Страница 19 из 21
“Не переговорить ли с Зиновьевым и Каменевым?” — подсказывают ему секретари. Но Ленин досадливо отмахивается рукой. Он отчетливо предвидит, что, в случае его отхода от работы, Зиновьев и Каменев составят со Сталиным “тройку “ против меня и, следовательно, изменят ему.
“А вы не знаете, как относится к грузинскому вопросу Троцкий?”— спрашивает Ленин. “Троцкий на пленуме выступал совершенно в вашем духе“, — отвечает Гляссер, которая секретарствовала на пленуме. “Вы не ошибаетесь?”— “Нет, Троцкий обвинял Орджоникидзе, Ворошилова и Калинина в непонимании национального вопроса“. — “Проверьте еще раз!” — требует Ленин.
На второй день Гляссер подает мне на заседании ЦК, у меня на квартире, записку с кратким изложением моей вчерашней речи и заключает ее вопросом: “Правильно ли я вас поняла?” — “Зачем вам это?”— спрашиваю я. “Для Владимира Ильича“, — отвечает Гляссер. “Правильно”, — отвечаю я.
Сталин тем временем тревожно следит за нашей перепиской. Но в этот момент я еще не догадываюсь, в чем дел… Прочитав нашу с вами переписку, —рассказывает мне Гляссер, — Владимир Ильич просиял: ну, теперь другое дело! — и поручил передать вам все те рукописные материалы, которые должны были войти в состав его бомбы к XII съезду“.
Намерения Ленина стали мне теперь совершенно ясны: на примере политики Сталина он хотел вскрыть перед партией, и притом беспощадно, опасность бюрократического перерождения диктатуры,
“Каменев завтра едет в Грузию на партийную конференцию, — говорю я Фотиевой. — Я могу познакомить его с ленинскими рукописями, чтобы побудить его действовать в Грузии в надлежащем духе. Спросите об этом Ильича”. Через четверть часа Фотиева возвращается, запыхавшись: “Ни в коем случае!”— “Почему?”— “Владимир Ильич говорит: “Каменев сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет “. — “Значит, дело зашло так далеко, что Ильич уже не считает возможным заключить компромисс со Сталиным даже на правильной линии?” — “Да, Ильич не верит Сталину, он хочет открыто выступить против него перед всей партией. Он готовит бомбу“.
Примерно через час после этой беседы Фотиева снова пришла ко мне с запиской Ленина, адресованной старому революционеру Мдивани и другим противникам сталинской политики в Грузии. Ленин пишет им: “Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь“. В копии эти строки адресованы не только мне, но и Каменеву. Это удивило меня. “Значит, Владимир Ильич передумал?”— спросил я. — “Да, его состояние ухудшается с часу на час. Не надо верить успокоительным отзывам врачей, Ильич уже с трудом говорит… Грузинский вопрос волнует его до крайности, он боится, что свалится совсем, не успев ничего предпринять. Передавая записку, он сказал: “Чтоб не опоздать, приходится прежде времени выступить открыто“. — “Но это значит, что я могу теперь поговорить с Каменевым?” — “Очевидно“. — “Вызовите его ко мне“.
Каменев явился через час. Он был совершенно дезориентирован.
Идея “тройки“ — Сталин, Зиновьев, Каменев — была уже давно готова. Острием своим “тройка” была направлена против меня. Вся задача заговорщиков состояла в том, чтоб, подготовив достаточную организационную опору, короновать “тройку“ в качестве законной преемницы Ленина. Маленькая записочка врезывалась в этот план острым клином. Каменев не знал, как быть, и довольно откровенно мне в этом признался. Я дал ему прочитать рукописи Ленина. Каменев был достаточно опытным политиком, чтобы сразу понять, что для Ленина дело шло не о Грузии только, но обо всей вообще роли Сталина в партии.
Каменев сообщил мне дополнительные сведения. Только что он был у Надежды Константиновны Крупской, по ее вызову. В крайней тревоге она ему сообщила: “Владимир только что продиктовал стенографистке письмо Сталину о разрыве с ним всяких отношений“. Непосредственный повод имел полуличный характер. Сталин стремился всячески изолировать Ленина от источников информации и проявлял в этом смысле исключительную грубость по отношению к Надежде Константиновне.
“Но ведь вы знаете Ильича, — прибавила Крупская, — он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина политически“.
Каменев был взволнован и бледен. Почва уплывала у него из-под ног. Он не знал, с какой ноги ступить и в какую сторону повернуться. Возможно, что он просто боялся недоброжелательных действий с моей стороны против него лично. Я изложил ему свой взгляд на обстановку.“… Имейте в виду и передайте другим, что я меньше всего намерен поднимать на съезде борьбу ради каких-либо организационных перестроек. Я стою за сохранение status quo. Если Ленин до съезда встанет на ноги, что, к несчастью, маловероятно, то мы с ним вместе обсудим вопрос заново. Я против ликвидации Сталина, против исключения Орджоникидзе, против снятия Дзержинского с путей сообщения. Но я согласен с Лениным по существу.
Я хочу радикального изменения национальной политики, прекращения репрессий против грузинских противников Сталина, прекращения административного зажима партии, более твердого курса на индустриализацию и честного сотрудничества наверху. Сталинская резолюция по национальному вопросу никуда не годится. Грубый и наглый великодержавный зажим ставится в ней на один уровень с протестом и отпором малых, слабых и отсталых народностей. Я придал своей резолюции форму поправок к резолюции Сталина, чтоб облегчить ему необходимую перемену курса. Но нужен крутой поворот. Кроме того, необходимо, чтоб Сталин сейчас же написал Крупской письмо с извинениями за грубости и чтоб он на деле переменил свое поведение. Пусть не зарывается. Не нужно интриг. Нужно честное сотрудничество. Вы же, — обратился я к Каменеву, — должны на конференции в Тифлисе добиться полной перемены курса по отношению к грузинским сторонникам ленинской национальной политики“.
Каменев вздохнул с облегчением. Он принял все мои предложения. Он опасался только, что Сталин заупрямится: “груб и капризен“. “Не думаю, — отвечал я, — вряд ли у Сталина есть сейчас другой выход“.
Глубокой ночью Каменев сообщил мне, что был у Сталина в деревне и что тот принял все условия. Крупская уже получила от него письмо с извинениями. Но она не могла показать письмо Ленину, так как ему хуже.
Мне показалось, однако, что тон Каменева звучит иначе, чем при расставании со мною несколько часов тому назад. Только позже мне стало ясно, что эту перемену внесло ухудшение в состоянии Ленина. По дороге, или сейчас же по прибытии в Тифлис Каменев получил шифрованную телеграмму Сталина о том, что Ленин снова в параличе: не говорит и не пишет. На грузинской конференции Каменев проводил политику Сталина против Ленина. Скрепленная личным вероломством “тройка” стала фактом».
Гляссер Мария Игнатьевна (1890-1951). В 1918-1924 гг. — личный секретарь Ленина по Политбюро. Ярая сторонница Троцкого. По этой причине в 1923 году Сталин, по согласованию с Зиновьевым и Каменевым, добивается ее отставки от участия в заседаниях Политбюро. До смерти Ленина она остается его личным секретарем. После смерти Ленина — научный сотрудник Института Маркса—Энгельса—Ленина. В политической жизни больше не участвовала.
С Троцким можно не соглашаться в его личных оценках политической ситуации. Но в том, что касается его описаний реальных событий, он ни разу не был замечен в их фальсификации. Позднейшие исторические исследования профессионалов ни разу ни в чем Троцкого не поправили. Похоже, что все в этот момент именно так и происходило. Ленин действительно шел к политическому разрыву с политикой Сталина (замечание Крупской здесь игнорировать невозможно). Но вот в оценке этих событий Троцкий либо ошибается, либо не захотел говорить правду.
А правда, как представляется, заключалась в том, что не бюрократизм волновал Ленина, как пишет Троцкий. Совсем иное волновало вождя: какая политическая система останется после его смерти в Советской России-СССР — сильная Россия, вокруг которой на унитарной основе будут объединены национальные республики (позиция Сталина) или же вождь оставит после себя прообраз Соединенных Штатов Европы (ленинское выражение) как платформу для грядущей европейской революции. Сильная Россия Ленину была не нужна, против ее возрождения он боролся всю свою сознательную жизнь. Троцкий здесь был ему действительно союзником. Грузия же была всего лишь поводом для столкновения двух этих противоположных позиций.