Страница 7 из 64
Обуреваемый совершенно доселе не ведомыми ему чувствами, он трепетал от столь же непонятного восторга и совсем не догадывался, что пришло это от пробудившейся вдруг доброты, давно и безжалостно загнанной им же самим в самые дальние и глухие уголки души.
В таком вот не обычном для него состоянии подкатил Прошечка в своей кошеве к палкинским воротам. Постучал волжаниковым кнутовищем в калитку, щеколдой загремел. Во дворе залаяли собаки.
Светать еще не начинало, но в прихожей избе скупой огонек теплился, а во дворе с фонарями ходили. Уборка это утренняя. К воротам шаги проскрипели.
— Кто тама? — спросил голос Захара Ивановича.
— Отвори, сват, перемолвиться надоть, — попросил до того нежно и непривычно Прошечка, что хозяин, не сразу признал его.
— Да кто это?.. А-а, сват Прокопий! — засуетился Захар Иванович, оттолкнув засов и растворяя калитку. — Проходи, Прокопий Силыч, проходи!
— Нет, слышь, сват, недосуг мне. Из Борового еду, попутно вот завернул на минутку. Ты выдь сюда, тута и потолкуем.
Захар шагнул через подворотенку, протянул руку.
— Здорово, Прокопий Силыч! Давненько ты к этим воротам не подворачивал.
— Здравствуй, сват, — как-то покаянно ответствовал Прошечка. Никогда Захар не видел его таким… — Дела всякие по гостям кататься не пущают. Как живешь-то?
— Да как теперь все живут? С бабами вот да с Кузькой остался, и воюю тута. Лавруха с первым эшелоном ушел, а Федотка с действительной не успел воротиться… Да теперь, кажись, и не воротится, — смахнул скупую слезу рукавицей. — Самого тоже вот не сегодня-завтра покличут. Готовиться уж приказано было.
— А чего с Федотом-то? — участливо спросил Прошечка.
— Будто бы в лазарете он… от ран скончался, — с трудом выговорил Захар.
— Гляди ты, как дела поворачиваются. Лизка его, стал быть, вдовой так и осталась… А про Катьку-то ничего не слыхать?
Захар поглядел на Прошечку сверху вниз странным каким-то, непонимающим взглядом, вздохнул глубоко и после того вымолвил:
— Нет, не слыхать… Как в воду канула! Матвея вон Шаврина сноху так хоть мертвую из омута достали, а наша далеко, знать, закатилась — не слыхать.
— А може, камушек потяжельше привязала да и не всплыла?
— Что ты, сват! — живо возразил Захар. — Доводилось тебе слышать, чтоб утопленницы приданое с собой брали?.. То-то вот и есть. А ведь она одежу-то свою всю с собой захватила. Ничего не оставила.
— Да у вас-то глаза, что ль, завязаны были?
— А с умом, видать, собиралась. Так вот сумела, что ни одежи, ни следов не оставила.
— Гляди ты, какая ведь чуда сотворилась! — пощипывая бородку, словно бы простонал Прошечка. — Ну дак в розыск подавать, стал быть, надоть. Сыщется, небось.
— Э сват, какой там розыск теперь! Да и к атаману соваться лишний раз не хочу.
— Ишь ты как! И не хочет коза на базар, да за рога ведут. А все же сходил бы, Захар Иванович, а? Хоть и непутевая она баба, а все же как загубленная душа на вашей совести.
Захар лицом потемнел. Видно, хотел сказать что-то резкое, но раздумал. Переступил с ноги на ногу, через силу выдавил из себя:
— Будь по-твоему, сват! Вот со скотиной приберусь и дойду до атамана.
— Дойди, слышь, сват! — обрадовался Прошечка. — Ты дойди. А он, атаман-то, ежели откажет, так ведь и по лбу не вдарит. А я как-нибудь на днях заеду к тебе. Про все и узнаю.
Захар Иванович поспешно со всем соглашался, кивая головой, поддакивал, а сам уж без всякого стеснения готов был проводить свата поскорее да делами своими заняться. Заметив это, Прошечка шагнул к своей кошеве, не подав руки Захару, не повернувшись даже к нему, взялся за вожжи, потуже запахнул полы овчинного тулупа, сел в кошеву и, поворачивая коней на дорогу, из глубин высокого воротника крикнул:
— Ну, бывай здоров, сват!
— Бывай!.. — отозвался вдогонку Захар Иванович и вернулся во двор — дела доделывать.
Фонарь можно уже погасить. Рассвет все более заметно разгоняет потемки, неминуемо тлеют они, разбавляются пока еще редким светом грядущего дня. А как же над Катькиной тайной развеять непроглядную тьму?
Вопрос этот, давно увядший и затерявшийся за множеством дел, вдруг ожил и забился с великой силой. Ведь живой человек — не иголка, — все равно где-то сыскаться он должен. А лишний работник в доме, ох как пригодился бы теперь!
Захар Иванович все быстрей и быстрей работал вилами, задавая коням сено. Вспотел. Шапку по-молодому к затылку сдвинул, обнажил примятые влажные волосы. Парок от них завиваться стал. Бросив последний навильник сена, Захар выскочил из конюшни и, добежав до коровьего денника, через прясло крикнул:
— Лошадей напои, Кузьма, а мне к атаману добежать надоть!
В атаманской избе — пусто. Только сам Тимофей Васильевич за столом сидит да брат его, Иван Васильевич, на длинной лавке возле стены пристроился. В гулкой пустоте этой большой избы даже великаны Смирновы кажутся обыкновенного роста людьми. Но все в станице знают — и Захар Иванович тоже, — что у портных и сапожников специальные выкройки для них есть и только для них сапожные колодки имеются — «смирновскими» их называют. Больше-то никому не годятся они.
Не успел Захар порога переступить, а ему навстречу загудело:
— На ловца и зверь бежит! Посыльного только что гнать к тебе, Захар Иванович, собирался, а ты сам тут как тут!
— Здравия желаю, господа атаманы! — молвил вошедший, сдернул шапку и остановился посреди избы по стойке смирно.
— Ладно, Захар Иванович, садись. Настояться успеешь еще: в армии начальства много. А все ли у тебя готово к отправке?
— Все как есть готово, Тимофей Васильевич, — ответил Захар, присаживаясь на лавку недалеко от входа. — На смотру прошел я хорошо, без замечаниев.
— Ну, вот и славно! Казак Палкин всегда был исполнительным и аккуратным. Послезавтра — отправка. Большая пойдет партия. Вот Иван Васильевич и поведет вас.
— Да я, — замялся Палкин, — по другому делу-то зашел…
— Сказывай, что за дело такое.
— Сноха моя младшая, Катерина, в четырнадцатом годе потерялась…
— С тех пор и знаем о том, — перебил его Тимофей Васильевич. — Объявилась где, что ли?
— Нет, не объявилась, — вздохнул Захар. — А нельзя ли об ей розыск послать?
— Розыск, говоришь? — удивился атаман. — Да куда ж посылать-то, сказал бы ты мне?
Захар пожал плечами, не зная, что ответить.
— В том-то и дело, — продолжал Смирнов-старший. — А ежели всероссийский розыск затевать, так не то что кошельков наших с тобой не хватит, а и штанов на нас не останется. Да кто искать-то ее станет по теперешним временам? А раньше-то чего ж ты молчал? Все бы легче по горячему следу пойти.
— Да ведь она дня за два перед тем и сгинула, как германец войну-то объявил, — пояснил Захар. — Тут Лавруху отправили, с первым же эшелоном. А вскорости от Федота известие пришло, что ранетый он шибко… Потом и вовсе скончался в лазарете… До нее ли было!
— Вот и всем, Захар Иванович, не до нее теперь. Сам, небось, видишь, чего творится-то кругом. А сыщикам, так одних политических искать не переискать. Расплодилось их, прости господи, как вшей окопных.
Понял Захар Иванович, что не ко времени затеял этот разговор. А новость о его собственной отправке на фронт и вовсе перебила все карты. Ждал он, конечно, этого известия со дня на день и готовил себя к нему, но все-таки вышло как-то неожиданно, вроде бы обухом по лбу. Покашлял виновато и стал прощаться.
Вслед за ним и младший Смирнов поднялся. Тоже ведь важные сборы у него. До сих пор не раз отводил он казаков в город, а сам возвращался. Теперь же и ему дальше ехать — до самой передовой.
Но до двери не дошел Иван Васильевич. Глянул в окно на коновязь и отскочил к простенку.
— Чего ты, как сайга, скачешь? — удивился старший брат.
— А ты знаешь, кто там подкатил?
— Кто?
— Сам Кирилл Платонович пожаловал! Коня вон привязывает.
— О-о! Как встречать станем?