Страница 3 из 53
Димку на трое суток посадили в карцер — бывший туалет, где раньше хранила ведра и швабры уборщица. Эту каморку сметливый директор догадался приспособить для «воспитательных» нужд. Два раза в день — утром и вечером — Димке приносили кружку воды и кусок черствого хлеба. Но самым страшным испытанием оказались не голод и жажда. Стоял конец ноября, и из-под двери тянуло мокрым холодом, отчего лежать и сидеть на ледяном бетонном полу становилось невыносимо. Димка старался подольше стоять, но подгибающиеся от голода ноги быстро уставали, и он опять садился на бетон. В результате он заработал воспаление легких, проболел почти всю зиму и, затаив в сердце еще большую злобу, решил при первой же возможности отсюда бежать.
А в конце февраля произошло одно неприметное событие, которое брызнуло в заледеневшую Димкину душу лучиком света…
Как бы ни были жестоки условия детского дома, как ни презирали детей учителя и воспитатели, но определенные «культурно-массовые мероприятия» им все же приходилось проводить — ведь приезжали к ним и проверки, велась какая-то отчетность, которую не всегда удавалось «срисовать с потолка». В театры, конечно, никто детей водить не собирался, а вот к ним в детский дом как-то приехал студенческий ансамбль исполнителей латиноамериканского фольклора. Почему именно такой, непонятно. Наверное, студенты запросили небольшую плату, а что именно они будут играть, воспитателей волновало меньше всего.
Димка шел в актовый зал с неохотой. А когда началось выступление — забыл обо всем: где он, что с ним… Не существовало больше ненавистного детского дома, злобных учителей, жестоких детей. Вокруг него распахнула свои объятия Вселенная, вытеснив все наносное и мелкое, поглотив его, растворив в себе, подарив ощущение счастья в чистом виде.
Особенно покорила его многоствольная флейта, которая у латиноамериканских индейцев носит название сампоньо, о чем рассказали после концерта артисты. Димка попросил показать ему флейту поближе. Очкастая Дорофеиха, классная воспитательница, сразу зашипела на него, но веселая худенькая студентка-флейтистка в цветастом балахоне и блестящих монисто на шее засмеялась и спрыгнула со сцены в зал.
— Да почему нет? Пусть мальчик посмотрит!
Она протянула Димке неровный снизу «заборчик» из трубок разной толщины, скрепленных между собой деревянными, обвязанными тесьмой с «индейским» орнаментом пластинами, и пояснила:
— Такие флейты не только у индейцев есть. Даже на Руси на них играли! Кувиклы, или кувички еще, назывались. А вообще эта флейта носит классическое название «флейта Пана». Знаешь почему?
Димка покачал головой, не отрывая глаз от сампоньо Девушка звонко и мелодично, словно и сейчас играла на флейте, заговорила «былинно-сказочным» голосом:
— Жил-был в Древней Греции бог такой — Пан его звали. Ноги у него, как у козла были. Да и весь он не сильно от козла отличался: пьянствовать любил, танцы-шманцы всякие с веселыми девицами. А однажды встретилась ему в лесу прекрасная нимфа по имени Сиринкс. Пан к ней и так, и сяк, а красавице этот козел, понятно, не понравился. А тому неуважение такое к собственной персоне не по вкусу пришлось. Он нимфу — хвать! А та вырвалась и побежала. Пан — за ней. Ноги-то козлиные, бегают быстро. Почти уже догнал нимфу, но взмолилась Сиринкс отцу своему — речному богу: «Спаси меня, батюшка, от посягательств урода страшного, наглеца козлоногого!». А отец-то всего лишь речной бог, не ахти какой всемогущий, только тем и смог дочурке помочь, что превратил ее в тростник. Козел Пан тот тростник срезал и сделал из него многоствольную флейту. И играл на ней с тех пор, продолжал над девушкой измываться… А никто и догадаться не мог, что не флейта это поет, а сладкоголосая нимфа Сиринкс. Между прочим, в самой Греции до сих пор эту флейту так и называют — сиринкс. — Студентка потрепала Димку по голове и забрала у него инструмент.
И Димка «заболел» флейтой Пана. Во что бы то ни стало он решил сделать себе такую. То есть, не совсем такую. Та флейта, «индейское» сампоньо, обладала особым звуковым строем — пентатоническим. Димка три года, до маминой смерти, ходил в музыкальную школу и знал, что пентатоника — это такая особая гамма из пяти нот. В музыке у индейцев, как и у китайцев, нет полутонов. Есть только тон и полтора тона. Этот строй звучит так, как если на фортепьяно или рояле играть только на черных клавишах. Любой набор нот на такой флейте складывается в древнюю индейскую песню — закрой глаза, и ты уже в Андах. Зато подбирать на пентатоническом сампоньо известные мелодии — бесполезно.
Это Димку не устраивало, и он решил смастерить либо диатоническую флейту (как если бы на рояле были только белые клавиши), либо с хроматическим строем, в котором есть все тона и полутона. Правда, в последнем случае пришлось бы пожертвовать диапазоном, ведь даже в одной октаве двенадцать звуков, значит, и трубочек надо столько же, а если делать флейту хотя бы на пару октав — это уже целый забор из трубок получится!
Но для начала надо было эти трубочки найти. Димка вспомнил, что возле заброшенного пруда неподалеку от детдома он еще осенью, как приехал сюда, видел заросли тростника. Теперь пруд и мелкая растительность вокруг были покрыты снегом, и тростник торчал из сугробов, как иглы дикобраза. Отдельные стебли были выше Димки раза в три, если не в четыре, и в нижних коленах — такой толщины, что руками не переломишь. Пришлось Димке на уроке труда «нечаянно» сломать полотно ножовки по металлу и заныкать под стельку ботинка обломок.
Во время прогулок он каждый раз шел к пруду, благо тот находился в «разрешенной» зоне, и пилил, пилил, пилил тростник на колена. Приносил в детдом небольшими партиями, выкладывал сушиться на пожарный ящик, чтобы не было видно снизу, потом тщательно шлифовал внутренние поверхности каждой трубочки шкуркой-«нулевкой», намотанной на карандаш, и складывал в тумбочку.
Когда один из ее ящиков оказался забит трубочками разной длины и толщины, Димка стал подбирать их по звучанию для будущей флейты. Для этого он набрал винных пробок возле беседки, где пьянствовали старшеклассники и подрезал их заточенным ножовочным полотном по размеру. Потом затыкал один конец трубки и дул, регулируя звук глубиной заталкивания пробки.
Самым сложным оказалось найти первую трубку, с нотой «до» (Димка все же решил делать флейту с хроматическим строем, хотя бы октавы на полторы). Дальше дело пошло быстрее. Сравнивать звуки ему было не с чем, приходилось полагаться на слух. Настроив очередную трубку, Димка заливал пробку расплавленным парафином от свечи (в детдоме частенько вырубалось электричество, так что свечки имелись) и откладывал в отдельный ящик тумбочки.
В итоге он отобрал семнадцать трубочек — десять диатонических, от «до» первой до «ми» второй октавы, и семь пентатоник. Флейту он решил собрать двурядную, иначе она бы получилась очень широкой. Каждый ряд он уложил на пару тонких плоских щепок и обмотал изолентой, а потом той же изолентой скрепил оба ряда меж собой.
Между задумкой и реальным ее воплощением прошло полтора месяца, была уже середина апреля, вовсю сияло весеннее солнышко, распускались листья, зеленела трава.
Димке не терпелось испытать свое творение. Еле дождавшись времени прогулки, он помчался к пруду, словно тростник, из которого была сделана флейта Пана, тянул его к месту, где когда-то рос.
Димка дрожащими руками поднес к губам инструмент и дунул, как его учили при игре на блокфлейте, издавая звук «ту». Флейта откликнулась вялым, глухим звуком. Димка растерялся сначала, но быстро взял себя в руки и принялся экспериментировать. Он пожалел, что не спросил у той студентки, как же играют на этих флейтах! Впрочем, Димкина настойчивость, музыкальный слух и кое-какой опыт сделали свое дело. Димка наконец понял, как надо играть! Во-первых, дуть нужно было не грудью, а диафрагмой; каждый звук должен буквально выскакивать из живота. Во-вторых, звук «ту» здесь не годился; движение гортани должно быть таким, как при звуке «фу» или «фух».