Сальватор

Так вот, господа: в то время, когда кто-то старается таким путем взбудоражить граждан, уголовная полиция констатировала, что несчастный на улице Карла X умер от кровоизлияния в легкие, что кучера хватил апоплексический удар и его лошади протащили его тело по мостовой, что эта несчастная женщина, чья судьба вызвала такой трогательный интерес, просто-напросто сама нарвалась на скандал. Что же касается печально известного Жибасье, то я, господа, предоставляя вам бесспорное доказательство того, что он не совершал приписываемого ему преступления, даю вам возможность самим оценить, насколько лживы эти гнусные сплетни.

Услышав о том, что Жибасье ограбил почтовую карету между Ангулемом и Пуатье, я пригласил к себе мсье Жакаля.

Мсье Жакаль заверил меня в том, что Жибасье находится в Тулоне, где отбывает наказание под номером 171, и его раскаяние так искренне, что власти в настоящее время хлопочут перед Его Величеством Карлом X о досрочном освобождении Жибасье с каторги, где ему осталось находиться еще семь или восемь лет.

Приведя этот пример, который избавляет меня от опровержения других слухов, вы можете сами судить, господа, насколько грубыми выдумками пользуются те, кто хочет держать в состоянии страха и неуверенности умы людей.

Выразим же, господа, сожаление по поводу того, что в народе ходят еще подобные слухи, и пусть же те беды, которые выдумывают недоброжелатели, падут на головы тех, кто эти слухи распространяет!

Говорят, что общественное спокойствие нарушено, что люди в страхе, закрывшись дома, ждут наступления ночи. Что иностранцы уехали из города, где совершается столько преступлений. Что торговля пришла в упадок и разорение!

Но, господа, что вы скажете по поводу того, что злобность этих людей, скрывающих свои бонапартистские или республиканские взгляды под маской либерализма, является единственным источником бед, причиненных этими лживыми слухами?

Вы возмутитесь, не правда ли?

Но эти же самые люди породили своими происками и другое зло. Они, говоря, что заботятся об обществе, угрожают его существованию, распространяя ежедневно слухи о том, что преступники остаются безнаказанными, что некомпетентные и недобросовестные судейские позволяют преступникам гулять на свободе.

И получается, таким образом, что некий Сарранти, чью судьбу вам сейчас предстоит решить, осмеливается хвалиться тем, что целых семь лет смог избегать карающей десницы правосудия.

Господа, правосудие хромо, оно продвигается медленно, говорил Гораций. Пусть так! Но оно неотвратимо.

Итак, человек – я говорю о сидящем здесь преступнике – совершает три преступления сразу: ограбление, похищение детей и убийство. Он покидает родину, уезжает из Европы за моря и прячется на краю земли. Он просит власти другого государства, одного из королевств, потерянных в глубине Индии, принять его в качестве королевского гостя. Но и другой континент, другое королевство не принимают его. Индия говорит ему: «Зачем ты, преступник, хочешь спрятаться среди моих честных сыновей? Убирайся отсюда! Прочь! Retro, satanas! Изыди, сатана!»…

Раздались взрывы смеха, который до сих пор присутствующие едва сдерживали в груди. Этот смех смутил присяжных заседателей.

А королевский прокурор, который или не понял смеха толпы, или, напротив, слишком хорошо понял его причины, решив отринуть этот смех или обратить себе на пользу, воскликнул:

– Господа! Реакция публики мне хорошо понятна. Это презрительное осуждение толпой преступника и самое суровое обвинение, которое вынесено ему этой презрительной улыбкой…

Такое толкование реакции аудитории вызвало ропот присутствующих в зале.

– Господа, – обратился к зрителям председатель суда, – прошу вас помнить о том, что вы прежде всего обязаны хранить молчание.

Публика, очень уважавшая непредвзятое поведение председателя суда, вняла его предупреждению, и в зале снова воцарилась тишина.

Господин Сарранти с улыбкой на губах, высоко держа голову и сохраняя полнейшее спокойствие, держал в руке ладонь красивого монаха. А тот, уже почтительно смирившись с приговором, который неизбежно вынесут его отцу, чем-то напоминал одного из тех святых Себастьянов, которых изображали испанские художники и чье пробитое стрелами тело дышало божественным спокойствием и ангельским смирением.

Мы не станем больше слушать речь королевского прокурора, а скажем только, что он затем так долго, как только мог, снова изложил содержание обвинений свидетелей господина Жерара, использовав при этом все избитые обороты, все перлы классической риторики, которые когда-либо раздавались в стенах Дворца правосудия. Закончил он свою обвинительную речь требованием применить к обвиняемому статьи 293, 296, 302 и 304 Уголовного кодекса.

По толпе пробежал шепот огорчения и страха. Волнение достигло своего апогея.

Председатель суда обратился к господину Сарранти:

– Обвиняемый, вы хотите что-нибудь сказать в свое оправдание?

– Мне так омерзительны выдвинутые против меня обвинения, что я даже не стану говорить, что я невиновен, – ответил господин Сарранти.

– А вы, мэтр Эммануэль Ришар, хотите ли вы сказать что-нибудь в защиту вашего клиента?

– Нет, мсье, – ответил адвокат.

– В таком случае слушание дела прекращается, – объявил председатель суда.

По присутствующим в зале прокатилась волна интереса, потом воцарилась тишина.

Только выступление председателя суда с подведением итогов заседания отделяло обвиняемого от вынесения вердикта. Было уже четыре часа утра. Все понимали, что последнее выступление председателя суда будет кратким, а потому, как уважаемый председатель вел слушание дела, выступление будет и беспристрастным.

И поэтому, едва он начал говорить, как судебные приставы оказались избавленными от необходимости призывать толпу к порядку и вниманию: толпа сама умолкла.

– Господа присяжные заседатели, – сказал председатель суда голосом, который, несмотря на все усилия, выдавал волнение, – я прекратил слушание дела, продолжительное рассмотрение которого было трудным для вашего сердца и утомительным для вашего разума.

Утомительным для разума оно было потому, что длилось более шестидесяти часов.

Трудным для сердца оно стало потому, что любой человек почувствовал бы волнение, видя перед собой в качестве истца старика, являющегося образцом добродетели и милосердия, украшением своих сограждан, а перед ним обвиненный в тройном преступлении человек, чье воспитание позволяло сделать приличную и даже блестящую карьеру, человек, отметающий своим голосом и голосом достопочтенного священнослужителя, являющегося его сыном, это тройное обвинение, которое против него выдвинуто.

Вы, господа присяжные заседатели, как и я сам, все еще находитесь под впечатлением только что выслушанных выступлений представителей обеих сторон. Мы должны поэтому сделать над собой усилие, заглянуть себе в душу, успокоиться в этот ответственный момент и хладнокровно оценить все то, что вы услышали здесь.

Это вступление вызвало глубокое волнение в душах зрителей. Притихшая и напряженно дышащая толпа в нетерпении ждала анализа хода заседаний со стороны председателя суда.

Добросовестно и тщательно проанализировав все доводы обвинения и указав на то, что нежелание защищаться мало чем помогло обвиняемому, почтенный судья закончил свою речь такими словами:

– Я только что изложил вам, господа присяжные заседатели, скрупулезно и быстро, как смог, все обстоятельства этого дела. Теперь дело за вами. Со свойственной вам прозорливостью и мудростью вы должны определить, кто прав, кто виноват, и вынести свое решение.

А пока вы будете заниматься этим, ваши души будут содрогаться от тех глубоких и сильных переживаний, которым подвержено сердце честного человека в тот момент, когда ему предстоит решать участь себе подобного и объявить ужасную истину. Но у вас должно хватить ясности ума и храбрости. Каковым бы ни было ваше решение, оно будет считаться беспристрастным. Особенно когда руководствоваться при принятии решения вы будете одним: совестью!