Страница 18 из 21
Т. Сталину
Тов. Л.А. Фотиева явилась ко мне сего 29/XII в 23 часа и сначала устно, а затем письменно сделала вышеизложенное заявление. Я считаю нужным познакомить с ним тех членов ЦК, которые узнали содержание письма Владимира Ильича (мне известно, что с содержанием его знакомы т.т. Троцкий, Бухарин, Орджоникидзе и ты). (Каменев тут явно лукавит, не называя Зиновьева, хотя хорошо известно, что Каменев был фактически эрго-я Зиновьева и всегда и во всем не делал ни одного шага в политике, не обговорив его предварительно с Зиновьевым. — Вл. К.) Я не говорил никому ни словом, ни намеком об этом письме. Полагаю, что так же поступили и все вышеназванные товарищи. Если же кто-либо из них поделился с другими членами ЦК содержанием письма, то до сведения соответствующих товарищей должно быть доведено и это заявление т. Фотиевой».
Картина всей этой туго закрученной интриги будет неполной, если не воспроизвести рассказ Троцкого об этих событиях, который он обнародовал в 1929 году, будучи уже в эмиграции.
Вот что писал об этом сам автор мемуаров.
В промежутках между первым и вторым ударом Ленин мог работать только в половину своей прежней силы. Мелкие, но грозные толчки со стороны кровеносной системы происходили все время. На одном из заседаний Политбюро, встав, чтобы передать кому-то записочку — Ленин всегда обменивался такими записочками для ускорения работы — он чуть-чуть качнулся. Я заметил это только потому, что Ленин сейчас же изменился в лице. Это было одно из многих предупреждений со стороны жизненных центров. Ленин не делал себе на этот счет иллюзий. Он со всех сторон обдумывал, как пойдет работа без него и после него. В это время у него в голове складывался тот документ, который получил впоследствии известность под именем “Завещание “. В этот же период — последние недели перед вторым ударом — Ленин имел со мной большой разговор о моей дальнейшей работе. Разговор этот ввиду его большого политического значения я тогда же повторил ряду лиц (Раковскому, И.Н. Смирнову, Сосновскому, Преображенскому и др.) (то есть только своим сторонникам, фактически предупредив их, что именно он, Троцкий, наследует от Ленина его место в партии и в стране. — Вл. К.). Уже благодаря одному этому беседа отчетливо сохранилась в моей памяти.
Дело было так. Центральный комитет союза работников просвещения нарядил делегацию ко мне и к Ленину с ходатайством о том, чтоб я взял на себя дополнительно комиссариат народного просвещения, подобно тому, как я в течение года руководил комиссариатом путей сообщения.
Ленин спросил моего мнения. Я ответил, что трудность в деле просвещения, как и во всяком другом деле, будет со стороны аппарата.
“Да, бюрократизм у нас чудовищный, —подхватил Ленин, — я ужаснулся после возвращения к работе… Но именно поэтому вам не следует, по-моему, погружаться в отдельные ведомства сверх военного“.
Горячо, настойчиво, явно волнуясь, Ленин излагал свой план.
Силы, которые он может отдавать руководящей работе, ограничены. У него три заместителя. “Вы их знаете. Каменев, конечно, умный политик, но какой же он администратор? Цурюпа болен. Рыков, пожалуй, администратор, но его придется вернуть на ВСНХ. Вам необходимо стать заместителем. Положение такое, что нам нужна радикальная личная перегруппировка“.
Я опять сослался на “аппарат“, который все более затрудняет мне работу даже и по военному ведомству.
“Вот вы и сможете перетряхнуть аппарат“, — живо подхватил Ленин, намекая на употребленное мною некогда выражение.
Я ответил, что имею в виду не только государственный бюрократизм, но и партийный; что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей.
Ленин слушал напряженно и подтверждал мои мысли тем глубоким грудным тоном, который у него появлялся, когда он, уверившись в том, что собеседник понимает его до конца, и, отбросив неизбежные условности беседы, открыто касался самого важного и тревожного.
Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром. “Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?” Я рассмеялся от неожиданности. Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата. “Пожалуй, выходит так“. “Ну, что ж, — продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, — я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности“.
С хорошим человеком лестно заключить хороший блок, — ответил я.
Мы условились встретиться снова, через некоторое время. Ленин предлагал обдумать организационную сторону дела. Он намечал создание при ЦК Комиссии по борьбе с бюрократизмом. Мы оба должны были войти в нее. По существу эта комиссия должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции, как позвоночника бюрократии, и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома»{67}.
Троцкий все описывает так, как оно и было на самом деле. Не доверять ему оснований я не вижу. В описании фактов Троцкий всегда был объективен и честен. Ленин действительно пришел к этому моменту к выводу о том, что Сталина следует подвергнуть аннигиляции и на его политической карьере следует поставить крест. Нисколько не сомневаюсь в том, что, проживи Ленин еще хотя бы год, мир никогда бы не узнал политического деятеля по имени Сталин.
В попытке свержения Сталина Ленину и Троцкому в этот момент активно подыгрывала Н.К. Крупская, которая хорошо знала о решении мужа сломать напрочь политическую карьеру Сталина и намекала Троцкому, что ее муж намерен сблизиться с Львом Давыдовичем (именно так она называла Троцкого, в то время как Зиновьева именовала просто Григорий) и создать с ним антисталинский блок.
Продолжим цитировать Троцкого.
«Два секретаря Ленина, Фотиева и Гляссер, служат связью (между Лениным и Троцким, — Вл. К.), Вот что они мне передают. Владимир Ильич до крайности взволнован сталинской подготовкой предстоящего партийного съезда, особенно же в связи с его фракционными махинациями в Грузии»,
«Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде бомбу». Это дословная фраза Фотиевой. Слово «бомба» принадлежит Ленину, а не ей, “Владимир Ильич просит вас взять грузинское дело в свои руки, тогда он будет спокоен“, 5 марта (1923 г.) Ленин диктует мне записку:
“Уважаемый товарищ Троцкий. Я просил бы вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под “преследованием“ Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком вашего несогласия. С наилучшим товарищеским приветом. Ленин“.
“Почему вопрос так обострился?”— спрашиваю я. Оказывается, Сталин снова обманул доверие Ленина: чтоб обеспечить себе опору в Грузии, он за спиною Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не, без поддержки Дзержинского организованный переворот против лучшей части партии, ложно прикрывшись авторитетом Центрального Комитета.
Пользуясь тем, что больному Ленину недоступны были свидания с товарищами, Сталин пытался окружить его фальшивой информацией. Ленин поручил своему секретариату собрать полный материал по грузинскому вопросу и решил выступить открыто.
Что его при этом потрясло больше:личная нелояльность Сталина или его грубо-бюрократическая политика в национальном вопросе, трудно сказать. Вернее, сочетание того и другого. Ленин готовился к борьбе, но опасался, что не сможет на съезде выступить сам, и это волновало его.