Страница 42 из 61
Шапиро ответил, что могло произойти все, что угодно, в том числе и инсценировка исчезновения, как ему показалось с самого начала. Если придерживаться этого сценария, то факт отъезда Вивьен на машине соседки ни в коей мере не умалял эту возможность.
Замечание Шапиро привело Алана Десмонда в сильную ярость, но он ничего не сказал. Как и чета Бикорски, благодарная судьбе за то, что их ребенок увидит еще одно Рождество, он был счастлив, что Вивьен, возможно, уехала куда-то по собственной воле.
Я рассчитала, что с вероятностью девяносто девять процентов мне позвонит миссис Бродрик или миссис Уорд, секретарша, чтобы попросить не приезжать в Каспиен, но поскольку никто не позвонил, то я вместе со следователями оставила Алана Десмонда, предварительно договорившись поддерживать связь.
Аннет Бродрик была красивой женщиной лет пятидесяти пяти. Рыжеватые с проседью волосы. Волнистые от природы, они несколько смягчали ее худощавое лицо. Когда я приехала, она предложила подняться наверх, в жилые комнаты, находящиеся над медицинским кабинетом.
Это был действительно чудесный старый дом, с просторными комнатами, высокими потолками, выступами венцов и полированными дубовыми полами. Мы расположились в кабинете. В окна лился солнечный свет, отчего комната с ее книжными шкафами, стоящими вдоль стены, и английским диваном с высокой спинкой становилась еще более уютной.
Я стала сознавать, что провела последнюю неделю в обществе людей, которых жизненные невзгоды довели буквально до последней черты. Чета Бикорски, Вивьен Пауэрс и ее отец, служащие «Джен-стоун», чьи надежды были разбиты вдребезги, — все эти люди испытали страшное потрясение, и я не могла выкинуть их из головы.
Мне пришло на ум, что я даже не вспоминаю о единственном человеке, о котором тоже следовало подумать, — о сводной сестре Линн.
Аннет Бродрик предложила кофе, от которого я отказалась, согласившись на стакан воды. Себе она тоже принесла воды.
— Филиппу уже лучше, — сказала она. — Это может продолжаться долго, но врачи ожидают, что он полностью поправится.
Не успела я выразить свою радость на этот счет, как она сказала:
— Честно говоря, поначалу я считала ваше предположение о том, что случившееся с Филиппом не было просто несчастным случаем, притянутым за уши. Но теперь начинаю сомневаться.
— Почему? — быстро спросила я.
— О, я слишком тороплюсь, — поспешно сказала она. — Просто когда он начал выходить из комы, то пытался мне что-то сказать. Единственное, что удалось понять, — это «машина развернулась». Полицейские считают, по следам колес можно предположить, что сбившая его машина ехала с другой стороны, а потом развернулась.
— Значит, полиция признает, что вашего мужа могли сбить преднамеренно?
— Нет, они считают, это был пьяный водитель. У них в последнее время много проблем с подвыпившими или накурившимися несовершеннолетними. Они думают, кто-то мог ехать не в ту сторону, потом развернулся и заметил Фила слишком поздно. Почему вы по-прежнему считаете, что это не просто несчастный случай, Карли?
Она слушала, как я рассказываю о пропавшем письме Каролины Саммерс к Нику Спенсеру, а также о краже снимков ее дочери не только у доктора Бродрика, но и из клиник Каспиена и Огайо.
— Вы хотите сказать, кто-то мог действительно поверить в это «чудесное исцеление» — по-другому не назовешь? — недоверчиво спросила она.
— Не знаю, — ответила я. — Но подозреваю, кто-то определенно считал ранние записи доктора Спенсера многообещающими, раз уж украл их, а доктор Бродрик мог опознать этого человека. Поскольку вокруг Николаса Спенсера поднялась вся эта шумиха, ваш муж мог стать для кого-то помехой.
— Вы говорили, кто-то забрал копии рентгеновских снимков из больницы Каспиена и копию томограммы из больницы Огайо. Это был один и тот же человек?
— Я пыталась это выяснить. Клерки просто не помнят, но оба уверены, что в человеке, назвавшемся мужем Каролины Саммерс, не было ничего примечательного. С другой стороны, доктор Бродрик отчетливо помнит человека, приходившего к нему за записями доктора Спенсера.
— В тот день я была дома и случайно выглянула в окно, когда этот человек, кто бы он ни был, садился в машину.
— Не знала, что вы его видели, — сказала я. — Доктор этого не упоминал. Вы бы его узнали?
— Разумеется, нет. Стоял ноябрь, и воротник его пальто был поднят. Припоминая это сейчас, я бы сказала, что он пользовался одним из тех коричневато-рыжих оттеночных шампуней для волос. Вы ведь знаете, что этот цвет на солнце кажется оранжевым.
— Доктор Бродрик этого не упоминал, когда я с ним разговаривала.
— Вряд ли он стал бы вдаваться в такие подробности, особенно если не был уверен.
— Доктор Бродрик заговаривал о происшествии?
— Ему дают много успокоительных лекарств, но когда он в здравом уме, то спрашивает, что с ним случилось. До сих пор он не вспомнил больше того, что пытался рассказать, когда выходил из комы.
— Из того, что доктор Бродрик мне рассказал, я узнала, что он занимался исследованиями вместе с доктором Спенсером. Вот почему Ник оставил здесь ранние записи. Как долго Бродрик сотрудничал с отцом Ника?
— Карли, мой муж, возможно, не придавал особого значения своей работе с доктором Спенсером. Но суть в том, что он живо интересовался этими исследованиями и считал его гением. Это одна из причин, по которым Ник оставил ему эти записи. Филипп намеревался продолжить некоторые исследования, но понял, что им пришлось бы посвятить слишком много времени, и то, что для доктора Спенсера было одержимостью, для него станет лишь увлечением. Не забывайте, что в то время Ник планировал заняться медицинским оборудованием, а не исследованиями, но потом, лет десять назад, начав изучать записи отца, понял, что напал на след чего-то, возможно, столь же важного, как средство от рака. Муж рассказывал мне, что доклинические испытания были многообещающими, как и поэтапные, в которых они работали со здоровыми пациентами. Но во время более поздних экспериментов дела вдруг скисли. Поэтому непонятно, зачем кому-то понадобилось красть записи доктора Спенсера.
Она покачала головой.
— Карли, я просто счастлива, что мой муж жив.
— Я тоже.
Мне не хотелось говорить этой очень милой женщине, что если Бродрик был жертвой умышленного наезда, то я чувствовала свою ответственность за это. Даже если связи тут не было, тот факт, что после разговора с ним я сразу поехала в офис в Плезантвиле и стала расспрашивать о мужчине с рыжеватыми волосами, а на следующий день Бродрик оказался в больнице, не кажется простым совпадением.
Пора было уходить. Я поблагодарила миссис Бродрик, позаботившись о том, чтобы у нее осталась моя визитка с номером сотового. Уходя, я знала: она не убеждена в том, что ее мужа нарочно преследовали, и это, пожалуй, не так уж плохо. Он пробудет в больнице еще по меньшей мере несколько недель, и наверняка там ему ничто не угрожает. К тому времени, как его выпишут, возможно, удастся получить ответы на некоторые вопросы.
Если на прошлой неделе настроение сотрудников «Джен-стоун» поражало унынием, то атмосферу сегодняшнего визита можно было назвать по-настоящему скорбной. Не подлежало сомнению, что служащая приемной только что плакала. Она сказала, что мистер Уоллингфорд просил меня задержаться на минуту, прежде чем говорить со служащими. Затем позвонила его секретарше, чтобы сообщить о моем приходе.
Когда она положила трубку, я сказала:
— Вижу, вы расстроены. Надеюсь, все удастся уладить.
— Утром получила уведомление об увольнении, — сказала она. — Сегодня к вечеру компания закрывается.
— Мне очень жаль.
Зазвонил телефон, и она сняла трубку. Думаю, это был репортер, потому что она сказала, что не вправе комментировать: на все звонки должен отвечать поверенный компании.
К тому времени, как она повесила трубку, к нам подошла секретарша Уоллингфорда. Я предпочла бы еще поговорить со служащей приемной, но это было невозможно. Вспомнилась фамилия секретарши.