Страница 100 из 121
Мы уже говорили о плохой организации охраны на киевских торжествах. Нам предстоит ответить на два вопроса: что заставило опытных жандармов поверить секретному агенту и почему они пошли на многочисленные нарушения инструкций и циркуляров? Но прежде чем ответить на эти вопросы, необходимо уяснить, как был организован политический розыск в России и насколько жандармы были застрахованы от ошибок, подобных киевским событиям.
Отвечая на запрос депутатов III Государственной думы об Азефе, Столыпин подчеркнул: «…покуда существует революционный террор, должен существовать и полицейский розыск». Он решительно отверг нападки либеральных депутатов на секретную агентуру, саркастически пояснив, что правительство не настолько наивно, чтобы собственными руками уничтожить преграду для «победоносного шествия революции». Столыпин высоко ценил Азефа и иногда запрашивал его мнение в связи с той или иной полицейской акцией. Он даже собирался лично встретиться с важнейшим агентом Департамента полиции. В своем выступлении премьер-министр объявил несостоятельными упреки в провокации. Для него было несомненным, что агент, которого он защищал, исправно выполнял свои обязанности. Между тем Азеф, одной рукой выдавая эсеров, другой рукой готовил покушения на важнейших сановников, включая дядю царя, великого князя Сергея Александровича. Достаточно сказать, что жандармы не знали, кто являлся руководителем Боевой организации эсеров. Не знали, потому что главным организатором террористических актов был их секретный осведомитель, которому слепо верили почти все руководители сыска.
Двойная игра Азефа вовсе не была чем-то необычным, в этом мы могли убедиться на примере Петрова и Богрова. До тех пор, пока жандармы не получали убедительных доказательств обмана, им приходилось верить агентам на слово. Полковник Спиридович разъяснял сенатору Шульгину азы охранного дела: «Эта вера начальника в сотрудников свойственна делу розыска, она, правда, приводила иногда к катастрофам, но она же давала предупреждение самых важных государственных преступлений, до предупреждения цареубийства включительно»[469]. Одна из таких катастроф была на совести Трусевича. В свою бытность директором Департамента полиции он проявил столь же поразительную слепоту, как и обвиненный им позднее в халатности генерал Курлов. История завязалась в июне 1906 г. с заявления максималиста С.Я. Рысса, арестованного в Киеве. Максималист, которому грозила смертная казнь за убийство и экспроприацию, обещал послужить правительству, если его выпустят на волю. Начальник Киевского охранного отделения ротмистр А.М. Еремин и его помощник Кулябко добились от Рысса откровенных показаний. Трусевичу показалась выгодной сделка с экспроприатором, и ему был устроен побег. Директор Департамента полиции хвалился, что теперь максималисты у него «в кармане».
Он не подозревал, что в Петербурге его агент немедленно сообщил лидерам партии о своем поступлении на службу в охранное отделение. Рысс уверял жандармов в том, что на террористическом фронте царит затишье. Как раз в это время максималисты заканчивали последние приготовления к покушению на Столыпина. Поразительно, что даже после взрыва министерской дачи на Аптекарском острове Трусевич не понял, что агент водит его за нос. Рысс довольно долго мистифицировал охранное отделение, скрывал важную информацию, намеренно направлял жандармов на ложный след. По сведениям Герасимова, максималист намеревался покончить с директором Департамента полиции во время конспиративной встречи. Только получив доказательства, что Рысс задумал лишить его жизни, Трусевич окончательно отказался от его услуг. Естественно, Рыссу не удалось сохранить революционную чистоту. Некоторые из его сведений были успешно использованы жандармами. Возможно, он дал понять, что максималисты готовят грандиозную экспроприацию в Фонарном переулке, хотя полиция не смогла толком распорядиться этими сведениями и позволила после перестрелки боевикам уйти с добычей в 600 тыс. рублей. Впоследствии Рысс был арестован и казнен. В свете этой истории допущенные в Киеве ошибки не выглядят исключением. Более того, их можно назвать типичными. В 1906 г. Трусевич едва ушел от пули агента-двойника, в 1909 г. Курлов чуть не разделил участь полковника Карпова. В 1911 г. Богрову поверили так же, как до этого поверили Рыссу и Петрову.
Тайная полиция, пользуясь особым положением в государственной системе, вольно обращалась с законами. Весьма распространенным было нарушение писаных и неписаных правил. Что бы ни говорил публично Столыпин о строгом выполнении правовых норм, на самом деле он и его предшественники закрывали глаза на грубые отступления от юридических требований, если это мотивировалось интересами полицейского розыска. Например, Трусевич, кстати, юрист по образованию, с ведома Столыпина устроил побег Рыссу, совершившему тягчайшие преступления, включая убийство. Чтобы придать большую достоверность побегу, двух городовых, охранявших арестанта, отдали под суд и отправили на каторгу. Бесцеремонно попирался закон, что же говорить о министерских инструкциях и циркулярах.
Инструкция запрещала использовать секретных осведомителей в качестве агентов наружного наблюдения. Однако Спиридович вызвал в Киев одного из своих осведомителей по социал-демократам и велел ему наблюдать, не появится ли на торжествах кто-нибудь из партийной публики. Разумеется, начальник охранного отделения не имел права допускать агента на парадный спектакль. Но для киевских жандармов это был шаблонный прием. Генерал Курлов вспоминал, что в 1907 г. во время краткого губернаторства в Киеве Кулябко предупредил его о готовящемся покушении на представителей высшей администрации края. Террористический акт собирались осуществить на концерте. Сидя в зрительном зале, Курлов заметил Кулябко вместе с какой-то женщиной. После концерта Кулябко сказал, «что это его тайная сотрудница, которая дала ему знать о готовящемся покушении. Она все время наблюдала за залом, не появится ли в нем преступник. Она увидела его при входе и дала ему знать, что охрана очень сильна и что от задуманного покушения на этот раз нужно отказаться»[470]. Точно так же начальник охранного отделения пытался использовать сотрудника Богрова-Аленского в зале городского театра. Тут имело место дополнительное нарушение – секретных агентов нельзя было подпускать к августейшим особам. Но такие нарушения допускались постоянно. Так, в 1909 г. Кулябко, командированный для организации охраны на торжествах в Полтаве, привлек бывшего секретного сотрудника, вместе с филерами его поставили недалеко от царя. Начальник охранного отделения просто не понимал, что совершает должностное преступление. Когда после покушения на Столыпина ему предъ-явили обвинение, он пытался доказать, что не отступал от буквы департаментского циркуляра: «В этом циркуляре ничего не говорится, что сотрудников нельзя употреблять для целей охраны», а сказано, что «во избежание провала секретных сотрудников, воспрещается поручать им проследку революционеров для выяснения квартир разыскиваемых лиц и указания подлежащих аресту чинам полиции». Этих функций Богрову не поручалось, и он был допущен в Купеческий сад и городской театр лишь для выполнения поручений, возложенных на него революционерами»[471]. Юридическая казуистика не помогла, но следует признать, что жандармский подполковник был отчасти прав – подобные нарушения давно вошли в повседневную полицейскую практику.
Почему организаторы охраны приняли за чистую монету измышления Богрова? Скептики сомневались, что четверо полицейских, знавшие назубок все уловки террористов и имевшие перед глазами печальный пример Рысса и Петрова, вновь попались на ту же удочку. Посмотрим, что представляла собой четверка чинов охраны по официальным данным. За плечами Курлова была военная служба, военно-юридическая академия, где он проявил отличные успехи в науках, работа военным и гражданским прокурором, губернаторство в Минске и Киеве, где он заслужил, как и Столыпин, высочайшую благодарность, перевод в Петербург вице-директором Департамента полиции, пост начальника Главного тюремного управления и, наконец, назначение товарищем министра внутренних дел.
469
ГАРФ, ф. 271, оп. 1, д. 25, л. 559.
470
Курлов П.Г. Указ. соч. С. 75.
471
ГАРФ, ф. 271, оп. 1, д. 26, л. 58.