Страница 7 из 8
– Понимаешь, я не готов… Пока не готов… Пока не готов ответить. Я очень хочу детей… Шайзе!
– Как в еврейском анекдоте. Дети были, дети будут, но детей пока нет, – сделала вывод Марина.
– Нельзя осуждать человека за то, что он боится принять решение, требующее большой ответственности.
Марина отвернулась:
– Ты прав. Нельзя. Семь лет совместной жизни – не срок для подобных решений.
Алексей попытался обратить ситуацию в шутку:
– Может, подождать еще годок?
– Знаешь, если к семи килограммам повидла добавить кило говна, получится восемь килограммов говна.
– Во-первых, ты манипулируешь. А во-вторых, не говна, а говноповидла.
– Нет, Леш. Говна.Марине хотелось плакать. И это были бы не слезы гордеца, которому в чем-то не уступили, а слезы человека, который пошел не той дорогой, где-то свернул не там, когда-то что-то сказал не так, и путь к исходной точке было уже не отыскать. Тропа заросла прочно, и вместе с этой порослью повзрослела и Марина, так некстати обогнав мужа в основных жизненных импульсах.
Великая красота Марининой профессии заключалась в доступных чудесах. Вот ведь как обыватель думает. Приедет журналист, напишет в газету о наших трудностях, и они сразу прекратятся. Дадут нержавую воду, отремонтируют дорогу, увеличат финансирование. Что там еще? Уморят всех соседских кошек числом сорок штук. Но чудеса случались редко. А редакционные летучки служили для них сортировочной базой и бывали куда как чаще.
Главный редактор Сергей Петрович Алексеев по-настоящему уважал две вещи – диалог и сигары. Считалось, что он бросил курить, а сигары – так, баловство. И вот он сидит в своем кабинете, в сизом дыму, под парадными фото и юбилейными номерами родной газеты, засунутыми под специальное антибликовое стекло, смотрит на посетителей, а те в свою очередь – на чучело белки, прибитое к стене. Белку когда-то искусственно расширили, сделали толстою, с подносом, на котором сложной вязью написано: «На орехи», и денежки положили разной ценности.
– Петрович, ты пойми. Очень надо. Хорошие люди. Помощи просят… Сейчас уже не осталось никого, похожего на тебя. Все, блин, хотят повторить тебя. Но доверяют только тебе. Ты настоящий. Легенда. Обоюдно. Такое дело. И по бизнесу – не нуляк. Только и всего – привлечь взгляд. Поставить вешку.
Сергей Петрович и похвалы любил, но утренние гости его немного пугали.
– Ген, хероплет ты… А ты, Ген, слыхал, что в цирке слоны пьют? – Главный игриво выпустил дым. – Да. Ведро спирта на бочку воды.
– При чем тут? – Гена умел не слышать сарказма.
– Вот это – бизнес! Зима долгая. Слоны мерзлявые. Помоги лучше слонам, Ген.
– Ну, пошли человека, Сергей Петрович. Чего тебе стоит?
В дверь постучали, и с вопросом «Можно?» в кабинет просунулась чья-то голова. Сергей Петрович встал, протянул посетителям руку, извинился:
– У меня летучка. Буду думать…
В кабинет вошли сотрудники, расселись вокруг стола и на диван, который находился поодаль. А Сергей Петрович все стоял в командирской печали, мусолил сигару, молча осматривал подчиненных и так же молча кивал на их приветствия. И вдруг спохватился:
– Авдеева где?
– У нее еще закрыто, Сергей Петрович.
– Тогда начнем.
И тут распахнулась дверь, и Марина в чем-то легком, голубом, улыбнувшись, спросила: «Пустите?» И он хотел было злиться, но тут же остыл. Как она это умела! Не «можно», не «я войду», не «извините», а простое такое словечко, и злость сгорела. Сергей Петрович, конечно, любил Марину, но своею, какой-то неклассифицированной любовью, любил как искусство невозможного, как радугу после дождя.
– Опаздываем, Авдеева.
– Простите. – Марине было нетрудно извиниться.
– Обсудим номер. Выберем гвоздь. Прошу высказываться.
Горский князь Нодар Маглобашвили, временно трудящийся в отделе преступности, воспользовался разрешением:
– Что тут высказываться. Авдеева в очередной раз консолидирует успех.
Сергей Петрович официальным тоном уточнил:
– Авдеева умеет работать. Правда, не всегда хочет. Зато когда хочет… В отличие от тебя, Маглобашвили.
– Мужская грудь не бабья ляжка, Сергей Петрович. – Нодар тоже любил диалог.
– Тебе надо писать словарь. У тебя всему есть емкое объяснение, – порекомендовал Сергей Петрович.
– Я попробую.
– И вообще, я попрошу беречь время не для болтовни, а для плодотворной деятельности. – Главный начинал злиться, поэтому летучка вернулась к традиционному сценарию. Обсуждение. Полемика. Стук начальника кулаком по газете. Коллектив выборочно дремал, потихоньку чатился. Кто внимательно слушал, кто говорил, кто спорил. А Марина смотрела в окно.
Через дорогу от редакции дремал жилой дом, старой еще постройки, довоенной. В Ленинграде похожие на него строения называли «кировскими» или «слезой социализма». Хотя почему сразу слеза? Высокие потолки, балконы. Масштаб и воздух. А Марине нравилось смотреть на одно окно с тяжелыми шторами и большой, немного театральной люстрой. Часто в этом окне она видела девочку, которая красиво сидела за фортепиано и, вероятно, так же красиво играла. Весь интерьер квартиры был необычным, от него веяло если не счастьем, то благополучием. Марина смотрела не отрываясь до тех пор, пока девочка не сняла руки с клавиш и не опустила их на колени.
– Марина? Марина Дмитриевна! – Из задумчивости ее вернул окрик начальника.
– Да! Я тоже так считаю. – Марина научилась отвечать на все, даже на неуслышанные вопросы.
– Ты тоже считаешь, что нет политики далекой от реальности? Ты же у нас ответственная за социалку. Твоя полоса так и называется – «Человеческий фактор». И ты так считаешь? Вот! Вот вы посмотрите! Я окажусь прав.
Коллектив загудел:
– Похоже на мантру.
– Или на басню.– На ораторию.
– Давай я тебя посчитаю, – предложила Анечка. – Вышел месяц из тумана…
– Отстань от тети Марины, – одернула дочку Настя.
Они были сестры. Марина и Настя. Родные и разные. Все с пометкой очень. Очень родные и очень разные. Сейчас было невозможно представить, что когда-то Настя бросила в Марину утюг и разбила сестре бровь.
– Погодки. – Мать даже не разнимала дочек. – У них конкуренция. Что вы хотите? Теперь все дети такие. Вот Шишкины, двойня, брат с сестрой, а в бассейн на разных автобусах ездят. Так ненавидят друг друга.
У Марины с Настей тоже могло так получиться, но жизнь устроилась хорошо и поводов для личной неприязни не оставила.
– Знаешь, Насть, как-то все сложно стало. – Марина не жаловалась, рассказывала.
– Да так и было.
– Нет, не было, иначе бы я не выходила замуж.
– Любовь, чувство, пульс. Ты была слепая.
– Тогда уж слепоглухонемая.
– Теть Марин, а мы зайдем в магазин? В магазин пойдем? А? Теть Марин! Я хочу в магазин. Купим папе водки, а маме вина. – Девочка тянула за руку и озвучивала первостепенные потребности семьи.
Настя, не слушая дочь, придумала выход:
– Может, Марин, тебе найти кого-то?
– Ты не понимаешь. У меня семья разваливается и рушится.
– Вот и я про то же. Должен же кто-то собирать обломки.
Марина тускло улыбнулась:
– Камнепад… А ты, Ань, что больше любишь? Карамельки или шоколадки?
– Я люблю сардельки!
Их и купили. А также водки, зелени и конфет. Настя любила, чтобы было немного пьяно. Марина же хотела, чтобы Насте было хорошо. Хотя по большому счету хорошо той давно уже не было. У Настиного мужа была вполне себе даже официальная любов ница, которая отличалась от своих многочисленных коллег тем, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не хотела замуж за Николая. Она так ему однажды и сказала: «Люблю тебя как сумасшедшая, но замуж за тебя не пойду». Он и звать не собирался, но упреждающая декларация ему понравилась. Николай полюбил еще сильнее. А она все тянула из Коли невидимую жилу, наматывала себе и ему вокруг шеи и все крепче держала. И ни веселая жена, ни симпатичные дочери, ни собака такса, ни пожарские котлеты, ни сочные хачапури не могли вернуть Колю в дом. Он приходил с работы, молча съедал ужин и ложился смотреть телевизор. Спортивный канал. Насте казалось, что ему все равно, что смотреть, он не переключал даже соревнования людей с ограниченными возможностями. Так было и в этот раз. Настя побежала встречать, льнула, а он: