Страница 66 из 69
– Я прошу вас перейти в отдельную палату.
Философ дернулся, как от удара, и с испугом воззрился на начальственную особу.
– Нет, нет, успокойтесь. Мы переводим вас в лучшие, комфортабельные условия, где будет полный покой, отдельное питание, – она неприязненно, если не брезгливо, оглядела палату.
– Благодарю, мне и здесь хорошо.
– Но мы делаем это по просьбе вашей дочери.
При слове «дочери» к Андрею Ивановичу подошел господин, упакованный в кожу, и подал записку. Тот так растерялся, что механически начал читать вслух:
«Папочка, родной мой!
Дела задержали меня во Франции. Вернусь к Новому году. Никита сделает все, что нужно.
С любовью. Твоя Мила».
Листок выпорхнул из рук больного, но «кожаный» поднял его и протянул новый – оплаченный счет за палату. Философ отвел протянутую руку и вперил в благодетеля стальной взгляд:
– Вы кто?
– Друг вашей дочери.
– Уходите!..
Елена Романовна шепнула что-то на ухо Пилипенко, и все трое гуськом ретировались из палаты.
– Закурить бы, – попросил Андрей Иванович.
– Да что вы, Господь с вами, – попробовал удержать я, но он отмахнулся и вышел.
Через полчаса вернулся с запахом табака. Мы молчали.
Равнодушие сродни предательству. В наши дни оно становится рядовым явлением. Интересы денег, дела – превыше всего! Что нам болезнь близких, что нам старая жизнь, если кипит и блистает молодая?! Совесть выбрасывается, как отслужившая мебель. Так легче? И не об этом л и ночью выла метель голосом Ивана Карамазова: «Бога нет, и все дозволено!»?
Не знаю, но верю: через много лет Людмила Андреевна, почтенный доктор филологических наук, стиснутая железным кольцом одиночества, будет метаться в холодной постели и рвать на себе седые волосы, ибо что посеешь, то и пожнешь.
Сердце Андрея Ивановича не выдержало. В три часа ночи я проснулся от внутреннего толчка и увидел его руку, плетью свисавшую с кровати. Философ был мертв.
2000
Сколки бытия
Свет невечерний
У Алого поля в троллейбус вошла женщина в сером. Показала проездной и села у окна впереди меня. В эту же минуту к ней ринулась другая, с жаром полушепотом воскликнув:
– Машенька! Милая, что с тобой? На тебе лица нет!
Женщина в сером повернулась к знакомой и, медленно роняя слова, выдохнула:
– Он ушел. Ушел и свет унес.
Нагая баба
Погода нелетная, и мы томимся в аэропорту в ожидании рейса. Рядом со мной, скинув на плечи пуховые платки, ведут неспешный разговор две женщины. Прислушался. Речь идет о снохах:
– И чего ей надо было? Квартира, машина, деньги – только манна небесная не сыпалась. А ведь ушла, подлая, от Ивана с дитем на частную квартиру, да еще и радуется.
– Ох, не говори, Анна Васильевна, – посочувствовала собеседница. – Не видали они, молодые, нагой-то бабы в крапиве.
Мочалка
Наталья вернулась из пригородного района, где ее муж работал директором школы. Вернулась и закатила истерику:
– Я, как дура, забочусь о его здоровье: накупила лекарств, нового белья, даже на коньяк не пожалела, а он?! Он, кобель несчастный, с завучем развлекается, когда я приехала.
Мать успокаивает дочь:
– Да любит, любит он тебя, успокойся! Не мочалка, не измочалится, на всех хватит.
С природой не поспоришь
Летний тихий вечер. В огнях заката плавятся стекла окон, на столе шумит самовар. Чаевничают три сестры. Старшая приехала из Сибири, и младшие жалуются на своих мужиков:
– Марта, это что же делается? – чуть не плачет одна. – Седина в голову-бес в ребро! Олег загулял и все воскресенья пропадает у Нюрки, а мне говорит– на рыбалке.
– А когда ты была последний раз в парикмахерской?
– Да какая там парикмахерская? Корова, поросенок, огород, дети – вот кто меня причесывает.
– Да, но спать-то он ложится не с поросенком.
Не успела закончить одна – запричитала другая:
– А мой еще похлеще! Прилетаю к нему в Тюмень, прихожу в дом, а у него в постели спит какая-то лярва!
– И что было дальше?
– Что? Повернулась и улетела.
– А он?
– Он следом за мной и на коленях прощения просил.
– Простила?
– Черта с два!
Марта долго молчала, а потом, обняв сестру, заглянула ей в глаза:
– Научись прощать. Вы не виделись два года, а он ведь не бычок – ему перекрут не сделаешь и с природой не поспоришь.
На ярмарке
Шумит городская ярмарка. Я купил у старушки сумку и, пересчитывая сдачу, говорю:
– Я вам дал десять рублей, вы сдали два. Сумка стоит три.
– Ох, прости, сынок. Плохо вижу.
– Глаза-то где потеряла? Читала много?
– Нет, читала мало – плакала много.
Не спеши к вечности
В пивном баре за столиком скучает в одиночестве красивый осанистый старик. Входит другой и с порога кричит:
– Матвей! Сколько лет, сколько зим! Здравствуй!
Первый улыбается, а старинный знакомый продолжает:
– Ты хорошо сохранился. Сколько же тебе лет?
– Семьдесят три.
– Не может быть! Я бы дал тебе не больше шестидесяти пяти.
– А куда мне спешить? Ведь впереди меня ждет вечность.
Подарок
После концерта в органном зале Виктор шел, задумавшись, по тенистой аллее парка и вдруг услышал крик:
– Помогите!
Не раздумывая, бросился в темноту, а когда достиг беседки, скрытой за кустами сирени, увидел: трое негодяев истязают молодую женщину – солистку, голосом которой он только что восторгался.
В один момент уложил двух на землю. Третий убежал.
Проводил перепуганную девушку домой.
Та оказалась благодарной: пригласила на чай, познакомила с родителями. Мать с отцом много охали и единодушно восхищались современным Мартином Иденом.
В день рождения восходящей звезды – снова приглашение.
Подарок!!! Что делать?! Ста рублей аспирантской стипендии хватает только на то, чтобы сводить концы с концами. Подарок же для такой девушки должен быть простым и дорогим…
Два дня Виктор разгружал вагоны на товарной станции и за два часа до торжества держал в руках пятьдесят рублей! Смыв угольную пыль и переодевшись, отправился к своей Мадонне. На углу проспекта Ленина и улицы Пушкина, не задумываясь, выложил все благоприобретенное состояние за огромное ведро роз.
Опоздал. Уже шумело застолье, звенели бокалы, под медленный вальс Шуберта произносились тосты.
Слегка замешкавшись в первую минуту, Виктор пробормотал приветствие и рванулся к имениннице, с ужасом сознавая, что хорошо заученное поздравление напрочь выветрилось из головы, но не успел сделать и двух шагов, как по столу прокатился смешок, за ним второй – и вот уже все присутствующие смеются до слез, сжимая виски и промокая белоснежными салфетками покрасневшие глаза.
ОНА не смеялась – в ЕЕ глазах плескались смятение и стыд. Когда по знаку хозяина дома смех умолк, Виктор, как во сне, услышал ЕЕ сдавленный голос:
– Ну кто же дарит розы – ведрами?!
Подарок с глухим стуком упал на пол. Сказал первое, что пришло в голову:
– Тот, кто может один выходить на троих.
Сказал, повернулся и ушел. Навсегда.
Грация Митрофановна
Ни с первого, ни со второго захода заочник Алексеев так и не смог получить заветный «уд». Грация Митрофановна, доцент кафедры новейшей истории России, была неумолима. Скрестив руки на пышной груди, она сверлила студента ледяным взглядом и подбрасывала вопросы о левом и правом уклонах в партии, а когда испытуемый, обливаясь потом, выкарабкивался из темных лабиринтов КПСС, мучительница начинала гонять его по весям второй мировой войны. Все заканчивалось очередной викторией доцента и поражением студента.