Страница 30 из 79
Все это понимал атаман, и терять ему было нечего. Ежели устоит Советская власть, то все равно с мужиками придется землей поделиться. А коли примет съезд мобилизацию дутовскую, поднимутся казаки, то земелька та могилой обернется просителям.
Ничего такого не знали мужики, и в голову им не приходило, что снова засвистят казачьи шашки, снова полетят головы и кровью зальются родные поля. Не понимать сущее так может либо дитя малое, либо великан, одаренный несметною богатырскою силой и уверенный в своей правоте.
Жаром закипела Бродовская в эти холодные январские дни. Подготовка к съезду шла полным ходом. Ежедневно собирались многолюдные митинги, где выступали казачьи атаманы и офицеры дутовского штаба. Сам Половников вел скрытую организационную работу и пока держался в тени.
В разных местах возникали стихийные митинги. Многие из фронтовиков, до одури навоевавшись на германской войне, восставали против объявления мобилизации. Другие убеждали их, что без общей мобилизации не обойтись, что надо всем дружно подняться и восстановить казачьи права, иначе придется платить налоги, как и мужикам, контрибуции.
Спорили до хрипоты, порою чуть не до драки. И возникла бы она, может быть, но мирил всех мороз. Продрогнув до костей, разбегались по домам спорщики. А назавтра снова сходились и драли глотки, стараясь перекричать друг друга.
На третий день часам к двум на площади возле станичного правления собралась громадная толпа. Зная все тонкости в настроении казаков, перед ними решил выступить сам полковник Половников. Не каждый день казакам доводилось видеть столь важную птицу.
— Дорогие станичники! — говорил Половников с трепетной дрожью в голосе. — Вы — бывшая опора царского трона — поддержали революцию и Временное правительство. На то была ваша святая воля, и я не собираюсь упрекать вас за это. Воля большинства всегда почиталась в казачьем круге превыше всего.
Штабу войскового атамана Александра Ильича Дутова известно, что и сейчас абсолютное большинство оренбургского казачества готово подняться с оружием в руках против беспорядков, бесчинства и хаоса в многострадальной матушке России! Это дает нам полное право объявить всеобщую мобилизацию «от мала до велика», как сказано в приказе войскового атамана. Но Александр Ильич верит в ваше благоразумие и не желает пользоваться всей полнотой власти, предоставленной ему. Надо положить все силы, но добиться, чтобы каждый казак сознательно занял свое место в доблестном строю, а не силою принуждения ставить под присягу.
Среди вас же есть отдельные казаки, которые выступают против приказа о мобилизации. Тем самым они вольно или невольно играют на руку большевикам, заклятым врагам революции, поставившим Россию на край гибели. Они восстают против любого порядка и всюду плодят анархию и хаос. И они же, большевики, обвиняют нас в контрреволюционном выступлении против Советской власти. Мы бы не стали возражать и против Советов, если бы в них не было большевиков.
Дорогие станичники! Кто разогнал Временное правительство? Большевики! Кто разогнал женский батальон, до конца преданный Временному правительству? Большевики! Они стреляли в женщин, а оставшихся безоружными арестовали. Кто позорно бросил германский фронт и нагло продается Вильгельму? Большевики! Кто в Ташкенте до основания разрушил вокзал орудийным огнем? Большевики!
А сегодня, станичники, стало известно о неслыханном варварстве этих разбойников с большой дороги. Осенью мы с вами подавали голоса, чтобы выбрать достойных представителей в Учредительное собрание, которое должно было сформировать законное демократическое правительство России. В эти дни Учредительное собрание заседало в Петрограде. Так вот, сегодня стало известно, что большевики распустили, разогнали и эту законную власть, нами же избранную!
Полковник с торжеством заметил, что последние его слова прошибли даже самых непокорных. Тихо сделалось, как в гробу. И эта нерушимая тишина как бы подтверждала общее единодушие собравшихся здесь людей. Вдруг откуда-то из самых дальних рядов четко и звонко донеслось:
— Учредительное собрание отказалось утвердить декреты о земле и о мире!
И снова тишина.
Половников и сам знал об этом, но не хотел, чтобы знали другие, потому, понимая, что достигнутый накал выкриком этим подпорчен, закончил:
— Казаки не продают Родину германцам, и мир им такой не нужен. А землей они награждены достаточно. И не Ленин их награждал этой землей, потому надо немедленно всем дружно становиться под войсковое знамя и отстаивать свои права.
— Пра-авильно! — заорали в несколько глоток передние ряды, и почти все захлопали в ладоши.
— Они уж вон, мужланы лапотные, подкатывались на днях за нашей землей! — выкрикнул Родион Совков. — Они не ждут, а нам-то чего ждать!
— Дозвольте мне сказать! — рванулся из толпы черный, как головешка, казак лет тридцати.
Он вышел на крыльцо станичного правления, поднялся на невысокую подставку, где только что стоял оратор, а Половников отступил в глубь крыльца, остановясь там с атаманом Петровым и полковником Кузнецовым.
— Братцы! — пронзительным голосом начал черный казак, тыча большим пальцем назад, через плечо. — Тута вот господин полковник слезу пущал об женским батальоне смерти. А ведь никто их не гнал, мокрохвосток, в этот самый смертельный батальон. По доброй воле собрала их командирша Бочкарева. У ей вон сиски под гимнастеркой не помещаются — детишков бы кормить, а она командующим заделалась. В штаны все вырядились. Ведь предлагали им красногвардейцы сдаться по-хорошему, а они с юнкерами из пулеметов по солдатам, по матросам да по нам, казакам, полоснули. Побили многих. Тогда вот уж встряхнули их. Не помогли им и крепкие солдатские штаны, про маму вспомнили.
По толпе смешки прокатились, а есаул Смирных выкрикнул с матом:
— Ну, ты ври, да не завирайся! Лучше солененьким угости.
— Кто? Я вру?! Да чтоб мне своим языком подавиться, ежели вру! — возмутился и совсем почернел от гнева казак. Распахнув шинель и вытянув одну руку из рукава, он рванул на груди гимнастерку и, сдвинув бинт, обнажил плечо. — На, гляди, шкура собачья, вот он горячий женский поцелуй из пулемета, все еще остывает! — Пряча рану, добавил, сходя с подставки: — Не во всем, знать, большевики виноваты.
Навстречу ему Лавруха Палкин устремился. Еще поднимаясь по ступеням, начал он говорить:
— Може, большевики и вредный народ, не знаю я их, чай с ими не пил. Но нельзя же все на их сваливать, как с больной головы на здоровую.
На него шикнули сзади.
— Не шикайте, ради Христа! Не большевики в Ташкенте вокзал разнесли, а мы, казаки! Ехал я с тем эшелоном. Красные остановили нас и предложили сдать оружие, а после того отпускали эшелон свободно на родину. Наши офицеры стали пужать нас большевиками, и открыли мы сперва из пулеметов огонь, а потом из пушек врезали по вокзалу, крышу снесли…
— Ну и правильно! — послышалось из толпы. — Гусь свинье не товарищ. Целоваться, что ль, с ими! Бить их везде — и все тут!
— Правильно ли неправильно, — продолжал Лавруха, — а на фронте я только солдат кровавых, своих и немецких, видал, а в Ташкенте детишков да баб таких поглядеть довелось. Вот и пущай тот воюет, кто не навоевался еще. А мне вся эта благодать и во сне мерещится, потому никакой мобилизации не надоть мне.
Как только Лавруха сошел, его место тут же занял полковник Кузнецов.
— Станичники! — запел он слащаво. — В эти великие и грозные для России дни все силы должны быть направлены на водворение порядка и спокойствия в ней, на управление и охранение завоеванных народом свобод, на создание новой и радостной жизни.
Все сказанное скучным показалось не только слушателям, но и самому оратору, потому перестал он притворяться и перешел на свой обычный тон:
— Станичники! Вы знаете, что большевики посягнули на наши, потомственные вольности. Они подбивают мужиков отобрать у нас земли, дарованные за верную службу царю и отечеству. Мы не допустим этого! Мы — полные хозяева Троицкого округа и своими силами будем наводить здесь порядок. Как и раньше, беспощадно будем бороться с большевиками. В зачатке, с корнем вырывать надо эту заразу и уничтожать на месте! Каждый должен это понять и способствовать нашему делу, а не распускать слюни перед этой сволочью, как только что выступавший казак Палкин. — Половников незаметно сзади дернул Кузнецова за шинель, напомнив, что зарываться здесь не следует, потому полковник тут же и закруглился: — Все — в строй, станичники! Грудью станем за свои права!