Страница 31 из 37
Прошли какие-то секунды и, подняв к небу каскады брызг, Пе-2 сел на воду.
Мы барражировали над местом катастрофы. Вдруг кому-нибудь из экипажа удастся спастись.
И действительно, машина держится на воде, а на крыле ее — люди.
— Следить за воздухом. Не подпускать противника, — приказал я.
А горючего уже оставалось буквально в обрез.
Мы облегченно вздохнули, когда увидели, что ребята успешно добираются до берега.
Вот они укрылись в камышах.
Позднее мы узнали, что летчики благополучно ушли от противника…
К ночи из штаба ВВС ушла в Москву шифровка: «Задание выполнено. Выведен из строя судоремонтный завод. По предварительным данным потоплено свыше тридцати кораблей противника. Сожжены склады боеприпасов и бензохранилища…»
Еще чуть-чуть…
Звонок командующего ВВС Черноморского флота генерала Ермаченкова меня озадачил:
— Михаил Васильевич! К утру 25 августа подготовьте два «яка». Полетим вместе с вами вдвоем на разведку гитлеровских аэродромов, расположенных в Румынии.
Я опешил:
— Как вдвоем, товарищ командующий?! Мы такую разведку и своими силами можем сделать. А лично вам-то зачем лететь? Тем более вдвоем. Нарвемся на «мессера». За себя не беспокоюсь, — тут же уточнил я, — но вы же командующий…
— Хочу все посмотреть сам.
Я действительно волновался. На войне бывает всякое. Не хватало еще, чтобы на моих глазах сбили моего же командующего. Бой есть бой. Тем более, если вдруг нас атакуют, скажем, десяток «мессеров».
— Тогда, может быть, взять группу сопровождения?
— Это ни к чему, — отрезал Ермаченков. — Какая же разведка скопом. Ты еще весь полк подними! А вдвоем все сделаем аккуратно.
Я знал личную храбрость Василия Васильевича, но так и остался при своем мнении: риск неоправдан. Но приказ есть приказ: его нужно выполнять. Двадцать пятого Ермаченков прибыл на аэродром:
— Я буду ведущим. Ты — прикрывающим.
— Может быть, все же возьмем хотя бы шестерку сопровождения, — не унимался я.
— Нет.
— А если — бой.
— А у нас задача иная. Наша цель — разведка. Отобьемся… Дадим полный газ — и домой.
— Ну что же, — вздохнул я, — тогда летим.
— А ты не вздыхай, Михаил Васильевич, — Ермаченков похлопал меня по плечу. — Всю ответственность я беру на себя…
Над линией фронта нас обстреляли. Правда, огонь был не очень сильным и прицельным. Только один раз немного тряхнуло машину командующего.
Что я пережил в этот момент — лучше не вспоминать.
Летим в глубь вражеской территории. До боли в глазах всматриваюсь в небо: не дай бог «мессеры». А я за командующего головой отвечаю. И еще более утверждаюсь в личном мнении: делаем глупость. Чтобы наблюдать за обстановкой в воздухе слева, справа, вверху впереди и сзади по курсу, двух моих глаз явно маловато.
После полета у меня болела шея — извертелся до чертиков.
На солнечной стороне замечаю группу самолетов. Дождались! Хочу уже радировать генералу и облегченно вздыхаю: узнаю «яки». Наверное, из соседнего полка.
На бреющем проходим над аэродромами противника…
Теперь можно возвращаться.
Как мы перелетели линию фронта, как сели — помню смутно: нервы — на пределе. Ни в одном бою такого не чувствовал.
Подходит улыбающийся Ермаченков:
— Я же говорил, что все будет в порядке. Кстати, заметил, — он наклонился ко мне. — Аэродромы-то почти пустые. Значит, немцы стягивают авиацию в Германию… А это что такое? — неожиданно спрашивает генерал, показывая рукой на взлетное поле.
Смотрю — на посадку идут «яки».
— Откуда?
— Не знаю, товарищ генерал… Сейчас спрошу у начальника штаба Локинского.
И тут меня осенило: так вот чьи «яки» я заметил в нашем рейсе на солнечной стороне.
— На какое задание летали?
Ермаченков подходит, хитровато улыбается.
Локинский минуту мнется, потом безнадежно машет рукой:
— Ладно, все равно узнаете… Я слышал, товарищ командир полка, ваш разговор с командующим… И на свою ответственность решил вас подстраховать. Вы же знаете повадки гитлеровцев: любят нападать из-за угла, скопом на одиночные самолеты… Вот и послал группу сопровождения… Часть первой эскадрильи под командованием капитана Гриба…
Ермаченков побагровел, потом вдруг расхохотался:
— Вот провели, черти! Ну ладно, за заботу спасибо!.. — он крепко пожал руку Локинскому.
24 августа королевская Румыния вышла из фашистского блока. Утром мне стала ясна цель нашей с Ермаченковым разведки: огромные силы нашей авиации готовились перебазироваться на румынские аэродромы.
Удары авиации Черноморского флота сломили основные силы противника на побережье.
Войска 3-го Украинского фронта входили в Румынию. Да румынские солдаты и не хотели воевать с нами.
В те дни начальника штаба Локинского вызвал командующий:
— Настроение в румынских войсках, — сказал он, — в нашу пользу. Попробуйте, используя это обстоятельство, своими силами занять аэропорт Констанцы и аэродром Мамая.
— Попробуем…
На Констанцу пошли с группой машин Локинский и Гриб. Подошли к городу на самой малой высоте, С земли — ни одного выстрела.
— Ну и дела… — протянул Гриб. — Словно война кончилась.
— Ты о чем? — спросил по радио ведомый.
— С Констанцей, кажется, все в порядке. Разведаем аэродром Мамая. Там все же авиационная школа базируется. Посмотрим, как нас там встретят…
Гриб не знал — кто в Мамае: румыны или гитлеровцы. На всякий случай в багажник каждого самолета комэск еще на своем аэродроме посадил по автоматчику. Это были наши же мотористы. Мало ли что могло произойти на незнакомой земле. Да еще за линией фронта.
И вот под крылом — Мамай.
— Я иду на посадку. Разведаю, что и как. Остальным — прикрывать с воздуха, — передал по радио Гриб и выпустил шасси машины.
Сели. Автоматчики наготове. Медленно тянутся минуты томительного ожидания. Но вот из здания выходит человек, идет к самолету.
— Позвольте представиться — подполковник румынских ВВС, начальник школы.
— Очень приятно, — Гриб спрыгнул на землю.
Подошла группа летчиков-румын.
Короткие переговоры, и все становится ясным: нас встречают как друзей.
Гриб машет рукой. «Яки» идут на посадку.
Начальник штаба Локинский оценил обстановку на аэродроме с воздуха и, убедившись, что все в порядке, возвратился назад, доложив мне о выполнении задания командующего.
На другой день — 30 августа — весь наш полк перелетел на аэродром Мамай.
Это был первый полет за всю войну, когда мы знали, что нас встретят не огнем, а дружественными улыбками.
В Румынии стояла золотая осень. Тихая и ясная. По утрам сквозь туманную дымку сиреневым силуэтом виднелась Констанца. Над ней уже не было ни черных клубов дыма, ни пожарищ, ни взрывов зенитных снарядов.
Тогда мы впервые почувствовали, что война все же идет к концу.
А через несколько дней — снова в бой. Теперь уже — в болгарском небе. За освобождение Варны и Бургаса.
Здесь и закончилась для летчиков нашего полка и для меня война.
Страшная война, взявшая столько дорогих жизней. Но без них — не было бы этого конца…
Да, для одних из нас война завершилась раньше, для других позже. На Дунае и над Веной завершился боевой путь хорошего моего друга, Героя Советского Союза Ивана Тимофеевича Марченко. В аттестации, данной ему командованием, говорилось: «165 воздушных разведок провел морской летчик за годы войны, сбил 7 вражеских самолетов, уничтожил десятки танков, автомашин, повозок с военным имуществом».
Уже близко было время послевоенной тишины, когда из Вены пришло к нам письмо Ивана Тимофеевича: «Дорогие друзья-черноморцы, боевые соратники! Отсюда, из далекой Вены — столицы Австрии, пишу я это письмо… Уже далеко ушли бои. Радуется сердце, что мы находимся здесь в действующей флотилии. Но в то же время скучаем по родной стороне. Мне хочется написать вам, дорогие друзья-черноморцы, чтобы вы каждую минуту учебно-боевой подготовки использовали для дальнейшего совершенствования своего мастерства.