Страница 5 из 37
Он видел, как от его залпа разлетелось стекло кабины немца, как он пошел, заваливаясь на крыло, к земле. А она была совсем рядом…
И в то же мгновение другая очередь, идущая откуда-то с хвоста «яка», резанула по машине Гусакова.
Почувствовав, что кто-то бьет по его машине, Василий оцепенел. К счастью, это длилось мгновение.
Изо всех сил ручку — на себя. От перегрузки потемнело в глазах. И только набрав высоту, Гусаков понял в чем дело.
Первый «мессер», который он сбил, был лишь приманкой. А за ним, Василием, шел не Маслов, а второй фашист, которому, благодаря его, Василия же, беспечности, удалось незаметно зайти в хвост «яку». Дай гитлеровец очередь на секунду позже, и самолет Гусакова неминуемо врезался бы в землю: слишком мала была высота для маневра.
Но увидев, что, казалось бы, верная добыча от него ускользнула и что советский летчик, так стремительно набравший высоту, находится в более выгодном положении, фашист уклонился от боя и ушел к Феодосии.
Василий почувствовал, что лоб его под шлемом совершенно мокрый. Взглянул на землю. Там догорали остатки сбитого им «мессера». А на душе было холодно и муторно…
Гусаков, нигде не найдя Маслова, повернул домой.
«Конечно, я допустил ошибку, — казнил он себя. — По сути дела бросил ведущего… И в каком виде я покажусь на аэродроме! Очередь, выпущенная „мессером“, отбила верхнюю часть киля и срезала антенну самолета. Что я скажу теперь Маслову, Локинскому? А Авдеев так уж точно скажет — „разгильдяй!“ И про сбитый „мессер“ вспоминать не стоит. Кто видел, что я его сбил? Никто. Еще сочтут вруном. Тогда навек опозоришься»…
Над Керчью Василий увидел свои самолеты.
— Где же ты был?! — голос Маслова по радио звучал не добро…
«Слава богу, что антенна сбита, — мелькнула мысль у Гусакова. — Хоть сразу отвечать не нужно. А когда долетим домой, что-нибудь придумаю…»
В это время от Феодосии появилась группа «мессеров». Началась воздушная карусель. На глазах у всех Локинский меткой очередью срезал Ме-109.
«И у меня победа, — уже с грустью подумал Василий. — А о ней даже рассказать нельзя…».
Маслову, однако, Гусаков врать не мог и не хотел. Поведал ему все как было.
— Может быть, доложим все-таки Авдееву, — засомневался Борис.
— Что ты! Он мне голову снимет! — замахал руками Василий.
Прошло несколько дней. По различным каналам разведки мы получили точное подтверждение: под Керчью такого-то числа «яком» сбит Ме-109.
Никаких других истребителей из соседних с нами авиачастей в этот день там не было.
Я ходил в недоумении: такого еще не бывало. Сбить «мессер» и не доложить об этом?! Кому и зачем это нужно?
Расспрашиваю Локинского. Он разводит руками:
— Ей богу ничего не знаю, Михаил Васильевич.
Начал вызывать летчиков.
Дошла очередь и до Маслова с Гусаковым. Смотрю — переглядываются.
— Ладно, Василий, — Борис махнул рукой. — Все равно нужно когда-нибудь ответ держать…
И тогда Гусаков рассказал мне все по порядку.
Как поступить? С одной стороны, человек проявил инициативу, сбил фашистский самолет. С другой, чуть не угробил сам себя, осложнил тактическую обстановку…
«Но, — размышлял я, — ему сама жизнь преподала жестокий урок. Такие уроки не забываются…»
— Ладно, идите, ребята, — отпустил я друзей. — Читать нотации не буду. Сами все понимаете… Только вот одно: что сразу не доложили — это уж совсем плохо…
Уже после войны в одном из писем ко мне Василий Гусаков, вспоминая в ряду других об этом случае, писал: «Глупо все это получилось. Просто нахальство фашиста, за которым я погнался, ввело меня в заблуждение…»
Да, видно крепким был урок, если человек вспоминает о нем почти тридцать лет спустя после совершившегося.
«…Не могу не вспомнить и такого случая, — продолжал Василий Гусаков. — Мы все очень любили прекрасного человека, душевного товарища, командира эскадрильи Героя Советского Союза Г. В. Москаленко. Однажды он с ведомым лейтенантом Бондуковым вылетел на выполнение боевого задания. Неожиданно с высоты на них спикировала четверка „мессеров“. Завязался бой. И вдруг у машины Москаленко выпали шасси. Что ни делал командир — шасси не убиралось. Увидев это, фашисты во что бы то ни стало решили добить ведущего. Бондуков вначале растерялся, но тут же услышал по радио спокойный голос Москаленко: „Не волнуйся. Прикрывай. Все будет в порядке…“
Бой шел, а ведущий вовремя подбадривал ведомого. Что только не делали гитлеровцы, какие маневры не совершали, отрезать Бондукова от Москаленко им не удалось. Так ни с чем фашисты и убрались восвояси. А пара Москаленко — Бондуков выполнила задание и вернулась на родной аэродром.
Летая ведомым, — размышляет Василий, — я понял, что если он отлично знает свои обязанности, ведущий уверенно находит и атакует врага. Да ведущий и обязан больше смотреть вперед, а не на свой хвост. Ведомый — это щит ведущего.
Я горжусь, что летал ведомым у замечательных летчиков…».
Крылом к крылу с «илами»
Ястребок Белозерова, оставляя за собой шлейф белой пыли, подрулил прямо к нам, с нетерпением ожидавшим возвращения летчика на аэродром из разведывательного полета.
Белозеров спрыгнул с крыла и четким шагом подошел ко мне и стоящему рядом капитану разведки из штаба ВВС флота.
— Товарищ командир, задание выполнено. Разведка порта Феодосия произведена. Обнаружено большое скопление самоходных десантных барж противника, катеров и вспомогательных судов.
— Видимо, чуют, что скоро начнем… — размышлял капитан, пока мы шли к штабу. — Хорошо бы их накрыть сразу, сейчас же. Пока не расползлись…
«Добро» из штаба дивизии штурмовиков на этот счет было получено незамедлительно:
— Мы поднимаем по тревоге штурмовой полк. Прикрывать его будет звено ваших истребителей, — это обращались уже ко мне.
Капитан Гриб находился здесь же, в штабе. Раздумывать было некогда:
— Берите звено и — в воздух. Прикроете штурмовиков. Цель — порт Феодосия.
— Есть! — Гриб просиял, как будто ему сделали долгожданный подарок…
Через несколько минут черные точки «яков» растаяли в небе: Гриб и его «хлопцы» ушли на задание.
Штурмовики подошли к городу на бреющем, обогнули гору и появились оттуда, откуда их менее всего ожидали: не со стороны моря, а с суши.
Гитлеровцы опомнились, когда у причалов уже пылало несколько десантных барж, а «илы», поливая все огнем из пушек и пулеметов, прошли над катерами, складами, сооружениями порта.
В атаку заходила вторая волна штурмовиков, когда неслаженно, вразнобой ударили зенитки, нервно застрекотали пулеметы, а откуда-то от Коктебеля вывернулся ошалелый Ме-109.
Вначале фашистский летчик заметался, не зная, видимо, с какого фланга атаковать. А, может быть, и вызывал по рации помощь.
Но вот он опомнился, стремительно набрал высоту и пошел в атаку, едва не столкнувшись с «яком» Гриба, когда тот неожиданно встал на пути фашиста. Но в планы последнего явно не входил бой с истребителями. Ему нужно было как можно скорее рассеять строй штурмовиков, нависший над портом. Но машина Гриба, как надоедливая оса, все время оказывалась рядом, атаковала, и не принять бой фашисту было просто невозможно.
Однако и противник нашему летчику попался опытный: ни одному, ни другому никак не удавалось достать друг друга огнем пушек и пулеметов.
«Ну что же, — Гриб стиснул зубы. — По крайней мере до „илов“ он не доберется. А это уже хорошо…»
Когда штурмовики, сделав свое дело, повернули к Тамани, Гриб тревожно взглянул на стрелку прибора: баки самолета были почти пустыми. Нужно «выходить из игры».
В горячке боя Гриб забыл, что бензозапас позволяет ему вести бой над Феодосией всего десять минут — так далеко были тогда наши аэродромы. К тому же закапризничал указатель системы выработки бензина. Но не мог же он бросить на произвол судьбы штурмовики, оставить их без прикрытия.