На прощанье я скажу

Позади немало ошибок.

Непонятно, с чего начать. Все шло не так настолько давно, что пытаться вычленить отправную точку — все равно, что пытаться определить, где начинается твоя кожа. Ты лишь знаешь, что она покрывает тебя целиком, порой чуть плотнее, чем хотелось бы.

Но, несомненно, какие-то ошибки были. Нехорошие ошибки. Чтобы понять это, довольно лишь взглянуть на него.

Во-первых, он набрал жирка. Не того безобразия, о котором пишут в журналах, но все-таки. Уже изрядное время он не занимался никакой физической активностью. «Физическая активность» — так вообще нынче говорят? Он не уверен. Распад еще не начался, но трещинки быстро превращаются в разломы, явно обозначилось пузо, намечаются брыли, и в теплое время года необходимо точечное нанесение детской присыпки, чтобы избежать трения и опрелости.

Чтобы не пахнуть присыпкой, он злоупотребляет дезодорантом и обильно поливается Eternity от Calvin Klein. Он разбрызгивает туалетную воду в воздух, а потом проходит через облако — как делала его мать, когда он был ребенком. Так что да, теперь он толстый парень, от которого разит детской присыпкой и туалетной водой, сидящий в одиночестве в пиццерии, оставляя жирные пятна в книжке и не читая ее, промокающий салфеткой масло с плохо выбритого подбородка и поглядывающий на всех входящих хорошеньких девушек.

Сочти вы его жалким типом — это было бы вполне объяснимо. А может, и педофилом.

Вот почему он стал последнее время носить старое обручальное кольцо. Не потому, что скучает по Дениз, он ни капли не скучает, и это, вероятно, является печальным подтверждением того, что она всегда думала о его эмоциональности. А потому, что это золотое кольцо на пальце меняет всю картину, отбрасывает на него легкий отсвет респектабельности. Подразумевает, что он возвращается домой к кому-то, кто находит в нем что-то стоящее, кого не отвращает хотя бы редкий физический контакт с ним, что делает его очевидные недостатки не столь основательными. Это может осложнить дело, заговори он с привлекательной женщиной, но женщины, с которыми он нынче общается, по большому счету не из тех, кого смутит обручальное кольцо.

Глава 3

У него вошло в привычку развеивать депрессивный осадок от посещения банка спермы в «Последней странице», большом независимом книжном в тихом районе нижней части Элмсбрука. Обычно он читает журнал Rolling Stone, пьет содовую, восполняя запас жидкости, и ждет.

Лили приходит без четверти три. Ее длинные волосы небрежно стянуты резинкой и уже рассыпаются, легкие белокурые пряди выбиваются и летят за ней, как хвост кометы. Волосы столько раз красили в самые разнообразные оттенки белого, что они потеряли представление о собственном природном цвете, и корни теперь скорее невнятные. На ней черные колготки, ковбойские сапоги, свободный кардиган землистого оттенка. Она несет гитару в мягком черном чехле за спиной, кверху грифом, как меч ниндзя.

Сильвер пристально наблюдает за ней со своего насеста в кафе. Недостатков хоть отбавляй: сильно выпуклый лоб, маленький бойцовский нос, кривой зуб с одной стороны. Но все в целом слагается в нечто крайне привлекательное, и эта дробная красота остается с ним даже после того, как Лили проходит мимо, направляясь к детскому отделу.

Он любит ее так, как мужчина способен любить женщину, с которой никогда не говорил, а это значит куда больше, чем вы могли бы подумать. Это любовь чистая, эпическая в своем роде. Если бы понадобилось, он бы ради нее встал на пути несущегося автобуса. Единственная, ради кого еще он на это готов, — это Кейси, его дочь, которая, по некоторым его догадкам, даже получила бы удовольствие от подобного зрелища. За восемнадцать лет ему так и не удалось всерьез проявить себя на ниве отцовства. Печальная правда такова, что, умри он за Кейси, это стало бы единственным очком в пользу искупления и вряд ли помогло существенно поправить положение. Умереть каждый дурак может, верно?

Он крадется между стеллажами, как какой-нибудь воришка. Он уже различает тихие струнные переборы Лили, прерываемые шипением кофемашины в кафе при магазине. Она играет здесь дважды в неделю для кучки малышни трех-четырех лет, которая сидит кружком у ее низкого пластикового стула, пьет сок и подпевает, покуда няни тихонько болтают меж собой на разных островных диалектах.

Сильвер стоит в отделе книг «Помоги себе сам», где он может слушать, не вызывая ничьих подозрений. «Плоский живот за тридцать дней», «Как питаться, чтобы похудеть», «Учись уважать себя» — миллиардная индустрия, выстроенная на абсурдной идее, что человека можно исправить. Он делает вид, что просматривает книги, на самом деле наблюдая за игрой Лили. Все ее тело движется в такт аккордам, светлые волосы покрывалом падают на лицо, и вот она поднимает взгляд на детей и начинает петь.

Объяснить это невозможно. Очевидно глупая детская песенка. И ее тонкий голос дрожит на высоких нотах, а порой и вовсе срывается. Но она поет с чувством, так, будто это честная, искренняя песня о любви, самая потаенная ее боль, переложенная на музыку. Дурацкая песенка слишком ничтожна, чтобы вместить всю ее энергию, поэтому она выплескивается через край, наполняя комнату, наполняя его. Дети подпевают разнобойным хором — они здесь уже не в первый раз, но ее голос взлетает над ними, парит где-то между вентиляторами на потолке этого маленького магазинчика, все еще цепляющегося за жизнь в эпоху цифровых технологий. Он ощущает знакомый ком в горле, это парадоксальное чувство, будто теряешь что-то, чего никогда не имел. К третьему куплету он уже окончательно побежден.

Временами на него волной накатывает пронзительная ясность — его бросает в холодный пот от сознания того, что он потерял и во что превратился. Он прячется там, напрочь лишенный помощи в отделе «Помоги себе сам», не пойми что среднего возраста, с усталыми ногами, звоном в ушах и больным сердцем, пытающийся унять слезы, вызванные женщиной, с которой даже не знаком, на разрыв аорты поющей о покушении на кота.

Как он это видит? Он балансирует на грани. По прикидкам, у него, может, еще один последний шанс на настоящую и долгую любовь, и это если не брать в расчет его покалеченную и в высшей степени сомнительную способность на это чувство. За свою жизнь он любил больше женщин, чем следовало. Он не столько окунается в любовь, сколько пикирует в нее, как камикадзе, бесстрашно, на предельной скорости. Он всегда был склонен считать это свойство скорее даром, нежели проклятием, но теперь понимает, что оно — лишь очередное свидетельство того, что он не в порядке.

Он один уже давно, больше семи лет. В какой-то момент одиночество становится скорее привычкой, чем состоянием. Приходит время, когда уже не смотришь на телефон, недоумевая, почему и позвонить некому, уже не стрижешься, не качаешься, не думаешь, что завтра — первый день оставшейся тебе жизни. Потому что завтра — это сегодня, сегодня — это вчера, а вчера тебя отметелило до полусмерти и поставило на колени. Единственный способ не двинуться умом — прекратить надеяться на что-то лучшее.

Но в глубине души он еще не готов сдаться, все еще верит, что где-то там есть она, женщина, которая разглядит мужчину за этим расшатанным, распадающимся остовом, женщина, которая точно знает, что нужно делать с таким безнадежным любовником-камикадзе. И он знает, что эта частица его непременно умрет, если ему когда-нибудь еще доведется крепко уснуть.