Дочь фортуны (ЛП)

В огромном огороженном, находящемся под землей, месте, названном скорее по иронии «Королевским залом», девочки сталкивались лицом к лицу со своей судьбой. Их оставляли отдыхать на ночь, мыли, кормили, а иногда бывало, что и вынуждали выпить залпом чашку ликера, тем самым слегка сводя с ума. После подобных процедур бедняжек приводили обнаженными в помещение, куда заранее набивались покупатели со столь разными физиономиями, каковые можно только вообразить; они щупали их, осматривали зубы, сжимали пальцами, где им вздумается, и под конец весьма своеобразной проверки живого товара делали стоящие предложения. Кое-кого распродавали в бордели высшей категории либо в гаремы богачей, самые крепкие, как правило, оказывались в руках производителей, шахтеров либо китайских крестьян, на кого работали весь оставшийся срок и без того недолгой жизни; и все же большинство оставалось в спальнях китайского квартала. Женщины постарше обучали их ремеслу: они были обязаны научиться отличать золото от бронзы, чтобы в дальнейшем жульничать при оплате услуг, уметь привлекать клиентов и, не жалуясь на свое унизительное, а, порой, и чреватое болезнями существование, соответственно их удовлетворять. Чтобы торговая сделка считалась более-менее законной, подписывали договор, который не могли прочесть. Так они продавали себя где-то лет на пять, но одновременно верно прикидывая, что вряд ли когда смогут получить свободу. За каждый, пропущенный по болезни, день к их оговоренному времени прибавляли еще пару недель, а если пытались сбежать, то уже навсегда превращались в рабынь. Жили бедняжки, ютясь в комнатах, лишенных даже вентиляции, разделенных всего лишь тяжелой занавеской, отрабатывая, точно каторжники, вплоть до собственной смерти. Туда и направился Тао Чьен одним прекрасным утром, сопровождаемый дýхами Лин и своего учителя иглоукалывания. Некая девушка-подросток в едва накинутой на плечи блузе провела его за занавеску, где находился мерзкий увалень, протянула свою руку и сказала тому, чтобы сперва заплатил. Получив свои шесть долларов, девушка легла на спину, раздвинула ноги и безразлично уставилась в потолок. У нее были безжизненные зрачки, дышала уже с трудом; отчего он понял, что все дело в принятых наркотиках. Тогда сел рядом, опустил рубашку и попытался ласково погладить ту по голове. В ответ она завизжала, съежилась и осклабилась, намереваясь его укусить. Тао Чьен отодвинулся, долго разговаривал с ней на кантонском языке, ни разу не коснувшись, и вплоть до тех пор, пока нудное звучание его голоса не успокоило бедняжку окончательно, а почему можно было переходить к осмотру недавно появившихся синяков. В конце концов, девушка начала отвечать на его вопросы более жестами, нежели словами, будто утратила навык разговорной речи, и таким способом удалось узнать кое-какие подробности о плене. Но не могла сказать, сколько именно времени там провела, потому что засекать его оказалось занятием бесполезным. Хотя, должно быть, прошло и не так много, потому что все еще помнила в жалких подробностях свою, оставшуюся в Китае, семью.

Когда Тао Чьен подсчитал, что его, проведенное за занавеской, время истекло, то сразу удалился. В дверях уже поджидала та же старуха, которая и приняла его предыдущим вечером, но никак не выразила того, что и теперь узнала молодого человека. Чтобы прояснить ситуацию, оттуда отправился по тавернам, игровым залам, местам, где курили опиум, и напоследок решил нанести визит другим докторам этого квартала и бродил до тех пор, пока постепенно не смог подогнать одну к другой части всей головоломки. Когда молоденькие китайские куртизанки заболевали так, что не могли более работать, уводил их в импровизированную «больницу», как назывались потайные комнаты, где пришлось провести предыдущую ночь. Там и оставлял бедняжек, давая им чашку воды, немного риса, а также приносил масляную лампу, которой хватало лишь на несколько часов. Дверь этого помещения открывалась несколько дней спустя и только затем, чтобы войти и засвидетельствовать смерть. Если несчастных находили еще живыми, не задумываясь, сами брались отправлять их на тот свет – так, попадая в это место, никому более не удавалось снова увидеть белый день. Позвали Тао Чьена, потому что приписанный к заведению «чжун и» на данный момент отсутствовал.

Идея оказать помощь этим бедняжкам была не совсем его; за девять месяцев, как об этом сообщила Элиза, молодому человеку все уже было известно от дýхов Лин и учителя иглоукалывания.

- Калифорния – свободный штат, Тао, здесь нет рабов. Обратись к американским властям.

- Свобода доступна не для всех. Американцы слепы и глухи, Элиза. Эти девочки совсем не бросаются в глаза, так же как и безумные, нищие и собаки.

- А то, что они китаянки, тебе не все равно?

- До некоторых, как я, пожалуй, что и все равно, но никто не собирается рисковать жизнью, бросая вызов преступным организациям. Ведь большинство считает, что если в Китае веками практиковалось подобное, стало быть, критиковать то, что происходит здесь, нет никаких оснований.

- Какие же жестокие люди!

- Это вовсе не жестокость. Просто в моей стране ни капли не ценится человеческая жизнь. В ней и без того полно народу, к тому же всегда рождается больше детей, нежели население способно прокормить.

- Но для тебя эти девочки вовсе не отвергнутые бедняжки, Тао…

- Нет. Лин и ты многое поведали мне о женщинах.

- Что ты намерен делать?

- Я должен был учесть все то, что ты мне говорила, когда речь шла о поиске золота, ты помнишь? Если бы мне разбогатеть, я бы их купил.

- Но ты еще не богат. К тому же, не хватит никакого калифорнийского золота, чтобы выкупить всех поодиночке. Нужно помешать процветанию подобного вида торговли.

- Это никак не возможно, хотя, если ты мне поможешь, по крайней мере, смогу спасти некоторых…

И он рассказал ей, что за последние месяцы удалось вызволить оттуда одиннадцать девушек, но выжили из них только две. Его план оказался рискованным и не очень эффективным, но другого было невозможно даже себе вообразить. Вдобавок предложил принимать их бесплатно в случае болезни либо беременности, но вместо этого ему приводили чуть ли не умирающих. Приходилось давать взятки тамошним путанам, чтобы последние звали его, когда оказывались перед необходимостью отправить очередную китайскую куртизанку в импровизированную «больницу», и тогда приходил доктор вместе со своим помощником, после чего оба клали умирающую на носилки и удалялись. «В целях научных опытов», - объяснял Тао Чьен, хотя чрезвычайно редко слышал какие-либо вопросы вообще. С девочки уже нечего было взять, а нездоровая заинтересованность доктора в подобных пациентах лишь помогала женщинам без труда избавиться от таковой. Поэтому подобная сделка была выгодна обеим сторонам. Перед тем как забрать к себе больную, Тао Чьен вручал свидетельство о смерти и требовал вернуть ему подписанный девушкой договор об оказываемых услугах, чтобы избежать могущих возникнуть возражений. В большинстве случаев молодые девушки были совершенно безнадежны, и ни о каком выздоровлении не шло и речи; тогда роль доктора заключалась лишь в поддержке бедняжек в их последние часы, но, как уже говорилось, выжить удалось лишь двоим.

- Что ты с ними сделал? – спросила Элиза.

- Они в моей комнате. Все еще ослабевшие, а одна, кажется, слегка тронулась головой, но все же рано или поздно обе придут в себя. Мой помощник остался о них позаботиться, а я тем временем пошел тебя искать.

- Я уж вижу.

- Я больше не могу держать их взаперти.

- Возможно, общими усилиями нам удастся отправить их в Китай, в родные семьи…

- Ни за что! Ведь там они опять попадут в рабство. В этой стране девушек хоть можно спасти, правда, не знаю, каким образом.

- Если не помогут власти, это сделают добрые люди. Давай обратимся к церквям и миссионерам.

- Не думаю я, что христианам есть дело до этих китайских девушек.

- Как же ты мало доверяешь людям, Тао!

Элиза оставила своего друга попить чаю с Ромпеуэсос, сама же схватила один из собственноручно свежевыпеченных хлебов и отправилась навестить кузнеца. Джеймса Мортона она нашла наполовину обнаженным, в кожаном переднике и с покрытой головой. Тот, сильно потея, стоял перед кузницей. Там, внутри, была невыносимая жара, пахло дымом и раскаленным металлом. Кузница представляла собой деревянный барак с земляным полом и двойной дверью, открытой настежь и зимой, и летом в рабочее время. При входе в нее, на возвышении, находился большой постоялый двор, где принимали клиентов, а сам кузнечный горн располагался далее. На стенах и потолочных балках висели необходимые в ремесле инструменты, орудия труда и подковы, изготовленные самим Мортоном. В задней части стояла рабочая лестница, позволяющая забираться на чердак, служивший спальней, закрытой от глаз клиентов занавеской из грубой полотняной вощеной ткани. Всю находящуюся внизу меблировку составляли большой глиняный кувшин для мытья и стол с двумя стульями; из скромных украшений были разве что американский, висящий на стене, флаг и три полевых цветка, стоящих в стакане на столе. Эстер гладила кучу одежды, при этом пошатывалась огромная нижняя часть ее живота, а сама девушка покрывалась испариной, поднимая тяжелый, на угле, утюг, одновременно успевая еще и тихо напевать. Любовь и беременность лишь красили юное создание, а умиротворенный ее вид светился, точно нимб. Девушка стирала чужую одежду, и этот труд был таким же тяжким, как и работа ее мужа с молотком у наковальни. Три раза в неделю она нагружала омнибус грязной одеждой, шла на речку, где добрую часть дня проводила на коленях намыливая вещи и чистя те щеткой. В солнечную погоду все сушила прямо на камнях, но чаще была вынуждена возвращаться с мокрой одеждой, и тогда тотчас бралась за тяжелый физический труд, крахмаля и гладя целую кучу. У Джеймса Мортона не получалось заставить девушку отречься от подобного зверского желания; она не хотела, чтобы здесь родился ребенок, почему и откладывала каждый сентаво, чтобы в один прекрасный день переехать со своей семьей в деревенский дом.