – один хрен, не помогает.
Час от часу и часам не легче. Стрелки начисто стирают циферблат и лезут на стенку. В старых-то домах все стены пропитаны временем. Ветхость их не от ветра, время с удовольствием поедает и камни, и дерево. Древность-то держится на одном честном слове живущих, не более. Пространство – сторонний наблюдатель за этим делом. Такого вора, как время, вовек не сыскать. Вон сколько прожито, а кроме дум тягучих, которые что бабий напиток – ликер, ничего не нажил. Жизнь ко мне все больше боком поворачивалась. Партийцы к себе на пушечный выстрел не допускали. А эти, новые, так огородились, что покруче иностранцев рылом выглядят.
Еще не старик, а ступать некуда. Когда оступился, Бог его знает? Может, таким, как я, ничего не положено? Жаль, конечно, зато объявления типа «Сниму жир за сутки» не про нас писаны. Жир – жидкость вредная.
Что касается ума, он и до нас дурнее не был. Еще неизвестно, повезло ему с нами или нет. Слава Богу, сон у людей в наличии, а так бы давно Землю-матушку замордовали, за мурыжил и в пух и прах.
Так вот до заката и прокантовался у окна в обнимку с похмельным синдромом. А он такой выкатился – залюбуешься, одним словом. Вот скажите, разве чудеса целуют? Им цена выше поцелуя. Да вот беда, смотреть долго на свет нестерпимо, и не смотреть не могу. За что счастье такое привалило? Аж воздуха не хватает, ну никак не отдышусь. До губ горизонта не добраться, а другого добра и даром не надо. Не принижаться бы, жить в свой рост, вес не так важен. Земля все равно от себя никого не отпустит. Давление? Оно сверх нормы. Пульс зашкаливает. Главное – до земли доставать, пока дотягиваешься до нее – живешь, по крайней мере, в рост человеческий. Чай заварю, завидная она штука, эта жизнь, жадная, даже таких, как я, при себе держит. Жаль, до горизонта дотянуться не могу, а то, ей Богу, расцеловал бы это чудо земное.